Людоед

Жбычка

Да, он позвонил туда, где по Интернету предлагали вальтер, и выяснил, что в начале июля пистолет уже купили.

— Девушка такая? Рыжая?

— Да.

— Понятно, спасибо.

Но он не стал говорить рыжей девушке о своем знании. Посмотрим, что она выкинет в следующий раз.

Работа над съемками телефильма продолжалась. Четвертой серии дали зловещее название «Конвейер смерти».

— Фамилия этого человека мне изначально не нравилась, — говорил Белецкий в роли Сталина, стоя на еще одной из могил Новодевичьего кладбища. — Пырьев. Слышалось: Упырьев. К тому же и Троцкий любил называть меня упырем. Этот Пырьев, как и Александров, хотел снимать серьезные фильмы, но мне такое кино не было нужно, и Сталинские премии этот Иван получал за глупые кинокомедишки. А начинал он...

Шел перечень первых фильмов Пырьева, включая картину с названием «Конвейер смерти» — о тяжелой жизни в буржуазном обществе. Все эти работы не нравились Сталину, и режиссер с громким скрипом входил в историю советского кино. Что же спасло его от полного крушения карьеры?

Тут Шагалова круто взвихрила сценарий! И мало того, вдруг потребовала от Назара, чтобы роль Жбычкиной она исполняла сама. И, в отличие от остальных персонажей, как и Сталин, Жбычкина рассказывала о себе сама, выйдя на экран развязной походочкой в скромном голубеньком платьице на фоне русского деревенского пейзажа:

— Известно ли вам, что такое жбычка? Вряд ли. А между прочим, это венгерский гуляш, но только сильно заправленный жгучим красным перцем. Делается он из мяса молодого бычка, отсюда и корень слова, а буква Ж-ж-ж как будто горит впереди этим жгучим красным перцем! Не знаю, откуда это слово попало к нам на Орловщину, но отец мой был Василий Жбычкин.

Дальше она шла уже по Москве и в цветастом платье:

— В детстве меня звали Варей, но, приехав в Москву, я сказала: «Фу! Варвара Жбычкина! Хуже не придумаешь!» — и записалась как Валентина. Работала на фабрике, не пропускала ни одной танцульки, и однажды меня подцепил не кто-нибудь, а главный охранник Сталина Николай Власик.

Все, что она рассказывала, в фильме иллюстрировалось игрой других актеров, документальными кадрами из тридцатых годов и даже мультипликацией.

— Это он для всех был Николай Сидорович, а для меня просто Коля. Ходок был этот Коля тот еще, ни одной юбки не пропускал. Как и Серёга Киров, который увел меня у Власика. Тоже тот еще ветродуй. Но с ними мне так весело жилось, я — то с одним, то с другим, то с одним, то с другим. А однажды меня привезли на дачу к самому Сталину!

Снова говорил Белецкий в образе Иосифа Виссарионовича:

— К тому времени я достаточно наигрался с бабами. Каких у меня только не было! И черненьких, и беленьких, и рыженьких, и розовеньких в полосочку, и сереньких в яблочках. Сплошь артистки всевозможных театров, которых жаждали советские мужчины, но все они охотно раскрывали передо мной свои объятия. А в итоге — прискучили. И тут эта Жбычкина — разбитная, веселая деревенская девка, остроумная и простая в общении.

— Он сразу попёр на меня как танк, и, не успев очухаться, я оказалась в его постели. Это оказался настоящий зверь, Хищник с большой буквы! Что он только не вытворял со мной!..

— Это оказалась та еще штучка, с перчиком. Что только она не вытворяла со мной!..

— Дабы не вызывать пересудов, меня быстренько выдали замуж за скучного военного парня Ваню Истомина. Так я поменяла и фамилию. Стала Валентиной Истоминой. Красиво. Хотя Жбычкина мне куда больше подходит. Истомы во мне вот ни настолечко!

— Этот Ванька Истомин не вылезал из командировок, в которые его специально отправляли. Полнейший олух. Послушный телок. С Валькой он даже не спал ни разу. Как обженили его, так он ее и не видел.

— Вдруг приезжает однажды Киров. И сразу ко мне: «Ты что же, такая-сякая! Со Сталиным спишь? Меня забыла?» И — по морде мне: раз, два, три, четыре!

— «В чем дело, Валечка? Что у тебя с лицом?» Оказалось, Киров стал приставать, она ему отказала, а он не привык, что ему бабы отказывают, и избил до неузнаваемости. Такого я не мог простить даже самому близкому другу. Но Киров уже перестал быть мне другом к тому времени. Мало того, в Ленинграде популярность его выросла до такой степени, что там все готовы были поднять восстание, чтобы свергнуть мою власть и провозгласить новым хозяином страны Мироныча. Все вкупе и погубило его, дурака.

Шар с надписью «Киров» провалился в лузу.

— Когда Кирова убили, я сразу поняла, откуда веревочка тянется. И мне стало так хорошо! Это трудно себе представить, что такое, когда из любви к тебе один мужик насмерть убивает другого. Пусть и чужими руками. Но не мог же Иосиф лично застрелить Мироныча или зарубить шашкой!

— Тогда я впервые почувствовал, что моя Жбычка, как я называл ее во время любовных игрищ, буквально ошалела оттого, что я как самец уничтожил другого самца, устранил соперника. Любовь наша разгорелась с новой силой. А как только она начинала малость затухать, я бросал в огонь очередную жертву, и пламя разгоралось сильнее.

Никаких доказательств сексуальной связи кухарки и экономки на Ближней даче Валентины Истоминой со Сталиным Назар и Регина нигде не нашли, но им и не нужны никакие доказательства. Все, что писалось и снималось о якобы «тайной жене Сталина», не выдерживало никакой критики. Но по фильму Белецкого и Шагаловой получалось, что в Большом терроре политические мотивы бурно переплетались с сексуальными. Людоед уничтожал не просто соперников, способных противостоять ему во власти, но и потенциальных претендентов на Жбычку. Хотя, кроме Кирова и Власика, других любовников у нее не имелось до Сталина, а с появлением Сталина и эти отсохли.

— Я понимала, что ни с кем бы уже не могла иметь ничего такого, но каждая жертва воспринималась мной так, будто ее принесли во имя любви ко мне. И потихоньку стала направлять своего Людоеда на новые жертвы. Без них мне уже было бы скучно жить.

Шары с именами Бухарина, Рыкова, Каменева, Зиновьева, Тухачевского, Ягоды сыпались один за другим в лузы и замирали там.

— Супер! Супер! Супер! — восклицал Сапегин, просматривая отснятые материалы. — Ребята, вы превзошли самих себя! Абсурд, полнейшая клевета и выдумка, но как сильно подействует!

Пырьеву Людоед поставил задачу снять фильм о том, как в хорошем парне, симпатичном, сильном, красивом, может скрываться враг советской власти, и Пырьев снял «Партийный билет» с Абрикосовым в главной роли как манифест Большого террора. Отныне бывший изгой становился идеологическим режиссером сталинизма.

— Как и Александрова, я перелопатил его, переплавил, и он стал снимать то, что я хотел от него. Точнее, мы. Веселые и непритязательные кинокомедии.

Шар с именем Пырьева тоже упал в лузу.

— Есть человек, но уже нет проблемы. Теперь Пырьев снимал картины, которые нравились Валечке, а стало быть, и мне. Всякие там «Богатые невесты», «Трактористы», «Свинарка и пастух». Но главная его картина была «Партийный билет», доказывающая, что не зря мы затеяли великую чистку среди граждан Советского Союза и уничтожили пятую часть всего населения как врагов народа. Пятая часть — пятая колонна! Так я объяснял то, что Россия стояла по колено в крови.

По ночам — и Назар чувствовал это — Регина продолжала играть роль Жбычки при Сталине, роль которого он вынужденно исполнял. Такое вживание в образы ему откровенно не нравилось, и он высказался.

— Да брось ты, — отмахнулась Рыжая. — Мы люди искусства, и это естественное проникновение в суть образов.

— Я бы все же уточнил: неестественное. Естественное — это когда люди любят друг друга такими, какие они есть на самом деле, без всякой игры и лжи.

— Благочестивый преподобномученик Назарий Габаевский, не занудствуй, пожалуйста.

Но из Белецкого хлынуло:

— А меня уже тошнит от той лжи, в которой мы утопаем! Все наше телевидение сплошь лживое, причем и либеральное, и так называемое патриотическое. Наш фильм надо назвать не «Кинокладбище», а «Киновранье».

— Да все искусство основано на вранье, дурачок! Начиная с «Илиады».

— Но это-то и ужасно. Эта серия про Жбычку вообще вошла в меня как отрава. Мы навалили на бедную женщину такого, что вообще трудно назвать чем-то человеческим. А при этом даже не знаем, была ли она в действительности любовницей Сталина.

— Стопэ! — рассердилась Регина и впилась в свой айфон.

— Знаю, сейчас начнешь сыпать инфой, ничем не подкрепленной, — поморщился Назар. — И ты знаешь, днем я с тобой полностью согласен и готов дальше работать. Без стыда и без совести. А по ночам вот здесь меня ест. Ночью они во мне просыпаются, и стыд, и совесть.

— Стопэ, стопэ! — Шагалова нашла, что искала, и стала зачитывать: — Свидетельство одного из самых старых телохранителей Сталина Александра Михайловича Варенцева: «Все охранники дачи знали: как ночь, так Валя Истомина — к нему... Не скажу, что она красивая была, но неплохая, мне нравилась. А вообще, между собой мы о ней говорили так: хорошо Вале жить — и работа что надо, и Сталин ее любит!»

— Да читал я эту брехню! — все больше раздражался Белецкий. — Мы вместе же и читали с тобой. И смеялись.

— Брехня или не брехня, а напечатано в «Аргументах и фактах», вполне уважаемой всеми читателями страны газетой.

— В которой половина материалов ложь.

— Даже Молотов как-то сказал, что если у Сталина и было что-то с Истоминой, то это не нашего ума дело.

— Да даже если и было, то мы-то какие горы лжи наворотили!

— А ты хочешь и бабосы получать, и чистеньким остаться? Не получится, Назик. Да наплюй ты! Сталин, поди, не мучился, когда такой ложью опутал всех своих врагов, прежде чем их казнить. Я понимаю, если бы мы клеветали на поистине великих людей, там, допустим, на Солженицына или на, не знаю, Шостаковича, Ростроповича...

— Ты сама стала говорить, что Сталин великий.

— Конечно, великий. Но — как какой-нибудь там Чингисхан, Тамерлан. Гитлер, между прочим, тоже не мелкий тараканчик. Любимый мой! — Она вдруг прильнула к нему теплой волной. — Что наша жизнь? Игра! Кто смелее играет, тот и выигрывает. Вот Сталин, повторяю, не мучился угрызениями совести, считал это за слабость, Гамлета презирал.

Они легли, обнявшись, и молча размышляли каждый о своем.

— Чем дальше мы снимаем это «Кладбище», тем во мне все больше неприятия своей работы, — наконец произнес Белецкий. — Как будто я должен на спор сожрать как можно больше, в меня уже не лезет, а осталось больше половины. Мы только четыре серии отсняли, а я уже с ужасом и нетерпением жду окончания работы.

— Да ладно тебе, — вдруг как-то резко холодно отозвалась Шагалова. — Представь себе, что ты шахтер в душной и влажной шахте, а смену только начал отрабатывать. Тоже мне у нас работа! Одно удовольствие, а деньжищи огромные. Стыдись! Миллионы людей вкалывают, надрываясь, за гроши. А мы в полном шоколаде.

— А меня вдруг эта несправедливость стала угнетать. — Белецкий даже немного отодвинулся от любимой женщины. — Ладно какие-нибудь тупые, они пусть себе вкалывают. Но ведь сколько умных, талантливых людей получают не по заслугам мало. Ученые, приносящие реальную пользу обществу. Изобретатели там... Учителя, врачи.

— Которые хорошие учителя и врачи, те, не волнуйся, хорошо зарабатывают.

— А главное, не могу я больше так бессовестно врать!

— Спи, милый. Сам говоришь, что сука совесть грызет тебя только по ночам. Завтра начнется новый день, и все будет чики-чики.

Но на другой день после ночного бунта Белецкий не одумался, а поднял настоящее восстание. Причем не сразу с утра, а когда приехали на студию, намереваясь начать съемки пятой серии:

— Надо все переснимать заново!

— Опаньки! — ошалела от такого заявленьица Шагалова. — Что значит «все»? А сроки?

— Наплевать на сроки. Долой китч!

— А где у нас китч?

— Везде. Особенно когда ты выступаешь от лица Жбычки. Я всю ночь думал об этом. Даже когда спал, во сне думал.

— Менделеев прямо-таки! — обиделась Регина. Еще бы! Он говорил такое в присутствии съемочной группы, и все, открыв рты, ожидали, что будет дальше.

— Вся слабость антисталинистской байды в том, что она строится на китче, — продолжал Белецкий. — Все эти антисталинские фильмы и передачи. Сколько мы их пересмотрели? Полнейшая туфта. Пипл поначалу хавает, а потом начинает сомневаться, лезет в достоверные источники и видит, что им подсовывали полнейшую лажу.

— Назар Олегович, вы в своем уме? — пыталась охладить пыл своего восставшего раба Регина. — Если мы станем все переснимать, то к юбилею нашего Людоеда не успеем.

— Да и начхать! Нам что важнее? Успеть к юбилею или сделать настоящую бомбу, которая разнесет вдребезги здание сталинизма?

— Слава богу, что ты хотя бы ориентиры не поменял, остаешься на правильных позициях, — вздохнула Регина и полезла в Интернет. — Так, ребзики, китч. «От немецкого Kitsch — халтурка, безвкусица, дешевка», — стала зачитывать она из Википедии. — Ты-ды-ды-ды-ды... «Ориентирован на потребности обыденного сознания... Китч опирается только на повторение условностей и шаблонов и лишен творческого начала и подлинности, демонстрируемых истинным искусством». Ну, знаете ли, такое про мой сценарий!

Белецкий залез в ту же страницу Википедии:

— «Слово со временем стало обозначать состряпывание произведения искусства наскоро». Это прямо про нас! «Китч стали определять как эстетически обедненный объект низкопробного производства...» В десятку про нас!

— Я бы не назвала нашу работу низкопробным производством! — возмутилась Шагалова. — Ребята, вы слышите?

Члены съемочной группы скромно помалкивали, некоторые посмеивались, иных явно радовало, что такие монолитные Белецкий и Шагалова впервые не хвалят друг друга, а поцапались.

— «Китч считали эстетически скудным и сомнительным в нравственном отношении», — продолжал чесать Белецкий. — Это все точно про большинство антисталинских поделок, начиная с Кары и Кончаловского и кончая нынешними сериалами. А вот еще: «Китч это подменный опыт и поддельные чувства». Короче, — Назар вернул айфон в карман, — мы свернули на дорожку китча и должны с нее вернуться к прежнему замыслу.

— Каким образом? — сокрушенно спросила Регина.

— Да не стони ты так! Я дело говорю. Понимаешь, я смотрел отснятое глазами зрителя и понял, что не поверят. Особенно когда Жбычка начинает хвастаться достижениями своего сексуального хозяйства. Прости, дорогая, но твою роль я свожу до бессловесности. И свои выступления от лица Сталина тоже сокращаю.

— Назар!..

— Молчи, сценарист, на съемочной площадке режиссер главный! Вдумайся в мои слова. Реплики от лица главного героя надо сократить. Зритель гораздо больше верит, когда серьезный ведущий ему строгим голосом говорит: «Есть неопровержимые доказательства того, что...» И дальше: «Вот свидетельство такого-то Ивана Полидоровича Барабашкина, личного охранника, который своими глазами видел...» И дальше: «А вот подлинный документ...» А уж документы и свидетельства, если их не существует в природе, мы можем и сами состряпать. Ищите потом, свищите. Даже если их не найдут — мы уже выстрелили, и несколько тысяч сталинистов перестали быть сталинистами. А миллионы антисталинистов лишь укрепились в своем антисталинизме.

— Может, ты и прав, — нашла в себе силы признать Шагалова.