Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

IV. Счастливое начало союза. -- Яворовский договор. -- Двойная программа. -- Перемены в Венгрии и в Пруссии. -- Реформы. -- Первое разногласие. -- Людовик XIV и анархия. -- Союз сводится к внешней программе. -- Первые успехи. -- Неприятное происшествие. -- Дело Бризасье. -- -- Интриги и мистификации. -- Секретарь Марии-Терезии. -- Герцог Бризациерский. -- Ответственность. -- Последствия происшествия на отношение дворов.

На другой день после избрания в 1674 г. между версальским двором и новым двором в Варшаве устанавливаются почти дружеские отношения. Людовик XIV без малейшего колебания утвердил распоряжения своего посланника. Остерегаясь называть своего польского собрата "Его Высочеством", он согласился короновать Марысеньку как свою дочь, и последняя рассылается в изъявлениях своей благодарности за "ласковое" участие великого короля, в её возвышении.

Епископ Марсельский получил помощника в лице маркиза де Бетен, зятя новой королевы. Пришли к соглашению действовать совместно в делах северо-восточной Европы. В чем оно состояло? Великий король желал, чтобы поляки скорее разделались с турками, и затем обратили свои силы против императора или против курфюрста Бранденбургского. В виду традиционной "диверсии", король предлагал субсидии и по обыкновению союз со шведами. Собесский охотно согласился на это предложение. Нападать на императора со слабой надеждой завладеть Силезией казалось ему делом слишком сложным. В крайнем случае, он считал для себя возможным поставить в затруднение Леопольда, поддерживая недовольство в Венгрии, пользуясь с этой целью староством Шпица, находящимся на границе. С помощью шведов он рассчитывал потревожить пруссаков, чтобы затем напасть на москвитян, начавших его беспокоить. В случае успеха он надеялся приняться за внутренние реформы страны, чтобы упрочить наследственность самодержавной власти.

На этом пункте возникло затруднение. Посланники прекратили совещание, находя нужным доложить версальскому двору.

Последовал ответ такого рода: "Я полагаю, что эта перемена не доставит мне никакой пользы. Наоборот, следует избегать этого вопроса".

Дело было ясно. Без всякого великодушия, но с большим практическим чутьем, Франция отказывалась исправлять ошибки правительства, из которых она могла извлечь выгоду для себя. Польша, плохо управляемая, обессиленная, но покорная была ей нужна. Людовик XIV, монарх самодержавный в своей стране, был анархистом в Польше.

В этом я его не обвиняю. В настоящее время почти все согласны признать, что добродетели, которыми человечество может гордиться, не коллективны, но индивидуальны, и что лучшими мерами для внутреннего благоустройства нельзя "торговать для экспорта".

Тем не менее достоверно, что Франция первая нанесла удар союзу, как его понимал Собесский. Польскому союзнику, однако, это не мешало выполнить вторую часть предполагаемой программы: 13-го июня 1675 г. он подписал Яворовский договор, принимая субсидию в 200 000 ливров, чтобы покончить дело с турками; ежегодную субсидию в 200 000 экю, "чтобы вознаградить" прусское герцогство за вымогательства её вассала; в октябре 1676 г. он вел переговоры с султаном и с ханом в Журавно, и в августе 1677 г. совместно с Швецией выработал план похода, целью которого должно было служить "прусское герцогство". В то же время маркиз де Бетен вступил во владение староством Шпиц с вышеизложенной целью. Все, по-видимому, пошло на лад, когда вдруг странное событие, доныне невыясненное, нарушило приготовления предпринятые общими усилиями.

Я должен остановиться на этом событии; оно поучительно и занимательно, хотя и может казаться маловажными.

В апреле 1676 г., во время пребывания короля французского во Фландрии, во главе войска, некто Бэро явился в виде просителя, под именем дипломатического агента короля польского.

При первых его словах Людовик грозно сдвинул брови: ему опять пришли надоедать с этим маркизом д'Аркиен, для которого королева польская упорно требовала звания герцога. Агента протестовал скромным движением руки: ему, действительно, поручено просить о звании герцога, но кому оно назначается -- неизвестно. Желают получить грамоту без имени. Требование было необычайно, но в виду необходимости сохранить союз с Польшей, приказано было г. де Помпон принять прошение, а г-ну Бэро дано разрешение начать переговоры насчет покупки владения, за которым титул будет укреплен, предоставляя королеве польской право им располагать по собственному усмотрению.

И таким образом, представляя несвоевременные требования, или не заботясь о исполнении предъявляемых ей, Марысенька или великий король поссорили Франции и Польшу.

В сентябре владение было приобретено -- графство де Риэ в Бретани, ценностью в 514 000 ливров, и капитал на его покупку помещен у парижского нотариуса Ожи. Кому предназначалось это владение -- оставалось неизвестным. Но в это время Бэро добился аудиенции в Версале для одного монаха-кармелита, прибывшего из Польши, которому, по его словам, было поручено открыть эту тайну. К всеобщему изумленно, король узнал, что он возвел в звание герцога одного из своих подданных самого темного происхождения, г. Бризасье, главного секретаря Марии-Терезии с годовым окладом в 900 ливров.

Откуда взялся этот человек? Его отец состоял когда-то интендантом финансов, и по словам аббата Шуази, он был лишен своей ренты в 50 000 одним почерком пера Кольбера, несмотря на взятку в 20 000 ливров, преподнесенную министру для покупки этой должности. Сыну его, как говорят, ничего не досталось из имущества отца. Один из его родственников, де Гарсолан, во время своего пребывания в Польше, в царствование Марии де Гонзага женился на королевской фрейлине. Участие, принятое королевой в устройстве этого брака, объяснялось ревностью.

Один аббат Бризасье в 1663 г. был настоятелем монастыря в Швейцарии. Он пользовался некоторым доверием, получая непосредственно приказания от его высочества. К этому я не могу ничего прибавить.

Бывший монах-кармелит явился под именем Дю-Монтэ и представился королю с письмом от польского короля, ручавшегося за него. Собесский признавал в Бризасье потомка древнего польского рода, состоящего с ним в родстве, что его побудило вручить одновременно г-же Бризасье грамоту на звание "первой статс-дамы при польском дворе", "с золотым ключом". Что приходилось думать об этом? Людовик XIV, не выражая своего мнения, отпустил вестника, решив весьма разумно и основательно, что прежде всего необходимо потребовать объяснения Польши по этому делу. Результат оказался еще поразительнее.

Дю-Монтэ явился из Польши, где он давно был известен под именем "Отца Иосифа" -- по гражданскому положению расстрига и достойный образчик своего рода.

Он недавно явился во Францию, до своего последнего путешествия в Львов в 1675 г. Там он застал королеву в обществе епископа Марсельского, тогда как король находился в это время с войском на Днестре. Представив посланнику письмо от герцогини Ангулемской и передав другое от г-жи Робэн (её парижской знакомой) для Марысеньки, он просил у неё аудиенции. Получив отказ, он не настаивал, оставил в городе свой багаж под надзором своих двух попутчиков и отправился в лагерь к Собесскому. Последний прежде всего посоветовал монаху вернуться в свой монастырь, но курьер, следовавший за ним из Львова, доставил вести, заставившие короля обратить на него внимание. Королева советовала королю остерегаться этого человека и не давать ему аудиенции. Что бы это значило? Какое открытие в этом деле так смущало Марысеньку?

Вот что произошло во Львове. По отъезде Дю-Монтэ, епископ Марсельский получил о нем разные неблагоприятные сведения. Все, что говорил этот человек, казалось подозрительным. Он уверял, что призван в Польшу в качестве наставника королевского принца, имея кроме того другую важную миссию. Не является ли он конкурентом по дипломатии?

Епископу было довольно хлопот с маркизом де Бетюн. Быть может, он просто дерзкий обманщик? Епископ поспешил предупредить королеву. Можно себе представить радость Марысеньки при известии о столь заманчивой интриге? Её первая мысль была о том, как бы она не досталась "Селадону". Вторую мысль легко себе представить. На основании регламента таможни, наскоро придуманного, заперли на ключ багаж путешественника вместе с двумя спутниками. Эти люди не могли или не хотели ничего сказать. Но обыск сундуков дал поразительные результаты.

Марысенька, не отказываясь собственноручно рыться в вещах, вытащила прежде всего портрет королевы Марии Терезии, величиной в ладонь, в красивой рамке с драгоценными камнями; затем чернильницу, усыпанную алмазами, красивые печати и несколько других драгоценностей -- все, по-видимому, испанской работы. Лицо посланника, присутствовавшего при обыске, внезапно омрачилось. Дело было важнее, чем он. Марысенька торжествовала. Нельзя было допускать "Селадона" до этого дела. При возвращении короля видно будет, как воспользоваться этим открытием. Она велела починить сундук, отпустила на свободу спутников монаха и отправила курьера, чтоб помешать Собесскому заняться этим делом.

Придуманное ею средство произвело обратное действие. "Селадон" был заинтересован. Чтоб удовлетворить свое любопытство и желание "Астреи", он поручил одному из своих близких исповедовать монаха. На этот раз последний предъявил третье письмо, долженствующее открыть ему все двери и доставить ему всеобщее доверие. Это письмо было за подписью: "Мария Терезия, королева французская".

Обращаясь к королю польскому, она просила его оказать благосклонное внимание человеку ей преданному, по имени Бризасье, который лично передаст ему все подробности дела, заслуживая полного доверия.

Как раз под рукою имелось другое письмо её величества, полученное официальным путем. Сличили подписи, не оставалось никакого сомнения в подлинности послания. Король решил немедленно принять подателя письма. Но он предъявил свои условия: чтоб не было свидетелей, и получил обещание, что все сказанное им останется тайной и не будет сообщено главным образом двум французским посланникам.

Условия были приняты и, оставшись с глазу на глаз с монахом, король Иоанн был так же удивлен, как и Людовик XIV. Он узнал, что Бризасье, которому жена величайшего монарха в Европе, оказывала участие, был поляк, как и он, потомок знатного рода, находящийся в родстве с домом Бельц и Ланскорона и с его собственным родом. Один из его предков последовал за Генрихом Валуа во Францию, где с того времени его семья жила в неизвестности. Он просил короля оказать ему содeйствие для утверждения за ним звания герцога, что дозволит настоящему представителю захудалого рода восстановить свои права, приняв имя Бризациерский, ныне искаженное. Королева французская оказала "ему милость, дозволив ему считаться пятым советником. государства".

Трудно себе представить, что произошло в уме Собесского, когда он выслушал этот рассказ и увидал родословную, на которой дю-Монтэ основывал свои требования.

Насчет достоверности и того и другой не могло быть сомнения, хотя всякий польский шляхтич того времени, помнивший и хранивший в качестве республиканского гражданина в своей памяти весь дворянский гербовник, мог удостоверить королю, что никогда не встречал имя "Бризасьерский". Мы не знаем, что подумал король. Как он поступил при этом, оставляет многого желать. Мы видели какое решение принял Людовик XIV в виду этой загадки, но Собесский не был Людовиком XIV. При всей своей гениальности Собесскому еще приходилось учиться ремеслу монарха. В виду достоверности подписи Марии-Терезии, всё, что она требовала, ему показалось заслуживающим внимания, хотя весьма странным и нелепым во всех отношениях. Он приблизил к себе монаха, оказывая ему уважение, и, наконец, отправил его во Францию с целью удовлетворить его просьбу на получение грамоты без имени (brevet en blanc) в силу которой он приобретал звание герцога "Бризaсьeрcкого". Никому об этом не сообщая? Да, так как он дал обещание хранить тайну. Не требуя никаких объяснений или удостоверений от Марии-Терезии? Это остается неизвестным. Между двумя появлениями дю-Монтэ в стане короля при Днестре и во Фландрии в стане французской армии прошло пять месяцев, от ноября 1675 г. до апреля 1676 г. Что произошло в это время? Неизвестно. Весьма вероятно, что Собесский, затянув это дело так долго до окончательного решения, написал в Париж. Но к кому он обращался и что ему ответили?

Желая объяснить дело, Койэ и Сальванди не нашли ничего лучше, как передать известный рассказ о встрече между Собесским и матерью Бризасьер, о которой Дю-Монтэ упоминал, говоря о "пятом государственном советнике" , в доказательство его необычайного влияния в Париже. Рассказ неправдоподобен, и он ничем не подтверждается в дипломатической переписке по этому поводу. Оказывается наоборот, что король польский неоднократно и решительно заявлял, что он никогда не слышал ни о каком "Бризасьере" до появления Дю-Монтэ и руководствовался в этом деле единственно желанием быть приятным французской королеве; что касается добродетели г-жи Бризасьер, то о ней не было и речи.

Кроме уверений Собесского есть еще нечто, что уничтожает это предположение, заставляя нас искать иного объяснения. Марысенька тоже принимала участие в этом недоразумении. Легко представить, что шайка, известная "Селадону", не могла долго оставаться неизвестной "Астрее". Под "самой строгой клятвой" он ей все рассказал. Она, по всей вероятности, все узнала гораздо ранее апреля. И не старалась наводить справки с своей стороны? Не обращалась к своим друзьям, родственникам и агентам в Париже? Не вздумала протестовать?

Роль епископа Марсельского в этом деле приводила всех в недоумение. Она является абсолютно непостижимой. Одно оказывается достоверным: 3-го апреля 1676 г., если не ранее, после продолжительного совещания с польским королем и королевой, посланник всё узнал. Начиная с апреля до сентября, он успел написать во Францию и, действительно, писал. Каким же образом 17-го сентября -- день назначенный для аудиенции Дю-Монтэ, Людовик ХIV был застигнут врасплох в Версале. Оказывается, что отправляя письма с каждой почтой и доставляя каждую неделю подробные депеши, переполненные разными известиями, иногда лишними, де Марсель коснулся лишь один раз странной интриги, героем которой был Бризасье; и депеша епископа от 5 апреля не дошла по назначению. Ее перехватили. Каким образом? Зачем? Это неизвестно. Из остальных депеш посланника в том же году ни одной, не пропало. Но как же он не позаботился поручить специальному курьеру такую важную весть? Он так и сделал. Так что же сталось с курьером? Он благополучно прибыл на место своего назначения со всеми конвертами ему порученными, за исключением письма, ради которого он был послан! Это объяснение, по крайней мере, было дано самим посланником для своей защиты. Положим, но почему же, не получая никакого ответа по этому делу в течение нескольких месяцев, он не потрудился упомянуть о нем в своей корреспонденции? Нимало! В продолжение шести месяцев он продолжал молчать, нисколько не заботясь ни о г. Бризасье и о его странных требованиях, ни о монахе и его необычайных предприятиях. Повторяю, это непостижимо. И этим дело не оканчивается.

Итак, в сентябре интриганы под охраной необъяснимого содействия, при материальном и нравственном соучастии повели подкоп до самого Версаля, и взрыв произошел пред изумленным взором короля. Последний тотчас же потребовал открыть подкоп. Ему необходимо узнать в чем дело и наказать виновных. И, действительно, известия летели со всех сторон. Епископ Марсельский, спрошенный по этому делу, решается говорить; де Бетен, возвратившись в Польшу, уверяет, что напал на след этого небывалого "мошенничества" возникшего в его отсутствие. Сама королева польская вступается в дело с объяснениями. Дело ясно! "Вздумали злоупотреблять именем короля польского! Бризасье и его соумышленники мошенники! Никогда французская королева не помышляла создавать из своего секретаря герцога, или "пятого государственного советника". Она ничего не писала и ничего не знала о всей этой интриге". Это утверждает де Помпон во всеуслышание. Виновники являются в кабинет. Без сомнения, они оттуда выйдут в ручных цепях, по дороге в Бастилию, в ожидании казни. Их уличили в подлоге королевской подписи, в мошенничестве и в двойном преступлении за оскорбление величества.

И что я вижу? Нисколько месяцев спустя они прогуливаются на свободе.

В декабре монах возвращается в Польшу, стараясь ввести в обман мужа Марысеньки, пытаясь подкупить его секретаря. Бризасье является за ним, намереваясь пробраться в Россию. Гуляет на свободе и Бэро, занимаясь новыми интригами. Неужели король польский решился заступиться за этих мошенников? Нисколько. Ему трудно было допустить, что в этом таинственном деле всё было вымышлено и подделано. Бриллианты на портрете Марии Терезы не были поддельными: Марысенька позаботилась в этом убедиться. Бризасье, не имел ни гроша; откуда они взялись? Откуда явились 500 000, оставленные на хранение у нотариуса Ожи? Сам де Бетюн не знал, чем это объяснить. Он не мог себе представить, каким образом человек без копейки денег мог расходовать до 40 000 фр., не считая драгоценностей и купить землю на 500 000 ливров! Он доходил до самых странных заключений: "В Испании этот человек известен как секретарь королевы. Не поддерживает ли он тайной корреспонденции, доставляющей ему хорошие доходы? Испанцы не раз бросали свои деньги также неудачно". Собесскому было извинительно колебаться, не приходя к окончательному выводу. Но, благодаря своему здравому смыслу и обычному добродушию, он не долго поддавался этой мистификации и послал к черту этих обманщиков. Что касается Марысеньки, она пошла гораздо дальше, делая возражения де Помпону, желая доказать в свою очередь, что её муж не при чем в этом "мошенничестве", ибо он ничего не писал и не давал своей подписи. Его подпись на грамоте, разрешающей Бризасье покупку графства де Риэ, была поддельна. Подложными оказались его дарственные грамоты, в силу которых король польский признавал свое родство с обманщиком, жалуя его матери звание "статс-дамы с золотым ключом", тогда как такого звания никогда не было в этой стране, где существует только одна "статс-дама при королеве" и то без золотого ключа. Весьма возможно, что эти люди и подделали печать и имя государя, или подкупили его секретаря. Действительно, с некоторого времени начали появляться дарственные грамоты с поддельным именем и печатью короля польского, за что многие были строго наказаны". Подложно звание дипломатического агента, присвоенное этим Бэро. Поддельными оказались теперь и алмазы, окружавшие портрет Марии-Терезии. Деньги, хранящиеся у нотариуса оказались вымышленными, так как г-жа де Генегод, продавщица владения и её нотариус удовольствовались одним именем короля польского вместо всякой гарантии.

Итак в Польше, как и во Франции, всё в этом деле было подлог или обман. В Польше и во Франции все в этом убедились и, однако, в обеих странах мошенники и обманщики оставались безнаказанными. В Польше де Марсель и де Бетюн требовали арестовать Дю-Монтэ, который даже бывал в апартаментах королевы. Но Собесский ограничивался обещанием выпроводить его из страны "не желая его арестовать, в виду наказания ему угрожавшего". Почему же его не арестовали во Франции? После открытия его "мошенничества", он оставил страну, проехал Голландию, Германию в хорошем экипаже, запряженном четверней и без всяких затруднений. Он всегда говорил громко, уверял, что "Голландская газета" в его распоряжении, и ни о чем не беспокоился. Никто не удивился, когда арестовали Бризасье. "Королева Франции заставит раскаяться тех, которые забывают оказывать ей должное уважение". "Он всегда имел много денег", по свидетельству двух посланников, и судя по их словам, "он всегда действовал на основании приказаний, данных ему самой государыней (Марией-Терезией) в монастыре кармелиток... Он выражался так дерзко о короле (Людовике XIV), что неудобно передать... приводя факты довольно правдоподобные, о которых по долгу христианина лучше умолчать". События как будто подтверждали столь дерзкую самоуверенность, и Бризасье после краткого заключения был выпущен на свободу! После этого, как известно, он продолжал свою карьеру авантюриста в России, где и умер, разыскивая дорогу в Индию.

Что сказать обо всем этом и какую гипотезу следует принять? Дипломатические тексты, выше приведенные мною, указывают, какую именно. На меня нападают в Польше за то, что я допускаю эту возможность. Я надеюсь на снисхождение со стороны Франции. По этому поводу я вовсе не желаю повторять историю Марии-Терезии и заподазривать добродетель особы, за которую Людовик XIV является ответственными лицом. Впрочем, некоторые компрометирующие обстоятельства не считаются грехом смертельным.

За неимением других указаний я склонен думать, что нечто в этом роде происходило в монастыре кармелиток, или в ином месте. Но это, в сущности, не важно, как и самый эпизод, с ним связанный, которому я отвел значительное место, так как он составляет неотъемлемую часть рассказа. Помимо того, что Марысенька при этом является в живописной позе, все это дело имело влияние на отношения обоих дворов, важности которых ни она, ни её муж не могли предвидеть. Я не понимаю, каким образом, Бризасьер, желая быть герцогом, не был наказан за свое нахальство; но я знаю, что Собесский был наказан за то, что не сумел быть королем.

Прежде всего, личная политика Марысеньки пострадала от этой неприятной истории. Она погибла безвозвратно, потеряв всякое доверие вследствие гибельного результата последовавшего за попыткой французского монарха удовлетворить желание своей польской сестры. Он соглашался дать звание герцога отцу Марысеньки, и вдруг ему представляют Бризасье. Оставаясь совершенно безучастным к вопросу об ответственности своей в этом событии, он должен был воспользоваться им, чтобы оградить себя от новых требований.

Это также отразилось и на политике Собесского. Неожиданный луч света рельефно представил Королю-солнце личность его коронованного польского собрата, внушая ему чувство досады и отвращения, от которого ему трудно было отрешиться. Герой был положительно слишком простодушен, слишком мало ценил достоинство других, и водить с ним дружбу было опасно. В будущих сношениях монарха с его северным союзником и в его отношении к Яворовскому союзу это чувство обнаруживается. Будущность союза от этого, однако, не пострадала. Другие причины, более глубокие, помимо Марысеньки, к которым её отец, её брат и её семья были не причастны, дали событиям решительный поворот. Я постараюсь это вкратце доказать.