Людоед

Имя России

— Вот теперь молодцы, — спокойно сказал Сапегин, будто оценил качество омлета, а не новый вариант синопсиса.

Зато Белецкий и Шагалова не сдержали облегченного выдоха.

— Нормалёк? — спросил Назар.

— Надеюсь, когда будете делать сценарий, еще больше разогреетесь. А на съемках и вовсе покажете высший пилотаж.

— Можете не сомневаться, Илья Кириллович, — заверил Белецкий.

Сапегин вложил синопсис в пластиковую папочку и легонько откинул ее от себя на письменный стол.

— Ребята, фильм надо смастачить к декабрю, потому что ожидается юбилей монстра — сто сорок лет со дня рождения. А через десять лет будет еще более значительный юбилей — сто пятьдесят. И все больше людишек, собирающихся это безобразие отмечать. Все больше и больше дураков, требующих вернуть Волгограду Сталинград. Вот в чем важность нашего проекта. Это должно быть не просто очередное наступление на сталинизм. Сталин и кино — это бросок и атака оттуда, откуда не ждали. Все равно как если бы вы прошли болотом и напали на противника с тыла.

— Это мы понимаем, — кивнула Шагалова.

— Думаю, что не совсем, — возразил гендиректор «Весны». — Не совсем оцениваете ситуацию, насколько стремительно нарастают сталинистские настроения. Полвека, начиная с Двадцатого съезда партии, антисталинисты вытаптывали заразу. А зараза снова вылезает из-под земли. Вот смотрите, одиннадцать лет назад канал «Россия» осуществлял проект «Имя России». Вы, конечно, помните, кто тогда победил.

— Александр Невский и Пушкин на двоих, — кивнул Белецкий. — А поначалу побеждал Сталин.

— Правильно. Только на самом деле Сталин бы и победил, если бы... Сами знаете, как это делается. В итоге Сталин вообще улетел под плинтус, второе место занял Суворов, а третье и вовсе Столыпин, о котором у нас две трети населения вряд ли знает. А если бы такую байду затеяли сейчас, за Сталина бы голосовали еще круче, и бороться с ним было бы труднее. Россия стремительно сталинизируется! А вы знаете, кто победил точно в таком же конкурсе в Португалии?

— Какой-нибудь Жозе Сталинью? — пошутила Регина.

— Почти угадала, — сказал Сапегин. — Фашистский диктатор Салазар. Правда, это только мы его считаем фашистским, потому что он якшался с Гитлером и Франко. Но он добился от них разрешения не участвовать во Второй мировой войне, португальцы, в отличие от испанцев, не гибли в снегах России. А кроме того, Салазар был высококультурнейший человек. Кстати, такой же, как Сталин. Он возродил былую славу Португалии, понастроил всего и везде. Теперь там, куда ни приедешь — это Салазар, это при Салазаре, это благодаря Салазару. Усекаете?

— Если бы Гитлер победил в сорок пятом, немцы бы его тоже сейчас поставили на первое место, — хмыкнул Белецкий.

— За Салазара проголосовало больше половины португальцев, — с печальным вздохом продолжал Сапегин. — Немцы и итальянцы своих Гитлера и Муссолини просто не рассматривали во избежание скандала. А вот финны выбрали Маннергейма, которого Гитлер считал своим другом, приезжал к нему на день рождения и награждал рыцарскими крестами. Ну да хрен с ними, нам до них нет дела, и финнов все равно все любят. Наша задача такая, чтобы, случись снова выбирать имя России, за Сталина голосовали не так яростно, как двенадцать лет назад. В вашем синопсисе уже есть то, о чем я говорил в прошлый раз: без стыда, без совести. В сценарии это должно оставаться вашим главным оружием, но более тонко, чем в грубом фильмешнике «Жена Сталина». Или в совсем бездарном «Ближнем круге» Андрона Кончаловского. Смотрели?

— Нет еще.

— Посмотрите. Это то, как делать не надо. Пошел по самому примитивному пути, сплошные штампы, и его высмеяли все кому не лень. Даже пиндосам не понравилась такая заведомая туфта о Сталине. И вот еще что: мотивация. Подумайте о том, какова была мотивация всех поступков и злодеяний нашего монстра.

Сапегин встал:

— Ну а пока... Я вас поздравляю, сегодня же на ваши ИП поступят гонорары за синопсис и авансы на сценарий. Главное дело сделано, идею вы сформулировали, теперь легко напишете сценарий, и, надеюсь, через пару месяцев начнем снимать. Договора подпишете завтра.

— Странное дело, — сказал Назар, когда они возвращались из Москвы в Габаево на его «летучей шпоре». — Стоит мне чего-то добиться, как я испытываю падение интереса. И теперь, когда заказ у нас окончательно в кармане, как-то уже и не хочется делать дальше про усатого таракана.

— Кстати, Мандельштам не прав, — откликнулась Регина. — Усы у него были не тараканьи, а пальцы не толстые и не жирные. И на левой руке вообще сухие и тонкие. И с чего он взял, что Сталин осетин? Только потому, что Гори расположено неподалеку от Осетии? Глупо. И вот еще что. Мандельштам в тридцать третьем написал убийственное стихотворение, вот эту самую эпиграмму: «Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз, что ни казнь у него, то малина». Его тогда арестовали и ненадолго сослали. А в тридцать седьмом все тот же милейший Осип Эмильевич написал лизоблюдскую «Оду Сталину». Читал?

— Нет. Что, и в правду лизоблюдскую?

Регина покопалась в айфоне и стала зачитывать длиннющую «Оду Сталину». Восхваляющие вождя поэтические стрелы втыкались в Белецкого, он привык уважать Мандельштама, а тут вдруг: «могучие глаза решительно добры», «весь откровенность, весь признанья медь», «я у него учусь к себе не знать пощады», «глазами Сталина раздвинута гора, и вдаль прищурилась равнина», «его огромный путь — через тайгу и ленинский октябрь — до выполненной клятвы», «для чести и любви, для доблести и стали есть имя славное для сжатых губ чтеца, его мы слышали, и мы его застали».

— Неужели это и правда Мандельштам? — не мог поверить Белецкий.

— Он, голубчик. Только зря старался, его вскоре после этой оды арестовали во второй раз, отправили в новую ссылку, в которой он и окочурился, бедняга. Коба не любил перебежчиков. И Пастернак воспевал Сталина, причем чуть ли не первым. Да и все старались подмахивать. Ну а то, что у тебя утрачивается интерес, Назик, не делает тебе чести. Как бойцу. Это как футболисты: забьют гол и успокаиваются, а им в ответ три — на, на, на! Не стыдно тебе? Чтобы я больше такого не слышала! Понятно?

Он посмотрел на нее и слегка даже струхнул.

— Понятно. Согласен, это малодушие — при первой победе успокаиваться.

— Или же слишком рано уверовать в победу. Так что победа будет, когда мы сделаем фильм и получим окончательное бабло. Что ты скажешь о мотивации его злодеяний?

— Да животное, вот и всё.

— То, что он животное, это безусловно. А точнее — зверь. Хищный, беспощадный, хитрый, кровожадный. Плотоядный! И в своей животной силе — по-своему красивый. Ведь когда лев догоняет антилопу и жрет ее, мы же не говорим: «Ах, какой негодяй!»

— Ты, я смотрю, уже готова влюбиться в дядюшку Джо, — с поднятой бровью, на сей раз свысока, глянул Белецкий на Регину. — Даже, помнится, совсем недавно так жадно звала его в гости.

— А что, пожалуй, ты прав, — с неким даже презрением усмехнулась Шагалова и тоже свысока глянула на Белецкого. — Он — крутой самец. Потому всех остальных своих соперников свернул в бараний рог.

— Ну да, — хмыкнул Белецкий, досадуя, что любимая бестия как бы сравнивает и его со Сталиным и выигрывает не тележурналист, поймавший волну, а душегуб и террорист, много лет державший в узде всю Россию. — Кто-то хорошо заметил про него: «Загляни в любую лужу, там найдешь ты гада, геройством своим превосходящего остальных». Что-то в этом роде.

— Очень точно, — кивнула Регина. — Гад и герой в одном лице. Кстати, про «Имя России» Ямпольская весьма метко выразилась: типа что народ голосовал не за Сталина, а показывал, что так жить дальше нельзя.

— Хорошо, а по-твоему, какая мотивировка? Я имею в виду не народ, а сталинские злодеяния.

— У меня есть одна клёвая версия, — сверкнула глазами рыжая бестия. — Вот смотри, Наполеон: корсиканец, в школе плохо говорил по-французски, его дразнили, шпыняли. И он решил отомстить французишкам. За время Наполеоновских войн, если я не ошибаюсь, погибло три миллиона лягушатников. Дальше Гитлер, австриец, говорил с австрийским акцентом, немцы над ним смеялись, да и внешне далеко не Бисмарк. Решил отомстить немцам, вверг их в чудовищную мясорубку. Приблизительно уконтрапупил восемь миллионов немцев.

— Понятно, — засмеялся Назар. — Сталин, грузин, плохо говорил по-русски, даже в зрелом возрасте не мог избавиться от акцента. И в детстве его конечно же шпыняли русские. Хорошая мотивация. Но он, в отличие от Наполеона и Гитлера, рекордсмен. Сколько русских дураков он уложил в земельку? Шестьдесят миллионов?

— Это по Солженицыну. Думаю, немного меньше. Думаю, пятьдесят. Во Второй мировой около тридцати, до этого послереволюционный террор, голод на Украине и в Поволжье, раскулачивание и репрессии тридцатых годов — около двадцати. Ну и плюс послевоенные репрессии. Так что где-то пятьдесят миллиончиков. Думаю, его нескоро переплюнут. Если только в Китае появится свой Си Талин.

— Смешно. Си Талин. Надо будет использовать, — хмыкнул Белецкий. — И всё из-за неизжитого акцента?

— Не всё, — серьезно ответила Шагалова. — Мотивация сталинских злодеяний многосоставная. Жажда власти. Страх за свою шкуру. Постоянное острое желание выжить и подмять под себя всех. Шизоидность. Сексуальная неудовлетворенность. Ну и скрытая ненависть к русским, украинцам, евреям, прибалтам, полякам и всем прочим. Включая даже своих же грузинчиков.

— А этих-то за что?

— За то. Русских ненавидел за то, что они его в детстве троллили, а грузин — за то, что не мог избавиться от собственного грузинства.

— А если ближе к теме? Киношников за что ненавидел?

— А на них, Назон, он экстраполировал весь комплекс своих ненавистей. Вот это и будет основа нашего проекта.

— «Храни себя, храни!» — прочитала Регина надпись на заборе, и «Бентли» Белецкого свернул на главную габаевскую улицу.