Мачты и трюмы Российского флота

Глава 61 БЕРСЕНЕВ

На корабли постепенно прибывали специалисты-медики. Начмед объединения полковник Ушаков, зажатый между рапортом Иванова, с одной стороны, и дефицитом на военнослужащих срочной с лужбы медицинской специальности с другой стороны, был недоволен непомерными требованиями молодого флагмана, однако, ставил и пример его хватку другим докторам. В один из февральских солнечных дней на пирс с вещевым мешком за плечами прибыл огненно-рыжий симпатичный подтянутый матрос. Сопровождавший его офицер с помощью дежурного по соединению нашел меня и, вручая документы, сказал, обращаясь к рыжему красавцу-матросу.

– Ну, Берсенев, служи на кораблях теперь. Попил ты моей кровушки изрядно. Может, здесь тебе рога обломают. Желаю тебе не сесть на скамью подсудимых.

Многозначительное прощание двух бывших сослуживцев. Повернувшись к озадаченному доктору, офицер сказал:

– Все узнаете из бумаг. Только знаю, что хлебнете вы с ним лиха. До свидания. Желаю успеха в деле перевоспитания сего монстра, – произнес офицер и удалился за КПП.

– Интересная картина, товарищ Берсенев. Видно здорово вы допекли человека, что он прощался с вами столь оригинальным напутствием. Надеюсь, что мы с вами не только найдем общий язык, но и подружимся. Пойдем на корабль, – пригласил я матроса следовать за собой и направился на ЭМ “Бесшумный”.

В каюте, усадив на баночку своего нового сослуживца, флагдок развернул документы, переданные ему убывшим офицером. Папирус, характеризующий служебную деятельность Берсенева, гласил, что кроме неправильного понимания политики партии и правительства, рыжий красавец “ежедневно убегал в самоволку, употребляя спиртные напитки, вступал в пререкания с начальством, служебные обязанности и требования общевоинских уставов не изучил и не выполняет”. В служебной карточке бойца раздел “Взыскания” был заполнен выговорами и многими сутками ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Прочитав документы, я обратился к Берсеневу за разъяснениями. Тот, видимо продумавший давно линию своей жизни, нисколько не смущаясь отрицательными характеристиками, начал излагать свое кредо:

– Я закончил медицинское училище и стал фельдшером для того, чтобы в колонии, куда я попаду обязательно, иметь возможность оказывать помощь товарищам по заключению и, тем самым, обрести среди них нужный вес и положение. На воле мне ловить нечего, т.к. все мои братья уже сидят. В заключении отец, два дяди и двоюродный брат. Это наш путь, так как мы не согласны с обществом и таким образом выражаем ему свой протест. Общество, естественно, не согласно с нами. Вы мне, старлей, чем-то понравились, а потому честно предупреждаю, что сумею Вам обеспечить массу неприятностей по службе, хотя медицинские дела буду делать добросовестно. Ходить же в самоволки и пить водку я все равно буду.

С какими только неожиданностями не сталкивает жизнь военного человека! Каждый новый подчиненный – загадка, личность, сюрприз. И попробуй разобраться в них, когда официальные установки по воспитанию военморов признают только одну версию: советский человек – лучший человек в мире. А посему все дисциплинарные проступки подчиненных объясняются неумением начальника работать с личным составом, незнанием им методов военной психологии и педагогики. Любой проступок подчиненного может сказаться на служебной карьере начальника. И слава богу, что 95% людей, приходящих на флот, правильно понимают свои задачи по охране Отечества и добросовестно тащат лямку военной службы.

Сраженный столь мрачной философией, но не подавший вида, что с подобным встречаюсь впервые, я дружелюбно сказал:

– Каждый человек волен выбирать свою судьбу сам. И желательно, чтобы никто не насиловал его убеждения. Однако, в данном случае ваши взгляды, Берсенев, вступают в противоречие с моими. Я сознательно выбрал себе военную стезю. И иду по ней только вперед. И по-другому свою жизнь не мыслю. Ваша линия жизни, будем откровенны, может помешать мне идти избранной дорогой. А посему, если даже насилие над чьими-то убеждениями и противно мне, но постараюсь разубедить вас и доказать, что ваши взгляды ошибочны. Вот эти бумаги с вашим социальным портретом я кладу в сейф и возвращаться к ним не буду, если, конечно, вы никого не зарежете и не взорвете корабль. Сейчас я отведу вас в амбулаторию, познакомлю с обязанностями и вручу ключи от ящиков с медикаментами. Отныне вы здесь полный хозяин, имущество, поступающее в ваше распоряжение, советую беречь, т.к. в случае его разбазаривания и порчи возмещать флоту его стоимость будет ваша несчастная мама.

Я знал, что лица с уголовными замашками становятся сентиментальными при упоминании о матери.

– А при чем здесь моя мама? – сверкнув в полумраке каюты глазами, спросил Берсенев.

– А притом, что ваш козел-папа и козлы-братья на помощь вам из колонии не придут, сами вы денег не имеете. Вот и остается одна мама. И если не загнали ее в могилу ваши братья, то эту задачу успешно решите вы сами. Все. Разговор окончен. Подумайте над тем, что я сказал. До завтра.

Предупредив дежурно-вахтенную службу о возможной попытке Берсенева уйти в “самоход”, я уехал в поселок Западный, где стояли корабли на консервации. Что такое “консервация” для корабля, знает каждый военмор, но не знает читатель. Согласно руководящим документам, полностью исправный корабль становится у пирса. Все его механизмы смазываются, помещение и внешний контур корабля герметизируются, личный состав переселяется в казармы. Воздух внутри корабля осушается с помощью специального приспособления – рубки динамического осушения. Штат корабля максимально сокращается, так что из тысячного экипажа остается человек семьдесят, задача которых состоит в том, чтобы один раз в год вскрыть корабль и провести плановый осмотр механизмов. Все остальное время эти семьдесят человек занимаются хозяйственными работами и политической подготовкой. При этом нуждаются в медицинской помощи, организовать которую я и убыл.

Через двое суток, приехав из поселка Западный на ЭМ “Бесшумный”, я узнал, что мой подчиненный Берсенев, спустившись по якорь цепи на лед, убыл в самоволку вечером, но исправно прибыл на корабль утром. В изрядном подпитии. Флагдок издал приказ командира соединения о наказании нарушителя воинской дисциплины, в котором объявил тому десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, выписал записку об аресте матроса и вызвал его к себе в каюту.

Берсенев, только что проснувшийся с больной головой, недовольно взглянул на своего начальника, представился и хотел присесть, но разрешения не получил.

– Несмотря на мои предупреждения, Берсенев, вы все же ушли с корабля. Я предупреждал, как вы помните, что ошибочность ваших взглядов постараюсь вам доказать...

– Не старайся, старлей, – перебил убежденный потенциальный зек, – изменить ничего ты не сможешь. После гауптвахты я снова уйду.

С трудом сдерживая желание влепить наглецу по веснушчатой физиономии, я спокойно сказал:

– Это мы посмотрим впоследствии, а теперь идите, собирайте все, что требуется арестанту. Благо, вы знаете это прекрасно, и поедем с вами туда, где вы по своим убеждениям желаете быть.

Через 15 минут два мирно беседующих военмора шли по дороге к остановке автобуса номер шесть. Гарнизонная гауптвахта находится на полуострове Меньшикова, направо от Северного пирса. Но я пригласил арестованного в автобус, идущий в противоположном направлении, чем озадачил нарушителя дисциплины. Однако, тот вопросов не задавал.

Дело в том, что на полпути между Сортировкой (п.Октябрьский) и п.Ванино располагается специфическое воинское формирование – дисциплинарная рота, командовал которой знакомый мне капитан. На его помощь и рассчитывал флагманский педагог-воспитатель. Приехали, прошли за ворота. Сержант, стоящий на вахте КПП, вытянувшись так, как матросы не вытягиваются и перед адмиралом, спросил о цели визита моряков и немедленно доложил о прибытии своему командиру. Получив указания последнего, вежливо проводил доктора в кабинет. Берсенев был оставлен на КПП под охраной дежурной службы, неприязненно разглядывающей моряка: существующий антагонизм между военнослужащими, одетыми в зеленую форму, и моряками давал о себе знать.

Я вкратце посвятил капитана-командира дисциплинарной роты и своего товарища в историю и систему взглядов своего подчиненного и попросил помочь в воспитании военмора.

– Все будет сделано, корешок, – заверил доктора дисциплинарный командир. – Я могу здесь подержать твоего подчиненного в течение месяца?

– Конечно, была бы польза.

– Польза будет. Пойдем.

Вышли во двор. Притихший Берсенев стоял возле КПП по стойке “смирно”.

– Дисциплинарно арестованный матрос! Ко мне, – приказал ему капитан.

Обрадовавшись, что избавлен от опеки сержанта, несущего вахту на КПП, Берсенев подошел к капитану и небрежно представился, стараясь подчеркнуть свое матросское превосходство над затянутым в портупею солдафоном.

– Вы что, матрос, не ели сегодня? – имея в виду тихий голос арестованного, спросил капитан.

– Да, не ел. А уже на кораблях время обеда прошло, – пытаясь разжалобить офицеров, произнес Берсенев.

– Ясно. Еще десять суток жрать не будешь! В карцер! – отдал короткое распоряжение капитан. – Сержант Толипов! Исполнить!

Не успел Берсенев возразить, как два солдата подскочили к нему и, заломив назад руки, повлекли к бетонной яме, закрытой сверху металлической решеткой. Открыв решетку, солдаты пинком отправили в яму арестованного, мечтающего о тюрьме военмора. Для меня подобная развязка тоже была удивительна: яма-то находилась под открытым февральским морозным небом...

...Через месяц в сопровождении того самого сержанта на пирс был доставлен матрос Берсенев. От бравого упитанного моремана осталось немного. Приемами строевого шага он владел мастерски, воинские уставы знал наизусть, о самоволках и спиртном вспоминал с отвращением, осуждая тюремную философию своих родственников.