Марысенька скучала в Замостье, особенно в Парке (по-польски Zwiеrzyniеc), летней резиденции своего господина и супруга. Однако, она находила себе там, о чем свидетельствуют её письма [Переписка Марысеньки с Собесским была издана: письма до 1665 года Ключицким в Сборнике Краковской Академии наук (1880 -- 1881), остальные -- Гельцелем в Сборнике библиотеки Мышковского (1859)], множество самых разнообразных развлечений: охоту, верховую езду, даже фехтование, балы и маскарады, не считая забав, о которых можно только догадываться. Ян Собесский стал очень рано предметом одного из подобных развлечений.
Они уже встречались, как было сказано выше, понравились друг другу; быть может, даже обменялись теми клятвами, на которые так расточительны молодые люди, вероятно из сознания, что у них еще много времени впереди для того, чтобы не сдержать их. Но Собесский, по-видимому, еще не придавал тогда всему этому серьезного значения. Если в самом деле в глазах Марии де-Гонзагa он не был подходящей парой для её воспитанницы, то с своей стороны он не мог не видеть серьезных препятствий для своего брака с этой иностранкой, родители которой были неизвестны: темное происхождение, сомнительное воспитание, наклонности, способные вызвать тревогу, и все богатство -- в непостоянность покровительстве королевы. К тому же выступил Замойский во всем блеске своего громкого имени, своих бриллиантов и денег, и сразу затмил своего безвестного соперника. Последний появился теперь опять на сцене. Они были друзьями и военными товарищами. Земли их соприкасались на протяжении десятка миль. Соседи видались, встречались также и в Варшаве во время частых поездок туда пани Замойской.
Собесский был в полном расцвете своей мужественной красоты, той красоты, которая через некоторое время стала предметом поклонения всей Польши. Высокий, сильный, хорошо сложенный без преждевременной полноты, с немного грубыми чертами лица, выдававшими чувственность, которая в нем позже обнаружилась, но облагороженными природным и до известной степени унаследованным героизмом. "Мы родились", -- говорил он о себе и о своем брате Марке, "fortes ex fortibus" -- сильными из сильных; а великий Баторий, которому преждевременная смерть помешала исполнить свое назначение, выразился однажды о его деде: "Если бы судьба моей короны зависала от поединка, то я не пожелал бы лучшего противника". Этот предок положил начало той славе и счастью, которые с тех пор шли ускоренным темпом в роду. Отец Яна был уже в состоянии содержать на свой счет эскадроны, которым, благодаря роскоши их снаряжения, дали название "золотых гусар". С материнской стороны -- еще более славное происхождение: тут предком Собесского был тот самый гетман Жолкевский, который, вернувшись с Московского похода, привез в Варшаву в числе пленников самого царя и заставил провозгласить на его место сына короля Сигизмунда. Позже, будучи окружен турками при Цекоре, он приказал своей кавалерии спешиться, убил своего коня и умер на ногах, "stando, как подобает imperator'y". В силу особой привилегии в замке Жолкевских было разрешено чеканить монету из фамильного серебра для выкупа из плена сына, раненого рядом с отцом, а на могиле героя была начертана следующая надпись:
"Ехоnаrе aliquis nostris ex ossibus ultor".
Ultor -- этот ожидаемый мститель, появления которого требовала высшая справедливость, -- будущий освободитель Вены, родился 17 августа 1629 года в Олеско, орлином гнезде, в одной из долин Карпатов. Разразилась гроза, татарское вторжение угрожало замку, и залпы небесной артиллерии, перемешанные с дикими криками потомков Тамерлана, приветствовали его появление на свет так громко, что оглушили одну из женщин, оказывавших ему первые услуги.
Воспитание ребенка, предназначенного судьбой к великой роли, было таким, каким только могло быть при подобных условиях. Его мать, из семьи Даниловичей, внучка славного героя, побежденного при Цекоре, объясняла ему фамильный герб, изображавший щит, при помощи спартанского девиза: Vel cum hoc, vel super hoc -- или с ним, или на нем. В 1645 году Ян в сопровождены своего старшего брата Марка совершил путешествие по Европе, как это требовалось по традиции от аристократической молодежи страны. Программа путешествия менялась сообразно обстоятельствам. Так, объявление брака Владислава с Марией де-Гонзага предписывало, казалось, более продолжительное пребывание во Франции. Это внушило беспокойство отцу молодых Собесских, и он решил снабдить их подробной инструкцией, свидетельствующей об его опасениях:
"Что касается до разговоров с жителями этой страны, то я предупреждаю вас, как отец, и прошу per omnia sacra -- ради всего святого -- быть осторожными, как с огнем, так как это легкомысленная, беспокойная нация, plerumque -- больше чем -- несерьезная".
Обычай смешения языков, исказивший польскую литературу XVII и ХVШ веков, господствовал уже тогда во всей своей непривлекательности.
"Эти французы превращают всякий пустяк в вопрос чести и сейчас же готовы умереть из-за него или драться на дуэли. Самое скверное то, что все, и старые, и молодые, одинаково настроены. Они легко дружатся со всяким, но также легко и отворачиваются от него".
Помимо всего прочего, молодым Собесским рекомендовалось не играть в карты с этими опасными иностранцами и не вступать с ними в вооруженные столкновения. Во всем же остальном они должны были мириться с судьбой, утвердившей в данное время за этой "непостоянной и несерьезной нацией" неоспоримое первенство во всем христианском мире. "Французский язык превосходит итальянский и надо согласиться, что даже в латыни французам "принадлежит первое место" -- primas partes in stilo". Поэтому уроки риторики на берегах Сены фигурировали в программе путешествия. В области же искусству достигших не меньшего совершенства, путешественники предоставлялись себе самим. Танцы? Да, пожалуй, чтобы понравиться будущей королеве. Но впоследствии приятнее было бы видеть сыновей развлекающимися в битвах с турками или татарами. Музыка? Отчего же, если подобное шутовство доставляешь им удовольствие; но они, слава Богу, могли бы свободно обойтись и без неё.
Пребывание Марка и Яна в Париже продолжалось около года, от июня 1646 г. до мая 1647 года. Что за благоприятный случай для автора этой книги для того, чтобы превзойти господина де-Сальванди! Ян Собесский в салоне мадам де-Лонгвилль, подающий реплики Басомпьеру, Гонди и даже самой мадам де-Севинье; Ян Собесский в роли мушкетера короля, берущий уроки у великого Кондэ -- какой ряд пленительных картин! К сожалению, я испортил удовольствие себе и своим читателям злополучным употреблением чересчур точных дат. Даты -- это вечные и непримиримые враги легендарной истории. В 1646 г. мадам де-Лонгвилль покинула Париж, чтобы встретиться с своим мужем в Мюнстере; Соббесскому в то время было всего 17 лет и он не знал ни одного слова по французски. Затем у меня под рукой документ, -- о, эти документы, досадные разрушители живописующей истории! -- путевой дневник [Издан вместе с инструкцией в сборнике Ключицкого] одного из членов свиты, сопровождавшей молодых людей. Он до невозможности подробен и банален. Обязательное посещение памятников, паломничество в Венсенский лес (несчастный пишет: вместо Bois de Vineennes -- Bon de Vinson, издатель же поправляет: Bonde de Vincent), где был заточен будущий король Ян Казимир; уроки верховой езды у одного француза и уроки фехтования у итальянца; краткое появление в качестве простых зрителей в Сен-Жерменском лесу, и это все. Ни одного приключения, если не считать удара шпагой, полученного не кем-нибудь из питомцев, а их наставником, попавшим в опасное место. Впрочем Марк и Ян в трауре: через месяц после их прибытия в Париж, они получили сразу две новости: о производстве их отца в Краковские кастеляны -- почетный и самый высокий чин в стране -- и о его смерти. Он скончался от апоплексического удара, явившегося следствием бурного разговора с королем Владиславом. Он отнесся враждебно к воинственным планам монарха, устрашившим его старость и отцовские чувства, и был назван за это "выскочкой".
Вернувшись в Польшу, Марк вскоре смыл своей кровью пятно, оставленное этим инцидентом на фамильном гербе. Он сделал первый дебют в той военной пляске, которую так желал для него его отец и пал с саблей в руках в стычке с татарами, соединившимися с восставшими казаками (1652). Ян остался единственным наследником реабилитированного, таким образом, имени, так же, как и состояния, оказавшегося, по погашении некоторых долгов, весьма значительными Еще несколько лет интенсивно, лихорадочно прожитых среди коротких удовольствий и более продолжительных периодов утомления, война, плен в Крыму, дипломатическое путешествие в Константинополь и затем -- на пороге тридцати лет -- встреча с фатальной, ниспосланной ему Провидением женщиной, без которой, вероятно, он был бы, подобно своим предкам, не более, как неустрашимым рубакой в борьбе с неверными в степях Украины, в области же внутренней анархии -- только лишним противником королевской власти, лишним могильщиком, роющим могилу будущих поколений.
До сих пор в Польше проклинают и оплакивают эту встречу. Это неправильно. Ян и Марысенька были созданы друг для друга, что, надеюсь, будет доказано в этой книге. Они дополняли друг друга неравными, несходными, но гармонирующими качествами и недостатками. Между ними было очевидное духовное родство. Он -- магнат южного типа, склонный к лености и сибаритству. Родом -- из южной Малороссии. В детстве он был подвержен кровотечениям из носу, что внушало беспокойство его родителям. В юности он приводил в отчаяние свою мать целым рядом разных выходок, любовных приключений и дуэлей, до такой степени, что, несмотря на страстную любовь, она в конце концов бросила его и уехала с своим горем в Италию.
В зрелом возрасте он подвержен был вспышкам, приступам гнева, внезапным порывам, сопровождавшимся не менее внезапным упадком сил. На поле битвы он проявил впоследствии хороший глазомер, решительность и все блестящие достоинства двойной линии героев, от которых происходил. В советах он выказывал мягкость характера и живость ума. Добродушный и себе на уме, простой и хитрый, он типичный славянин в этой смеси качеств, столь обычной у его соплеменников. Не будучи благочестивым, он придерживался грубоватой веры, в которой большую роль играло суеверие. Он верил в предзнаменование и сны; потерпев поражение, воображал, что видел собаку, пробежавшую перед фронтом, а на следующий день после победы, что белый орел парил над знаменами. Он верил в колдовство, к которому якобы прибегал великий визирь для того, чтобы не уступить ему, и изыскивать заклинания против этого колдовства. Когда жена его разрешилась от бремени в день Всех Усопших, он приписал это вмешательству душ, которых он заставил выйти из чистилища при помощи своих подаяний.
Наряду с некоторой грубостью манер, дикими привычками, вульгарной речью, легко переходившей в непристойность и презиравшей приличия даже на польском языке, он обладал непринужденной повествовательной фантазией, чувством прекрасного и даже уменьем выразить его в словах. Иногда он бывал положительно поэтом. При взятии Грана, латинского Стригониума, венгерского города, где крест в течение веков боролся с полумесяцем, он произнес: "Если бы я сжал эту горсть земли, то из неё потекла бы кровь".
И в то же время в нем не было ничего напоминающего мечтателя или идеалиста: мировоззрение очень положительное, очень практичное и жизненное; честолюбие и почти в такой же степени алчность, жажда славы и жажда богатства шли рука об руку в его стремлениях, нередко противореча друг другу. В любви -- странное равновесие между небом и землей, между самым возвышенным сентиментализмом и почти циничным эротизмом. Это была одна из тех страстных, даже среди женщин редких натур, которые приносят свою любовь, всю целиком, отдавая её одной личности нераздельно и навсегда. В 1683 году, когда ему было 54 года, после 20 лет брака, в первом же письме, написанном им на пути в Вену и в то же время на пути к бессмертию, он говорит своей жене, что плохо провел ночь, "как всегда, когда ему приходится спать далеко от неё". В заключение он целует миллион раз "все прелести маленького, восхитительного и обожаемого тела".
Марысенька оставалась для него всегда идолом, предметом неизменного культа, вечного обожания. Я не утверждаю, чтобы это поклонение, столь несвойственное темпераменту мужчины, никогда бы не терпело отклонений. Но я убежден, что они были случайными, очень редкими и совершенно незначительными.
Что касается до самого идола, то я уже набросал его материальный образ и, надеюсь, дал возможность предугадать его внутреннее содержание. У Марысеньки был повелительный, капризный и запальчивый характер. Все это семейные черты. О её сестре, вышедшей замуж за маркиза де-Бетен, мадам де-Севинье, говорите, как о "жалком существе, всегда находящемся во власти сильнейших страстей. К своему мужу, которого любила, маркиза питала неистовую нежность и зверскую ревность. "Фурии не оставили её и в Польше". Застав неверного мужа на месте преступления, она швырнула ему в лицо содержимое ночного сосуда. Этот анекдот рассказан аббатом Шуази, и я оставляю его на его ответственности.
"У меня сердце льва", -- говорила о себе Марысенька, к чему её муж прибавлял следующее толкование: "Вы лучшее существо в мире, когда вы им хотите быть; но вам, как для сена, нужно солнце. Когда же случайно мы не захотим чего-нибудь или заупрямимся на чем-нибудь, то нет возможности сдвинуть вас с места".
Она упрямилась по многим, часто пустячным поводам. Но некоторые её упорства сослужили прекрасную службу судьбе героя. В соединении интересов, которое с самого начала дополняло единение их сердец и предшествовало их браку, она представляла собой волю, нередко мало сознательную по отношению к цели, но всегда решительно, энергично, упорно напряженную. Она была пружиной, по отношению к которой Собесский часто, даже в важных случаях, играл роль только спускаемого курка.
Была ли она в то же время романтичной?
Да, насколько это полагалось прилежной читательнице Д'Юрфе [Оноре д'Юрфэ -- писатель XVII века, автор пасторального романа "Астрея". ("L'Astrée")] и мадемуазель де-Скюдери [Мадлен де Скюдери (фр. Madeleine de Scudéry, 1607--1701) -- французская писательница, представительница прециозной литературы], но без огня и без того, чтобы хоть на одно мгновение принять всерьез или хотя бы понять ту любовную метафизику, в которую она пускалась со своим Сильвaндром или Селадоном [Селадо́н (фр. Céladon) -- герой французского пасторального романа Оноре д'Юрфэ "Астрея" ("L'Astrée"), пастух, изнывающий от любви. Это имя стало нарицательным, использовалось в качестве псевдонима некоторыми писателями и поэтами].
Кокетка ли она? О, да! Сознательная иногда, умная и опасная. Все её воспитание сводилось к искусству нравиться; применять для достижения этой цели природные или приобретенные способности, казалось ей с ранних пор единственным ресурсом в жизни.
В 13 лет образование её в этом отношены было кончено, и она приступила к первым опытам. Когда Собесский представился ей впервые, оказалось, что у него столько соперников, сколько придворных. Все прошли через эту стадию. Двадцать лет спустя Михаил Вишневецкий, унаследовавший престол короля Яна-Казимира и поссорившийся с Собесским, находясь однажды в обществе дам, как будто искал кого-то и, наконец, спросил, что слышно нового о Марысеньке. Ему сказали, что она в Париже.
"Тем хуже, -- отвечал он, -- если бы она была здесь, она помирила бы меня с своим мужем".
"Значит, у вашего высочества осталось очень приятное воспоминание об этой француженке?"
"Еще бы! Я был в нее безумно влюблен!"
Однако в истории, если не считать нескольких эпизодов, которые не имели большого значения и в которых политика играла, по-видимому, большую роль, чем влечение сердца, Марысенька также является героиней единственная романа. Это объясняется очень просто. Нисколько не чувственная и не сентиментальная, крайне нервная, с сильным воображением, Марысенька имела счастье сразу встретить человека, сумевшего в полной мере удовлетворить всем требованиям её физической и духовной натуры. Она разнообразила роман по желанно, пользуясь покорностью любовника; она ухитрялась усложнять первый и мучить второго. Это дало содержание приключению также единственному в своем роде, о котором я и постараюсь рассказать.