Мачты и трюмы Российского флота

Глава 56 ДОМОЙ

Самый мучительный месяц похода – последний. Экипаж настраивается на встречу с родными. Служба не лезет в голову, внимание рассеивается, исполнительность падает. И только усилием воли люди заставляют себя выполнять осточертевшую, но необходимую работу, утешая себя мыслью, что месяц плавания – последний. К этому событию готовятся, его обсуждают и ждут, как манны небесной. И вот он наступил, ура! Со дня на день теперь экипаж ждет приказа на выход домой. Но... приказа все нет. Начинаются конфликты в коллективе. Кривая НУВЗ ползет вверх. Никакие призывы и воспитательные меры не действуют – человеческая нервная система бунтует, бастует и... срывается. И вот, наконец, телеграмма ЗАС Нр 26/151/30 от...

“В соответствии с решением НГШ ВМФ № от ... 1981 г срок похода крейсеру “А. Суворов” продлить на один месяц”

Подпись: командующий ТОФ.

Нервная система уходит в пике. Через месяц... Нервная система срывается в штопор. Кто придумал подобную пытку? “Служба в ВМФ очень тяжелая. Русские сделали ее невыносимой”. Цитата из “вражеской” газеты “Московские новости”.

“Климат Сахалина (по Чехову А.П.), как и служба в ПС ВМФ (по Иванову П.И.) предрасполагают к беспробудному пьянству”. Это вот в таких ситуациях!! Иначе – сдохнешь!

Офицеры – руководители боевых частей и служб – сидели в каюте и предавались... горьким размышлениям о собственной судьбе. И хотя друг о друге было известно все до мелочей, интерес к взаимной беседе не иссякал. Истории и анекдоты, слышанные десятки раз, повторялись снова. Мозг тупел, терял способность.к анализу информации, ее дифференцированию и отбору. А если бой? Можно петь “варяга”. В состоянии дикой усталости человек не способен вести морские баталии, где требуется тончайший расчет и мгновенная реакция. Родина обязана обеспечить отдых своим защитникам, и только в том случае может рассчитывать на защиту. Иначе – смерть обоюдная.

В разгар дискуссии (три... тетраскуссии) рассыльный передал мне приказание прибыть в каюту командира, до смерти надоевшего всем, несмотря на то, что, по оценке экипажа, он был хорошим человеком. Просто все надоели друг другу – вне зависимости от человеческих качеств. В ожидании очередной порции трепа, заранее настроившись выдержать выпавшее на долю испытание – слушать, я прибыл по вызову. Однако, командир на треп настроен не был.

– Читай, – протянул он телеграмму своему верному начмеду.

“ ТЛГ ЗАС нр... командиру крейсера “А. Суворов”. До 1.09. 81 г. прошу представить на должность флагманского врача соединения НК начальника медицинской службы крейсера старшего лейтенанта мед. службы Иванова. Командир соединения Чериватый.”, – прочел я.

– Ну что, док, надо расти! У тебя все впереди. Я согласен с предложением комбрига.

– Но я не согласен, товарищ командир. Предлагаемое мне соединение в Совгавани. Квартира у меня во Владивостоке. Дочка в садике. Жена работает в главном госпитале. И вдруг снова мне придется все ломать?! К тому же НМС ТОФ мне обещал должность флагмана, но во Владивостоке. Я не согласен.

– Хорошо, идите. – Уже на “вы”.

И совсем я был сбит с толку, когда через несколько дней узнал, что мой любимый командир, несмотря на веские доводы, приведенные мной в пользу своего отказа от назначения на вышестоящую должность, телеграмму все же отправил. В ней было указано: “Проведена беседа с кандидатом на должность флагманского врача соединения. Офицер с назначением согласен.” Этим был нанесен первый удар по безграничному доверию, которое питал я к своему первому на флоте командиру. Уровень подготовки старшего лейтенанта медицинской службы в вопросах прохождения воинской службы не позволил доктору предположить, что причиной подобного поступка командира было его желание уйти на учебу на ВАК при ВМА им. Гречко, исключавшее любые трения с командиром соединения. Лучше уж пусть старший лейтенант передислоцирует к новому месту службы свою семью, разорив при этом с великим трудом построенное “гнездо”, чем любой, даже самый лучший командир, рискнет вызвать на себя гнев своего непосредственного начальника. Печальна повесть о флотских Ромео и Джульеттах, судьба которых играет влюбленными, как слепыми и потому бесправными щенками. Попал во флотский кузов – не чирикай. Выполняй приказания, неси “ тяготы и лишения". А при чем здесь жена и дети? Они ведь присягу не принимали?! В знак протеста я устроил маленький “междусобойчик” в каюте механика, где и принял поздравление с грозящим повышением в должности.

“Всему на свете приходят сроки. А соль морская въедлива, как черт...” Пришел срок отправиться домой из Индийского океана и крейсеру “А. Суворов”, о чем возвестила долгожданная телеграмма ЗАС, подписанная командующим флотом. Однако, долгожданной бурной радости она не принесла – нервы моряков перегорели после трех коротких замыканий, устроенных телеграммами НГШ, продлевавшими срок похода крейсеру ранее. Итак, вместо шести месяцев по плану, крейсер вынужден был бороздить океан в течение девяти, не предоставляя своим братьям по поту ни отгулов к отпуску, ни долларов в кубышку. Возвращались к тому, от чего ушли.

Однако, по пути домой предстояло посетить столицу республики Шри-Ланка. Порт Коломбо. Как мы помним, в этом порту разыгралась трагикомедия общения Бесполого с представителями германской нации, закончившаяся для военмора изгнанием из ВМФ. И снова с официальным визитом. И все повторялось сначала.

На палубу крейсера опустилась птица-кулик: сантиметров десять ростом и с таким же длинным клювом. Часто бывает такое. Заблудившиеся в океане птицы, по каким-либо причинам сбившиеся с караванных путей движения своих собратьев, ищут спасения на проходящих кораблях. Они просто падают на палубу и мачты и мгновенно теряют сознание. Но птица-кулик, попив воды, быстро пришла в себя. Поселили ее в кубрике № 1 боцкоманды. т.к. именно боцманы ее и спасли. Освоившись в обстановке, кулик прежде всего произвел дезинсекцию, доставая тараканов из всех щелей своим длинным клювом. Затем стал на страже порядка прямо в центре кубрика. Нужно было учесть, что кубрик № 1 был давно обжит Чопом. Кулик в данном случае выступал в роли захватчика-агрессора, посягнувшего на чужую территорию. Чоп скатился по трапу в кубрик и замер от неожиданности: в центре его владений стояло непонятное существо и одним глазом оценивающе смотрело на хозяина. От возмущения Чоп заскулил и, подскочив к кулику сердито тявкнул прямо в длинный клюв незванного гостя. Гость, видимо приняв чоповский нос за таракана, со всего маха всадил свой клюв в черную влажную бусину.

От неожиданности Чоп упал на хвост и, застонав, выметнулся из кубрика. Рассерчав на весь белый свет, Чоп первым делом укусил за палец командира машиной группы Комячилова, за что получил пинок в зад и лишился ночлега в его каюте. Доктор, узнав о допущенных Чопом неуставных взаимоотношениях, напоил хулигана спиртом прямо из ковша эмалированного. Принеся на корабль грубый проступок, выразившийся в употреблении спиртных напитков, Чоп разорвал штаны своему лучшему корешу Григорьичу и потерял уважение коллектива. Даже пес не выдержал напряжения похода и ... сорвался. Все закономерно.

На Цейлоне, осмотрев местные достопримечательности, как то: зоопарк, чаеразвесочную фабрику и чайные плантации, попив пивка, купив ручки, чай и не известные никому камни чистейшей воды, моряки оставили последние рупии и последнюю часть души, предназначенной ГШ ВМФ и МИДом для стран бассейна Индийского океана. Крейсер сдал свою девятимесячную вахту пришедшему ему на смену очередному советскому военному кораблю – крейсеру “Варяг". Гвардейскому ракетному крейсеру. Достойная смена.

И только сейчас в душах моряков появилась уверенность, что дом не за горами (за морями, правда), что НГШ ВМФ уже не прикажет вернуться в океан и продолжить службу еще на месяц.

Крейсер с ходу в 18 узлов пересек координаты 6° 50’ СШ и 95° 00’ ВД, тем самым окончательно распрощавшись с Индийским океаном, умным и строгим адмиралом Хронопуло и гнусным ЗНПО “Гильзой”.

Ночью, ходом 24 узла, крейсер шел по Сингапурскому проливу. Слева по борту сиял Сингапур, девять месяцев тому назад сиявший справа. Заходя на посадку, над мачтами крейсера ревели “Боинги”. Черно-масляные воды пролива отражали в себе перевернутый купол неба. Офицеры, свободные от вахты, пили чай и рисовали радужные картины встречи с родными. Даже ревнивый Борисов не обижался на дружески-соленые подначки.

Трель колоколов громкого боя, привычно взорвав тишину, прервала благодушную болтовню и швырнула человеческие тела на боевые посты и командные пункты.

– Аварийная тревога! Пожар в третьем котельном отделении! Твердый голос командира заставил тревожно сжаться сердца, застывающие, кажется, на высоте систолы (сокращения). Пожар на корабле – явление страшное. Во-первых, из окна третьего или пятого этажа не выбросишься на натянутое пожарными полотнище брезента: аварийный отсек без команды нельзя покидать никому, даже если приходится погибать, сгорая заживо. Во-вторых, дым из горящего помещения за горизонт ветром не унесет, и он ядовитым облаком распространяется по кораблю, если нарушается по чьей-то безмозглости герметичность дверей и люков между отсеками. Дым лишает людей возможности дышать и видеть. В-третьих, горящее помещение всегда окружено погребами, в которых лежит миллион смертей в виде зарядов и снарядов, в любую минуту могущих взорваться и унести в рай всех до единого. В-четвертых, горящую в деревне русскую баню можно раскатать по бревнышку, залить ее водой из ближайшего пруда и выпить сто граммов, выражая соболезнование потерпевшему. Крейсер по бревнышку не раскатаешь. Соленая вода в пожарных магистралях не позволяет тушить горящую и под напряжением электропроводку, т.к. по законам физики подобная попытка закончится электросмертью пожарника. Горящий мазут или другое применяемое на кораблях топливо водой не зальешь, т.к. оно, всплывая, горит на поверхности воды.

Потому и существуют на флоте специальные пенные огнетушители и генераторы пены типа ГВПП-100 и 200. Если пеной пожар задавить не удастся, то можно горящее помещение заполнить фреоном – специальным газом, в котором, кажется, уж ничто не горит. В-пятых, матросы в совершенстве должны знать принципы работы со всей противопожарной техникой в теории и уметь применять ее на практике. В-шестых, аварийные партии, создаваемые на кораблях, обязаны уметь дышать в специальных, изолирующих органы дыхания от внешней среды противогазах, обязаны уметь провести грамотную разведку очага пожара, для установления его причин и объемов. Они обязаны уметь создать “рубеж обороны” для предотвращения распространения пожара на соседние помещения. Обязаны уметь извлечь из огня и шахтных колодцев пострадавших товарищей. Механики обязаны дать командиру грамотные рекомендации по организации борьбы со стихией огня. Командир обязан не дрогнуть и грамотно руководить всеми и всем. Врачи обязаны уметь оказать помощь отравленным и обожженным. Только политработники ничем никому не обязаны. Ах, нет! Они обязаны во время пожара вдохновлять личный состав, мешая последнему бороться с огнем. А после пожара – поощрить отличившихся и найти крайнего.

Пожар в котельном отделении, причиной которого была авария топливной магистрали, через час был потушен фреоном. “Отличившиеся” лежали в лазарете. “Крайним” оказался ... солидный возраст корабля, износивший металлические стенки кровеносной системы последнего.

Зализав ожоги, крейсер прибыл в Кам-Рань, заправился топливом, водой и, прихватив в компанию младшего брата ВПК “Гордый”, лег курсом на Владивосток. Неделя, всего лишь какая-то неделя, отделяла моряков от дома и берега. Но она показалась, как "небо с овчинку”.

Было 21.00. По расчетам штурмана, назавтра в 18.00, крейсер прибывал в бухту Золотой Рог. Домой. Осталась одна ночь. Можно было считать часы и минуты. Это что – по сравнению с месяцами и неделями?! В 23.00, в очередной раз разложив “колониальные товары”, рассортировав подарки родным и близким по пакетам, моряки уснули, решив перед встречей с Родиной хорошо отдохнуть. В четыре часа утра меня разбудил рассыльный вахтенного офицера: “ В связи с болезнью НМС ВПК “Гордый” быть готовым пересесть на ВПК и следовать в Советскую Гавань”. Это значит – мимо Владивостока, мимо семьи!!! Озверевший доктор ринулся на ГКП. В полумраке, подсвечиваемом только приборными панелями, сидел на своем высоком кресле командир, возле прокладочного стола – вахтенный офицер, на руле – матрос рулевой. Я “с порога”, или, по-флотски, “с комингса” заорал, что “мол, плевать мне на все, что судьба – злодейка, что...” Вулкан красноречия (боцманского красноречия, надо доложить) был прерван смехом командира. Шутка! И, поняв “тонкий” юмор, док мгновенно успокоился. Но, не желая быть одураченным в одиночку, предложил, в свою очередь, свою “шутку”. На крейсере домой возвращалась группа пассажиров, не имеющих отношения к экипажу, но тоже всей душой стремящихся под крылышко своих домочадцев. Трансляция разнесла команду: “Группе пассажиров, следующих во Владивосток, приготовиться к построению на правом шкафуте с вещами. Быть готовыми к пересадке на БПК. Крейсер следует в Советскую Гавань.” Наступал дождливо-туманный, промозглый рассвет, непривычный для моряков, девять месяцев находившихся в тропиках. Минут через двадцать на шкафут начали поодиночке прибывать очумелые от непонятной вводной “пассажиры”, таща за собой чемоданы, баулы и ящики с кораллами, матеря при этом погоду, флотские порядки и ... друг друга. Еще через двадцать минут, уяснив, что это все “шутка” (!?), “пассажиры” покорно потащили чемоданы и ящики обратно в каюты, матеря “шутников” и... друг друга. До подъема были разыграны “шутки” со снабженцем, механиком и артиллеристом. Не “понял” юмора только снабженец, которому в порядке “шутки” пришлось выгружать на верхнюю палубу пятнадцать тонн дрожжей, испорченных тропическим солнцем, а потом загружать их обратно в кладовки.

Подобный “юмор” не оценил бы даже Салтыков-Щедрин. Вернее, не сумел бы понять его. Для эстрадных острословов этот “юмор” мог послужить основанием покрутить у виска пальцем и обвинить “шутников” в солдафонстве и тупости. Но если бы всех эстрадников, собранных вместе, продержать на крейсере в море в течение девяти месяцев, то ни Хазанов, ни Жванецкий домой бы в живых не вернулись, т.к. были бы съедены своими одичавшими коллегами-юмористами, не подготовленными к длительным психологическим перегрузкам, которым подвергаются моряки. И на всю жизнь они бы потеряли возможность и желание шутить. И снимали бы шляпы перед человеком в морской форме.

В течение дня на корабле проводилась большая приборка, стирка, помывка.

В 18.00, как и рассчитано было, крейсер бросил якорь в живописной бухте Патрокл. Город был рядом, рядом были семьи. Некоторые могли разглядеть в бинокль даже окна собственных квартир. Но... торжественная встреча героев-моряков была назначена на 9.00 следующих суток. В точке номер один тридцать третьего причала. Предстояло провести еще одну, теперь уже действительно последнюю перед домом, ночь на корабле. Офицеры уснуть не могли. Всю ночь в кают-компании пили чай, в салоне играли в домино и бильярд, слонялись по коридорам и из каюты в каюту. Неестественно громко хохотали над анекдотами, еще вчера вызывающими раздражение. Даже Чоп был прощен и допущен опять в салон кают-компании. Прощен потому, что на самом деле его никто не замечал. Анекдоты вызывали смех потому, что их никто не слушал и не слышал. Доминошники “лепили горбатого” потому, что никто за игрой не следил. Мысли всех были далеко от корабля. Только дежурно-вахтенная служба не могла позволить себе роскошь расслабиться: надо бдить. Чтобы не взорваться, не сгореть и не утонуть! Чтобы выжить и жить! Чтобы завтра обнять жену и детей!

В 7.00 сыграли приготовление к бою и походу. До начала движения полтора часа. Омытое морем и зеленью сопок, ласково вставало родное, чуть греющее (привыкли к жаре!) солнце. Родной город, без всяких там заграничных архитектурных излишеств, ласково смотрел окнами девятиэтажных коробок. Ласково пели родные хулиганистые чайки, дерущиеся за кусок хлеба. Ласково матерился Григорьич. И вообще во всей природе царили мир, покой и согласие.

Со входом в бухту Золотой Рог в бинокль стала видна яркая, украшенная цветами толпа женщин и детей на причале. Доносились звуки оркестра штаба флота. Михайлов, размахивая яростно руками в белых перчатках, рвал воздух, барабанные перепонки и нервы громом оркестра крейсера. Нервы выдавливали на глаза слезы. Слезы тщательно прятались от окружающих. Бинокли переходили из рук в руки: каждый хотел увидеть в толпе встречающих своих близких. Нетерпение вырывалось наружу. Гром оркестров по мере приближения крейсера к причалу нарастал лавинообразно. Женщины сдержанно махали цветами (родные мученицы и мадонны, вам ведь тоже хочется плакать!), детишки, заметив своих пап, что-то кричали. Папы, столпившиеся на юте, (свободные от вахты) мешали действиям швартовой команды. Найчик вежливо руководил действиями личного состава. Наконец, на пирс подан парадный трап. Экипаж построен по большому сбору. Командующий ТОФ и член Военного совета ТОФ взошли на палубу. Приняв рапорт командира об успешном выполнении боевой задачи, начали говорить какие-то правильные и торжественные слова. Застыв в строю, военморы этих слов не слышали и, считая секунды, проклинали и командующего, и члена военного совета. И вот, наконец, ораторы иссякли. Первым на пирс сошел командир, где его, как ни в чем не бывало, ждала жена, не написавшая своему мужу за девять месяцев ни одного (!) письма, но исправно получавшая мужнину зарплату. (За все время службы на флоте – это единственный пример бессердечности женщины-морячки. Дай бог им всем счастья!)

Оксаночка, бросившаяся к сошедшему на берег папе, грудью налетела на стальной швартов и оставила мазутный след на платьице. Ниночка вручила мужу цветы. Муж, расцеловав обеих, повел жену и понес на руках дочурку в каюту № 26. Как передать здесь радость встречи? Словами? Не Есенин. Музыкой? Не Чайковский.

Ниночка воодрузила на стол бутылку шампанского, я – тропические фрукты. Вдруг дверь каюты открылась, и вошел майор медицинской службы – представитель СКП флота, в обязанности которого входят карантинные дела. Он, собака, может даже сход на берег запретить и вывесить на мачте желтый флаг, если будут к тому основания. Но даже зная это, я выставил “представителя” из каюты, как своего личного злейшего врага, направив его к терапевту, жены у которого еще не было. Радость встречи затмила разум. Убедительно?

На мой вопрос, почему жена командира не писала писем, подвергая мужа репрессиям неизвестности, вразумительного ответа получено не было. Командир предоставил мне двадцать суток послепоходного отдыха, включая пять суток для решения вопросов служебного характера в медицинском отделе ТОФ. Счастливый эскулап с дочуркой на руках убыл домой в сопровождении молодой, красивой и тоже счастливой жены.