Людоед

Ты звал меня, Дон Жуан!

— Только ты хорошенько подумай, куда влезаешь, — сказал Белецкому один его друг.

— В смысле?

— Товарищ Сталин ведь и наказать может за клевету.

— Да ладно тебе!

— А проклятие Тамерлана помнишь?

Но после этого мимолетного разговора, несмотря на внешне легкомысленное отношение, когда он ехал на своей «летучей шпоре» в Габаево, в душе ныло нехорошее предчувствие, как в фильме ужасов, когда вроде бы ничего не происходит, но нечто зловещее потихоньку нагнетается. В какой-то миг он даже резко оглянулся на заднее сиденье, не сидит ли там товарищ Сталин.

Дома он с радостью увидел Регину, сидящую за макбуком и увлеченно что-то там штудирующую.

— Привет, примерный муж! Голодный?

— Не очень. Но завтра хочется шашлык забабахать. Я, кстати, тут такой мангалище приглядел за восемьдесят тысяч. Давай завтра купим и устроим праздник? Два года.

Два года назад они впервые слились в любовном экстазе.

— Отличная идея! А работа?

— Работа не Питт, от Джоли не убежит.

— Это ты смешно сказал. Сам придумал?

— Слушай, Ринчик, а что бывало с людьми, распускавшими клевету на Сталина?

— Что-что? Тебя что, мистика посетила?

— Так, слегка крылом коснулась, — вздохнул Белецкий, плюхаясь на диван.

Регина внимательно окинула его взглядом и сказала:

— Троцкий, например, живя уже в Мексике, писал о нем все, что хотел, по закону Сапегина, без стыда, без совести. Известное дело, за это его ледорубом угостили.

— Нет, я не про тех, кто при жизни нашего любимца получил наказание, а после его смерти уже.

— А, поняла. В полночь товарищ Сталин встал из гроба, отряхнул китель, слегка почистил сапоги и пошел по ночной Москве в квартиру номер тринадцать, где проживал профессор Самотютькин, написавший о нем клеветническую книжонку. Не трясись от страха, Назарчонок, все это чепуха. Уж так оболгать нашего пупсика, как это сделал Хрущ... И ничего страшного, прожил себе Никита Сергеич тихо-мирно, ну, сняли с должности, ну доживал свой век как простой гражданин СССР. Тень оболганного диктатора к нему не являлась. А хочешь, пригласим его на завтрашний наш пикник? Иосиф Виссарионович! Слышите нас? — громко позвала Регина и ответила жутким голосом, как бы долетевшим из замогильного далека: — Слы-ы-ы-шу!

— Перестань! — поежился Белецкий.

— Приходи к нам завтра на шашлыки! Придешь? Приду-у-у! Если можно, с Надеждой Сергеевной! Ла-а-адно! Будем вас ждать. Нам без мертвецов скучно!

— Ринька! Не шути так. Есть шутка, а есть жутка.

— Остроумно, — рассмеялась Регина. — Ладно, кончаем дурака валять. Я кое-что новенькое накидала. В отношении Аллилуевой. Предлагаю сделать тоньше, чем в «Жене Сталина». Мол, мы ничего не утверждаем, но есть мнения авторитетных историков, что Сталин был любовником Ольги Аллилуевой, родившей от нее дочь Надежду, и он потом на собственной дочери женился. Могла ли она ради мужа подсыпать яд Ленину? Вай нот? И даже не исключается версия о том, что Сталин лично убил свою жену, потому что она с открытым забралом поперла против его политики. Короче, мы не будем опровергать все имеющиеся мифы об этой сладкой парочке. Кстати, давай еще раз посмотрим «Намедни». Парфёша, конечно, галопом по Европам, но его стилем ведения фильма стоит воспользоваться. Врет и не краснеет, и вообще он красиво врет, собака.

Ночью Назара мучил часто повторяющийся сон о котятах, которых они с ребятами закопали в детстве, а теперь раскопали, а котята живые, огромные и злющие, жаждут мести.

— Слушай, Ринька, — обратился он к Регине, обнаружив, что она тоже не спит и что-то ищет в айфоне. — А что, если они завтра припрутся?

— Кто еще? — сонным голосом спросила гражданская жена.

— Ну, эти, Ося и Надя. Ты звал меня, Дон Жуан!

— Обязательно припрутся. Заодно уточним и обговорим с ними всякие детали.

Мангал оказался крутой, значительный, точнее даже — целый мангальный комплекс ручной ковки, сталь — четыре миллиметра, сверху крыша, примыкают два столика, помимо жаровни, печка под казан, внизу дровница — словом, чудо современной шашлычной индустрии. Назар заказал его по Интернету, и с доплатой привезли в тот же день.

Во всю прыть светило майское солнце. В веселых заботах по освоению великого мангала Назар перебрасывался разговором с Региной, сидящей неподалеку в плетеном кресле-качалке и продолжающей работать над синопсисом. Если Сапегину не понравится во второй раз, он вообще может других лошадок запрячь в свою тачанку.

— Конечно же надо показать, как к Эйзику и Алику во время их турне по Америке был приставлен вертухай под видом переводчика. И он делал все, чтобы Александров вернулся, а Эйзенштейн остался там.

— Логично, — пыхтел Белецкий, раскочегаривая жаровню и думая о том, до чего хороша, стерва, особенно когда охвачена азартом нового проекта, вся так и пылает, подобно углям в жаровне, поставь над ней шашлыки — мигом испекутся.

— Но Эйзенштейн вернулся, и пришлось двух сердечных дружков рассорить и разлучить, — продолжала чирикать хищная птичка. — Тут линия легко дальше проводится. С режиссерами и актерами легко расправимся. А чиновники?

— Какие еще чиновники?

— От кино. Их было несколько при Сталине.

— Знаю. Где похоронены?

— В том-то и дело, что двое из них расстреляны, и один похоронен в общей могиле на кладбище Донского монастыря, а другой — на полигоне в Коммунарке. И ты в кадре ходишь по Бутовскому полигону, рассказывая о том, как убивали не только тех, кто снимал кино, а и тех, кто отвечал за кинопроцесс. Вот, мол, как Сталин руководил советским кино: чуть что — пуля в затылок, и неизвестно, где дотлевают косточки.

Белецкому хотелось нынче напиться.

— Сегодня не только наши два года. Еще и ровно месяц, как мы получили этот заказ. Слушай, если сапожники напиваются в стельку, то телевизионщики как? В тельку?

— До состояния голубого экрана.

— Вот этого не надо! Никакой голубизны. Это пусть Эйзик и Алик. Шашлык почти готов. Как ты любишь, непрожаренный, с кровушкой. Надоел ваш этот Иосиф Виссарионович! Тащу вино.

И они стали пировать, попивая любимую риоху сначала глоточками, потом глотками, потом по полстакана махом. Пирушку то и дело пронзали пули, выпущенные из горячего синопсиса, который никак не хотел угомониться и все лез и лез к ним: а что, если мы так? а что, если мы эдак повернем?..

К счастью, все четыре харитоновских особняка отделялись друг от друга двухметровыми заборами, и их обитатели хоть и успели перезнакомиться друг с другом, но не надоедали шастаньем в гости. Люди разного круга, но их объединяло то, что все они своего рода жулики, обманывающие лохов: один — владелец сети столовок «Кушать подано», пичкающий своих клиентов фастфудом из просроченных продуктов; другой — колдун-экстрасенс весьма сомнительного свойства, третий — владелец мелкого охмурёжного банка «Тугрики», четвертые — они. Виделись, здоровались, но в гости друг к другу ходить не порывались. А когда у кого-то дымилось, другие глотали слюнки и говорили: «Пора бы и нам шашлычок замутить».

— А вообще, я этого Сталина поддерживаю! — орал Назар, изрядно приняв на грудь. — Мне этот Эйнштейн тоже не нравится со всеми его броненосцами. Все какое-то деланое.

— Эйзенштейн... Не Эйнштейн, а Эйзенштейн, Назик, запомни раз и навсегда, а то так и будешь всюду меня позорить.

— Это как в том анекдоте, помнишь? Волобуев, вот вам меч...

— Помню, помню. Так вот, Эйзенштейн. Он ведь был как мы. Без стыда, без совести. Напропалую врал в своих фильмах. Не было никакого расстрела на одесской лестнице.

— Не было?

— Не было, представь себе. И много чего не было из того, что он показывает. И Ленин на Финляндском вокзале не забирался на броневик. Скромненько приехал, юркнул в Николаевский вокзал и растворился в Питере. И в октябре семнадцатого он фигурировал без усов и бороденки, бритый. И Зимний штурмовали совсем не так, как показано в фильме «Октябрь». В каждом кадре врал наш Сэр Гей. Но зато каков этот каждый кадр! — Глаза у запьяневшей бестии пламенели. — Знаешь ли, звание лучшего фильма всех времен и народов еще заслужить надо.

— Да ладно! — ерепенился Белецкий. — Намалюют черный квадрат — всех трясет от восторга. Настучат левой ногой по клавишам — ах, какая музыка шедевральная! И этот Эйн... Эйнцвейдрей. Тоже из той же серии. Молодец, Коба, что всех их к ногтю прижал! Выпьем за нашего Кобика!

— Как хочешь, но лично я за него пить не стану.

— И зря! Он нам баблище приносит.

— Не он, а Сапегин. Точнее, те, кто его на этот проект спонсирует. Я пью за них.

— А я за него! А то еще, не дай бог, припрется со своей Надюхой. Ты же вчера звала его с ней.

— Да пусть придут! — храбро озирала окрестности рыжая бестия с высоко поднятым бокалом...

Среди ночи Назар проснулся где-то и увидел, как мимо его глаз прошли чьи-то сапоги. Он испугался и привстал. Оказалось, он лежит прямо на холодной траве, двух шагов не дойдя до крыльца. Ночь стояла не теплая. Он сел и пугливо осмотрелся по сторонам. Батареечный фонарь нового мангала тускло освещал окрестности дома — лужайку, гараж, бледные руки и ноги, кинутые в кресло-качалку вместе с той, кому они принадлежали. Стало быть, Региночка тоже назюзюкалась и не дошла до кровати, уснула тут, под открытым небом. Это радовало. Но не могло притупить тревогу. Белецкий мог поклясться, что видел прошедшие мимо его лица сапоги. Хотя это и чушь собачья.

Он встал, расправил плечи, глубоко несколько раз вдохнул в себя чистейший габаевский воздух. В начале двадцатого века не зря эти места облюбовал Иосиф Габай — табачный король России, поставщик папирос во все концы империи и даже за границу. Теперь уже, понятное дело, никаких сапог, померещилось с бодуна. Хочется выпить. Где там у нас недопитое?

Тут Белецкого снова обдало ужасом. В доме он услышал приглушенные голоса. Мужчина что-то бубнил, а женщина или девушка в ответ весело смеялась. В окне на втором этаже тускло горел свет. На ногах из стекловаты Назар подошел к креслу-качалке и потормошил рыжую всклокоченную голову:

— Ринька! Проснись! Рина! Да проснись же!

— Кто вы? — испуганно вскочила сценаристка. — Фу ты! Назарыч, испугал. Где мы? О-ля-ля! Да мы вчера... Тут и заночевали? Или ты в доме спал?

— Я вообще вон там, на траве. Продрог до костей.

— А почему шепотом? Не стесняйся, спать на траве — так же естественно, как... не могу найти сравнения.

— Тихо! Слышишь?

— Чего?

— Голоса в доме.

Из тусклого окна на втором этаже снова донеслись мужское бормотание и женский смех.

— Кто-то к нам вчера все-таки приперся? — спросила рыжая бестия. — Дружки твои? Или мои? Фёкла с Васиком? Игорь с Ксюхой?

— Я этого не помню, — продолжал шептать испуганный телережиссер. — Но когда я проснулся, мимо моего носа прошли сапоги. Может, это они все-таки приперлись?

— Кто?

— Ося и Надя.

— Это было бы кайфово, — поёжилась Регина не то от ночной прохлады, не то от начинающегося испуга.

— Ведь ты приглашала их вчера. — Назар попытался улыбнуться, уверяя себя в невозможности столь зловещего визита. — А что, товарищ Сталин тот еще шутник.

— Let’s go and have a look, — сказала Регина, вновь вся передергиваясь. — Don’t worry, be happy.

Они медленно пошли к дому, голоса на втором этаже затихли.

— Это в нашей спальне, — сказал Назар. — Они трахаются в нашей кровати, а в перерывах он травит ей анекдоты.

— Причем анекдоты про Сталина, — хихикнула Регина, но он почувствовал, что и ей стало страшновато. — Входи первый.

— Ты же все твердишь, что ты смелее меня. Ладно уж, follow me, baby.

Они вошли в дом, в темноте стали тихо подниматься по лестнице на второй этаж, чутко прислушиваясь, но не могли понять ни единого слова из разговора незваных гостей, а те еще и притаились. Хотя почему незваные? Может, как раз те, кого она звала вчера?

— Мне кажется, мы попали в фильм ужасов, — с наигранным весельем тихо промолвила Регина. — Иди дальше.

И они пошли тихонько к двери спальни, перед ней остановились. Мужской голос в спальне что-то сказал невнятное. Назар и Регина оба вздрогнули. Мужской голос снова неразборчиво заговорил, женский отрывочно ему отвечал, но уже без смеха, а, кажется, с возмущением. Сердце Белецкого застучало втрое сильнее, он схватил Регину за руку и почувствовал в ее ладони ответное биение тоже испуганного сердца. Сам не ожидая от себя такой смелости, резко толкнул от себя дверь спальни, и она легко распахнулась.

В спальне горел невыключенный телевизор. На экране шло черно-белое кино. Американец с черными усиками и в шляпе, сдвинутой на затылок, сидел за рулем и вел машину, рядом с ним — белокурая дамочка.

— Вэ-вэ, вэ-вэ, — промычал американец.

— Easy, — ответила дамочка. — Don’t worry.

Регина рухнула на пол в приступе смеха. Назар не сразу избавился от липкого страха, но через полминуты тоже упал ничком рядом с рыжей бестией и освобожденно заржал:

— Вот тебе и Каменный гость!

Отсмеявшись, Назар и Регина выпили еще по бокалу вина, забрались в уютную кровать и некоторое время по инерции смотрели какую-то старую голливудскую чепуху, где актеры в основном бубнили неразборчиво, а никакого перевода, ни закадрового, ни титрами, почему-то не предусматривалось.

Вскоре Регина засопела, Назар, тоже проваливаясь в сон, успел нажать на пульте красную кнопку, дабы и киношка тоже угомонилась.

Проснувшись утром, Белецкий вспомнил вчерашний хоррор и тихо засмеялся.

— Ничего смешного, — услышал он рядом голос Регины.

— Это я вчерашний фильм-ужас вспомнил. Ты-то помнишь?

— Я-то помню. Но вот никак не могу припомнить, кто из нас мог включить и оставить телик.

— Ну, мало ли. Если мы уснули — ты в кресле, я вообще на траве, то может быть, кто-то из нас поднимался в спальню и включил тивишку.

— Смысл?

— Не знаю. Мало ли.

— А ты еще про сапоги говорил.

— Померещилось.

— Сапоги померещились, телик кто-то включил. Как ты себе представляешь? Вот мы сидим пьем, лопаем шашлык, и вдруг один из нас поднимается в спальню и включает телевизор. Смысл?

Назара снова посетила липкая тошнота страха, он стал думать, дергая себя за верхнюю губу.

— Ну, допустим, так: я увидел, что ты уснула, и решил тебя отнести в спальню. Но для начала поднялся туда и включил телик.

— Зачем?

— Чтобы не зажигать свет. При телике более тускло. Не хотел тебя будить. Спустился. Но тут меня вырубило, я упал и уснул на траве.

— Ну... Это хотя бы какое-то объяснение, — облегченно вздохнула Регина.

— Ага, я гляжу, ты тоже стала побаиваться, — засмеялся Белецкий.

— Эх, если бы не баблики, ну его к черту, этого Сталина!

— В том-то и дело. Помнится, я давал себе зарок никогда не касаться сталинской темы. И вот те на! Уж лучше бы мы и впрямь получили заказ на компру против патрика или презика.

Потом он сгонял за пивком, опохмелились и к вечеру уже снова вовсю работали над синопсисом: надо поспешать, а то мало ли, Сапегин еще кому-нибудь закажет. Ушлых много, опередят, понравятся — и пиши пропало.

Подстегнутые ночными страхами, работали складно, как рабочий кладет на пол плитку, подгоняя рисунок, и все совпадало, клеилось, ложилось прочно. Затюканные, зашуганные киношники, то на грани ареста, то — получите орденок или Сталинскую премию, а то снова в опале. Эйзенштейн, Пудовкин, Ромм, Довженко, Герасимов, Пырьев — вон сколько их только на Новодевичьем.

— Погоди, а разве Довженко тоже гнобили?

— Еще как, Назик!

— А Герасимова и Пырьева? У этих же все было тип-топ.

— Тоже найдем, за что зацепиться.

— А Александров?

— Здрасьте! А кому Сталин сказал, что повесит?

— Так это же в шутку.

— Хороши у него шуточки. Вы, говорит, товарищ Александров, если будете обижать Орлову, мы вас повесим. Как?! Очень просто, за шейку. И не волнуйтесь, это только один раз. Такие шуточки потом по ночам снятся.

Запуганные, затасканные, а некоторые и расстрелянные, как Мейерхольд, хотя он к кино и не имеет отношения. А любимый оператор Александрова Нильсен! Он тебе и «Веселых ребят» снял, и «Цирк» и «Волгу-Волгу», а в тридцать седьмом арестовали и вскоре кокнули, не моргнув глазом, словно яйцо от скорлупы очистили — хряп, чик-чик, и нет человека, нет проблемы.

Как выяснилось, если кинорежиссеров и впрямь не расстреливали, то операторов, звукооператоров, художников — нередко. А всякую киношную мелочь вообще сплошняком отправляли по адресу Москва–Бутово.

— Нет, Назыч, масштабное полотно у нас получится, — вновь на всех парах двигалась к завершению синопсиса Регина. — Докажем, как два пальца об асфальт: виновен по всем статьям обвинения. Приговаривается к расстрелу из всех орудий. Посмертно. Реабилитации не подлежит.

Прошло еще четыре дня, и они, приятно волнуясь, как отличники, целиком готовые к экзамену, ехали через дождь в Останкино, где среди прочих известных телекомпаний располагалась и штаб-квартира канала «Весна».