Мачты и трюмы Российского флота

Глава 21 ПОХОД

Проверка готовности корабля к походу представителями вышестоящего штаба завершена. “Добро” на выход записано в журналы боевой подготовки боевых частей и служб. Аврал закончен. Согласно приказу главнокомандующего, каждый член экипажа перед походом имеет право на пятисуточный отдых. Это “де юре”. “Де факто” подобной возможности не имеет никто, кроме заместителя по политической части, который сам себе хозяин. Командир может сойти на берег к любимой жене в ночь перед выходом. Изобретательные лейтенанты могут отдохнуть на берегу... после отбоя, так как вахтенным на юте стоит лейтенант, а старпом в это время или спит, или играет в шешь-бешь. Однако, здесь нельзя исключить вероятность “пролета ”.

...День выхода корабля из Владивостока был солнечным и торжественным. На борту находилось несколько сотен будущих офицеров флота, оркестр ТОВВМУ и около пятидесяти офицеров-руководителей-преподавателей-воспитаталей. Каждый член экипажа смотрел на пассажиро-балласт с плохо скрываемой снисходительностью, но доброжелательно-гостеприимно. На пирсе пестрой стаей махали прощально крылышками те, коим суждено будет в будущем иметь честь стать женами защитников морских рубежей. Некоторые из них эту честь уже имели, наверняка есть и такие, которым посчастливится этой чести избежать вовсе.

Оркестр на астрономической палубе наяривал “Прощание славянки”. Потерянно бродили по кораблю или непрерывно курили в каютах офицеры-воспитатели. Экипаж работал. Приготовление к бою и походу, съемка с якорей, проход узкостей по учебной тревоге. Высокий психологический подъем, необъяснимая радость, ощущение собственной значимости. И, наконец, берега исчезают за горизонтом. Пар постепенно покидает стесненную волнением грудь. Начинается монотонно-размеренный бег дней, недель, месяцев. Вахта. Отдых. Завтрак. Обед. Ужин. Вечерний чай. В перерывах между приемами пищи работа, работа, работа. То есть то, что на флоте считается “не жизнь”. “Жизнь” – это время между вечерней проверкой и подъемом, когда личный состав уже готовится ко сну или спит, а офицеры и мичманы, наконец, получают возможность заняться тем, чего требует душа или тело.

Принято считать, и в этом чаще всего убеждают нас “правильные” книжки о жизни армии и флота, что личное время офицеры и мичманы посвящают политическому самообразованию, подготовке к занятиям на следующий день или же душевной беседе с молодым доверчивым матросом. Это не совсем так. Представьте: с 6.00 до 22-23.00 общаться и беседовать с личным составом приходится поневоле. Это же семнадцать часов в сутки!!! Разве после столь длительного общения “потянет на контакт”??? Корабль – это не батальон мотопехоты, где, надраив до блеска сапоги, после ужина можно уйти домой или в парк, оставив вверенный личный состав на попечение старшины роты. Корабль – это закрытый контур, выброшенный в открытое море, где общение между людьми исключительно тесное. Даже при желании моряки не имеют возможности избежать контактов с нелюбимым субъектом. Вот уж где богатое поле деятельности ученым, изучающим вопросы психологической совместимости.

Подготовка к занятиям? На бегу, непосредственно перед занятием или же в процессе его проведения. Но только не в личное время. Но о том речь впереди.

В четыре часа утра в мою каюту отчаянно забарабанили. С криком: “Умирает! Курсант умирает!” – в дверь ломился дежурный по низам. Побудка не из приятных...

Вскочив с постели и уточнив, что “курсант умирает” в амбулатории, куда он доставлен с астрономической палубы, я бросился туда. Хотя слово “бросился” не совсем точно выражает степень поспешности. Ведь все же это был первый из пациентов в моей практике, решивший столь поспешно и неожиданно умереть в открытом море. Притом, в море Японском. К слову “бросился” уместно добавить “стремглав”, “сломя голову”, “впереди собственного визга” и так далее.

На кушетке без сознания лежало молодое тело, вокруг которого толпилось около десятка моряков. Дирижировал хороводом фельдшер, старшина первой статьи Стойков. Получив несколько пощечин по бледным, покрытым испариной щекам, нюхнув изрядную долю нашатырного спирта и освеженный холодной водой, умирающий пришел в сознание. Из анамнеза болезни стало известно, что во время несения вахты больной вдруг почувствовал резкую “кинжальную” боль в животе, от которой потерял сознание. “Очнулся” уже в медблоке. Ранее постоянно жаловался на боли в желудке, изжоги. При обследовании больного, я обнаружил “дискообразный живот”. Это классическая триада симптомов не вызывает обычно сомнений у любого врача. Диагноз – прободная язва желудка. Врачи, читающие эти сроки, со мной согласятся. Итак, нужна срочная операция. Полостная. Для меня – первая в море.

– Стойков! Готовьте операционную. И больного.

– Понял.

О предстоящей операции было доложено на ГКП. Я принялся за написание истории болезни, что никому из врачей не доставляет удовольствия. Через час, в течение которого готовилась операционная, клиническая картина у больного изменилась и говорила уже в пользу острого аппендицита. Я был в растерянности, однако вида не показывал, изображая из себя Пирогова перед больным и подчиненными.

Грохнула дверь медотсека, и в нее, горбатясь под тяжестью наследственности и фотоаппаратуры, прошмыгнул лекарь человеческих душ. Товарищ Бесполый.

Поздоровавшись с доктором, он деловито направился к больному и, к удивлению публики, начал обследование. Даже живот потрогал. На мой недоуменный взгляд глубокомысленно изрек:

– Я на эсминце полгода жил в каюте с доктором. Как вы думаете лечить больного?

– Позвольте узнать ваше просвещенное мнение, коллега.

– Вы не иронизируйте, доктор. Я думаю, что здесь нужна операция, – вполне серьезно заявил зам.

– Совершенно с вами согласен.

– А вы ядовиты. Но к делу! В целях пропаганды передового опыта я буду фотографировать ход операции. Потом выпустим боевой листок. Стойков! У вас все готово?

Подобная наглая распорядительность привела меня в состояние крайнего недовольства (сказано мягко). Однако, сдержав себя, спокойно сказал:

– Слушай сюда, старший лейтенант. Ваш спич неуместен. Никаких распоряжений в данном заведении я не позволю. Это раз. Фотографировать будешь на комсомольском собрании. Операционная стерильна, и попытки пропагандировать мой отсутствующий опыт могут угрожать жизни больного. Это два. И, в – третьих, освободите помещение! Мне надо работать.

Визг поросенка, идущего под нож – ничто в сравнении с визгом уязвленного замполита:

– Вы!!! Вы китайский шпион! На кого вы работаете?! Я вас сгною! Я вам покажу дисциплину!

Это все изложено для читателя, никогда не имевшего возможности слышать язык боцманов. И вдруг среди криков и топота раздалась спокойная команда, относящаяся к матросам:

– Становись!

Команда исполнена мгновенно.

– Слушай мой приказ! Взять этого распоясавшегося кретина и выбросить из медблока! Исполнить!

Несмотря на то, что визг достиг апогея, Бесполый шлепнулся тощим задом на палубу у выхода медотсека. Броневая дверь лязгнула, изолировав озабоченных происшествием эскулапов от внешнего мира. Операция происходила под глухо доносившийся вой поверженного “коллеги”.

При разборе инцидента адмирал взял меня под защиту. Однако будущее рисовалось мне в мрачных тонах. В лице заместителя командира по политической части я нажил смертельного врага, хотя и приобрел массу сторонников и окончательно утвердился в коллективе. К сожалению, на флоте и подобное возможно.

Однообразие походных суток известно каждому моряку. На любом корабле. Однако в каждом отдельном случае в жизни каждого отдельного корабля имеется своя изюминка. Уставы, руководящие документы и распорядок дня в изюминке неповинны. Все зависит от характера и уровня подготовки командира, а также от его личных представлений о методах управления вверенным ему коллективом. Особенность командира УК “Бородино” состояла в том, что он был глубоко убежден в недобросовестности всех окружающих его людей. Любые рекомендации специалистов по сугубо специфическим вопросам воспринимались командиром с открытым недоверием. Имея довольно смутные представления в деле организации снабжения, медицинского обеспечения, применения оружия или связи, он безапелляционно заявлял:

– Доктор! Запомните как “Отче наш”! На корабле самый грамотный в медицине человек – это я! Вы – мой заместитель.

Или:

– Каждый снабженец – вор. Посему, любой вопрос снабжения должен быть доложен мне для принятия решения.

И так далее. Лишив тем самым офицеров всякой самостоятельности, требуя докладов по самым незначительным вопросам жизни и деятельности корабля, он просто физически не успевал решить все сам. Поэтому все дела успешно “заваливались”, что в свою очередь служило причиной для недовольства командования служебной деятельностью офицеров.

– Наиболее приемлемая система управления на корабле – сталинская, – глубокомысленно изрекал командир перед строем лейтенантов. Полная централизация власти! Ваш незначительный опыт службы, товарищи офицеры, дает мне полное право предположить, что вы пока не в состоянии решить, за что вначале хвататься: за сисю или за писю. В походе любой командир большую часть времени проводит на ГКП, независимо от времени суток и точки в мировом океане, он несет ответственность за безопасность корабля. Персональную ответственность перед партией и правительством. Капитан второго ранга Чухрай напоминал об этом экипажу три раза в сутки:

– Товарищи офицеры! Я отвечаю за корабль персонально перед партией и правительством. Поэтому холодный чай, который вестовой принес мне на ходовой, я расцениваю как подрыв авторитета командира. Помощник по снабжению!

– За бездушное отношение к офицерскому составу я объявляю вам строгий выговор!

– Есть!

Несмотря на то, что к управлению кораблем старший помощник командира капитан третьего ранга Курин официально допущен не был (допуск объявляется приказом командующего после сдачи кандидатом в командиры массы зачетов), товарищ Чухрай на время своего отдыха допускал его к управлению кораблем самостоятельно. О чем и делалась запись в вахтенном журнале. Спал же командир не в каюте, а в штурманской рубке, помещении смежном с ГКП. Часы отдыха его зависели от плотности обеда и убеждения, что именно гениальный руководитель может работать в ночные часы (по-сталински). К тому же в тропиках работа днем малопродуктивна из-за высокой степени солнечной радиации, губительно действующей на мозговые центры (я правильно понимаю, док?). Посему с 12 до 18.00 командир спал в штурманской рубке. И разбудить его разрешалось только в крайних случаях, грозящих гибелью кораблю. Очередной тур отдыха начинался с 22 часов и продолжался до часу или двух часов ночи. Командирская бессонница вступала в свои права именно с этого момента. Проснувшись в два часа ночи, повелитель вдруг решал, что офицеры, уставшие и издерганные за прошедший рабочий день, достаточно отдохнули, молоды, здоровы, к тому же, бездельники и должны бодрствовать вместе с ним. Это решение немедленно трансформировалось в команду по корабельной трансляции:

– Офицерскому составу построиться на левом (правом) крыле ходового мостика! (В зависимости от направления ветра).

Сонные, выдернутые из коек, лейтенанты, прибывали на ГКП. За теми, кто команду не слышал (а сон у лейтенанта исключительно крепкий), отправлялись рассыльные. Через полчаса хмурые и недовольные защитники морских рубежей стояли в строю, ожидая вводной по отражению атак подводного противника.

– Товарищи! Я пригласил вас, чтобы напомнить, что командир несет персональную ответственность перед партией и правительством за безопасность вверенного ему корабля. Я удивлен, что в кубрике номер четыре матрос Ходжаев спит без простыни. Помощник по снабжению!

– Я!

– Сколько у нас матрасов на корабле?

– Не помню, товарищ командир. Днем сосчитаем.

– Ясно. За запущенность учета вещевого имущества на корабле объявляю вам выговор.

– Есть!

– У меня все, идите.

Проклиная в душе подобную командирскую прыть и самого командира, офицеры отправлялись по каютам. Рабочий день окончен.

Утро, как известно, начинается с рассвета. Подъем, туалет. Малая приборка. Завтрак. Построение по большому сбору. Поличная поверка. “Офицерскому составу прибыть на ходовой”. 8 часов 30 минут. Построились.

– Товарищи офицеры! Я пригласил вас на ГКП, чтобы напомнить, что я несу персональную ответственность перед партией и правительством за вверенный мне корабль... Доктор, вы ночью проверяли вахту?

На всех кораблях принято в дополнение к дежурной смене, дозору по живучести, погребам и т.д. “расписывать офицеров” на “ночную проверку вахты”. Никакими документами этот перл бдительности не предусмотрен. “Проверяющие” не знают, что проверять, почему нужно дублировать официально стоящих на вахте людей. От недоверия? Для перестраховки?

– Так точно, проверял.

– Товарищи офицеры! Читаю вам записанные доктором в журнале проверки замечаний: 1. Мусор в кормовом гальюне. 2. В тамбуре кладовой провизии отсутствует плафон. 3. Матрос Гегидзе бродит после отбоя по кораблю. И это все? Разве это проверка? Мне стыдно за офицера! Лейтенант Иванов!

– За отсутствие политической бдительности объявляю вам выговор!

– Есть!

– Вопросы есть? Нет? Все свободны. По плану.

Та же история с небольшими вариациями повторяется ежедневно. Только выговоры объявляются разным офицерам. Политическая бдительность отсутствует поголовно. Ночная проверка вахты не организована.

Если человеку сто раз повторить, что он свинья, то на сто первый человек захрюкает. Упорная последовательность в оценке деятельности офицеров командиром корабля навела лейтенантов на мысль: необходимо хотя бы один раз проверить корабль по-настоящему. Каждый моряк знает, что на корабле существует масса помещений, куда неделями никто не заглядывает. Это вентиляторные выгородки, тамбура, шахты, коридоры кабельтрасс. Однако, требования к их содержанию те же, что и требования по содержанию кают-компаний офицеров. Все должно быть “в образцовой чистоте и исправности”. Однако, “в действительности все выглядит иначе, чем на самом деле”.

В один из вечеров, накрыв в каюте стол для подкрепления сил и вооружившись терпением и решительностью, я и Мегердичев решили обойти и посмотреть все помещения корабля на предмет “выявления замечаний”. Этим своим рвением в службе мы решили доказать командиру, что хоть капля политической бдительности в нас все же есть.

К утру обход корабля был закончен. То, что мы выявили, могло потрясти устои Вселенной, но никак не привычный ко всему флотский организм.

Ржавчина, разграбленная электропроводка, мусор, затопленные трюма, горы промасленной ветоши, грозящие возгоранием окурки... Персонально отвечающий командир должен был быть представлен к увольнению без пенсии.

Изложив увиденное шершавым языком плаката в журнале обхода, мы решили “нечаянно” показать этот журнал старшему на переходе – адмиралу. Тем самым доставить командиру удовольствие иметь с ним беседу по поводу...

Утром, объявив офицерам причину приглашения на ГКП, командир спросил:

– Кто сегодня ночью проверял вахту? Я не вижу журнала замечаний.

Вперед выступили я и Мегердичев. С кислой миной человека, потерявшего совершенно секретный документ, Мегердичев сказал:

– Товарищ командир. Мы с доктором сегодня, в соответствии с вашими указаниями, всю ночь обходили корабль, выявили массу замечаний. К утру записали их в журнал и вот, когда по команде двигались на ГКП, в коридоре нас встретил адмирал и указанный журнал потребовал к себе. Так что все наши недостатки, художественно оформленные, лежат на столе у адмирала. Думаю, что он вас с ними ознакомит.

Командирский организм, изношенный двадцатью пятью годами флотских неожиданностей, бледнеть начал с лица. Кровь уходила в нижние части тела.

– Штурман! Почему не обработана до сих пор карта погоды? Объявляю вам выговор!

– Есть!

Трое суток аврала по “устранению выявленных замечаний” измотали команду. Ночные бдения офицеров были отменены. Политическая бдительность оказалась в наличии.

9.00. В медицинском отсеке начинается прием больных, время приема регламентировано приказом командира, выписка из которого, взятая в рамочку, висит на двери амбулатории. 9.00 – 11.00. Это время отдано врачу, больным, здоровью военморов. Де-юре. Де-факто строгий приказ командира не действует. Вызов к старшему помощнику. Здесь док услышит историю, что нахальный таракан забрался в холодильник и съел сахар, следовательно, знания, полученные врачом в вузе – обыкновенная глупость. Больные ждут.

Вызов к заместителю. Здесь док узнает, что его подчиненный, матрос Губский, матерно выражал недовольство отсутствием порядка на камбузе. Следовательно, моральный облик офицера не лезет ни в какие рамки, не соответствует моральному кодексу строителя коммунизма. Попутно док узнает, что работает на китайскую разведку.

Больные ждут.

Большой сбор, совещание, политинформация, занятия по плану командира или другого начальника.

Больные ждут.

Любая попытка врача не прибыть на любое из мероприятий заканчивается выговором за отсутствие понимания задач текущего момента.

Амбулаторный прием окончен. И чтобы провести его в соответствии с требованиями руководящих документов и медицинской науки, врач должен работать в обеденный перерыв, если в нем сохранилась хоть капля гуманизма и чувство врачебного долга окончательно не вышиблено флотом из души эскулапа.

Итак, с 12.00 до 15.00 (адмиральский час) корабельный эскулап потратил на лечение больных. 15.00 – 17.30 – время, отведенное приказом командира на амбулаторный прием. Вместо приема – сборы, разборы, грудь четвертого человека. С 18.00 до 20.00 прием больных осуществляется фактически. В личное время врача. Вот вам и суточное планирование. Говорят, что представителям иностранных разведок на нашем флоте работать гораздо труднее, чем в Японии. Это связано с тем, что мы планируем одно, делаем другое, а получается третье.