Люди и встречи

ЖАН-РИШАР БЛОК

Жан-Ришар Блок пережил одну из величайших трагедий, какие могут выпасть на долю человека: двое его детей погибли за освобождение Франции, его восьмидесятичетырехлетняя мать была замучена в фашистском лагере. Но я никогда не слышал ни одного подавленного вздоха этого хрупкого на вид человека, ни одного горького сетования на судьбу.

Блок был известным французским писателем, но ни тени тщеславия или самоуверенности не было ни во внешнем его облике, ни в его существе. В номере московской гостиницы, где в годы войны Блок жил, все дышало трудом, хотя Блок находился не в родной стране и привычные условия его писательской жизни были нарушены. Но Франция была оккупирована, по парижским улицам маршировали немецкие солдаты, и голос Блока — то по радио, то в статьях, то в листовках — звучал в подпольной и партизанской Франции для тысяч людей, презирающих опасность и даже смерть.

С Блоком всегда было легко; встречаясь с людьми, он словно глубоко прятал свои заботы и горести. В этом смысле его самообладание было удивительным. Он был ровен и оживлен, говорил о литературе, и хотя все внешние условия, чтобы Блоку легче жилось, были у нас созданы, жить ему было трудно. Но он ни разу ни о чем не просил и ничего не добивался: он знал, что трудно не ему одному, и не искал для себя исключительности положения.

В Москве в годы войны Блок написал пьесу «Тулон», посвященную героизму французских моряков, затопивших свои корабли, чтобы они не достались немцам. Чтение пьесы состоялось в помещении одной из редакций в Орликовом переулке. Блок читал превосходно; даже те, кто не в совершенстве знал французский язык, понимали каждое слово. Он почти не вносил в реплики персонажей особых интонаций, но драматическая сила его четкого голоса выражала эмоции автора, и можно было почувствовать, с какой страстью и верой в родной народ писал Блок свою драму.

Мы вышли после чтения вместе и пошли по вечерним улицам Москвы. Блоку казалось, что его пьеса не произвела того впечатления, на какое он рассчитывал, но он не решался спросить об этом.

— Мне кажется, я очень плохо читал? — спросил он только.

Я успокоил его, сказав, что и читал он отлично и пьеса произвела большое впечатление на слушавших.

— Это правда? — оживился Блок. — Вы знаете, я не столько заинтересован в ней как автор, сколько в том, чтобы сама тема встретила широкий отклик. Ведь это тема о Франции!

Почему-то постановка пьесы не осуществилась, хотя несколько театров и заинтересовались ею, и Блок болезненно переживал это.

Я привел его как-то в редакцию одного из ежемесячных наших журналов. Блока встретили там тепло, заказали статью, предложили дать для перевода несколько новелл. Немцы от Москвы были уже отброшены, и жизнь налаживалась понемногу. Блок вышел из редакции необычайно задумчивый.

— Послушайте, — сказал он, когда мы шли по улице Горького, — я не дам своих старых новелл... Во Франции выпустят книгу в лучшем случае в нескольких тысячах экземпляров, в сущности — для избранных, а у вас миллионы читателей. Я всегда думаю об особой ответственности писателя в Советской стране.

Но то, что жизнь налаживается и уже снова выходят книги, и то, что большой ежемесячный журнал пригласил его сотрудничать, — невольно все это обращало его мыслью к Франции, где еще хозяйничали немцы.

— Мне кажется, — сказал он, впервые приоткрывая столь тщательно запрятанное от постороннего, — что когда я попаду снова в Париж, я целую неделю не буду писать, а буду только бродить по парижским улицам.

ЖАН-РИШАР БЛОК

Он даже в мечтах позволил себе только неделю отдыха, но мы знаем, что, вернувшись в Париж, Блок ни на день, ни на час не отдался отдыху. Он, как чернорабочий, засучил рукава и принялся за работу. Во Франции оставалось еще немало охвостья петэновцев, людей продажных, с лисьими хвостами, бывших вчера коллаборационистами, а сегодня вынюхивавших новый ветер, стараясь замести следы. Блок пронес в своей крови великие традиции свободолюбивого французского народа. Он знал, что враг хитер и изворотлив, что он способен пойти на любое соглашение с недобитым фашизмом, чтобы только не восторжествовали силы свободы. Нет, Блок не отдохнул недели, не погулял без дела по любимым парижским улицам. На этих улицах еще сохранились следы немецких сапог, топтавших их, как и над Триумфальной аркой с могилой Неизвестного солдата еще лежала тень Мюнхена.

Те, кто работал вместе с Блоком, расскажут о его благородном подвиге. Они расскажут о том, как боевые знамена Французской коммунистической партии были склонены перед прахом замечательного сына французского народа, писателя-патриота. Нам, знавшим Блока, остается добавить, что даже в самые тяжелые времена был несгибаем этот слабый по своему физическому облику человек, и образ его — мужественный и в то же время глубоко задушевный и пленительный по мягкости — не сотрут никакие годы. Блоку дано победить время — это прекрасная посмертная судьба.