Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

I. Продолжение романа после свадьбы. -- Комедия Мариво до его появления. -- Повторение любовной ссоры. -- Марысенька и епископ Бэзьерский. -- "Служба". -- "Подушка" его преосвященства. -- Битва дам. -- Д'Аркиен против Мальи. -- Очаг.

Романы большею частью заканчиваются свадьбой, по крайней мере, когда герой романа превращается в супруга. Роман пани Замойской составлял исключение. В походах 1665-66 гг. Собесский, ничем не отличившись как воин и дипломат, отличился в роли любовника. Совершенно неподражаемый и очаровательный в этом виде, он, быть может, проявил чрезмерную изысканность в словах и неловкость в обращении вследствие слишком точного подражания известным образцам. Часы разлуки он сравнивал, напр., "с страданиями жертвы, испытывающей миллион терзаний под ударами сотен палачей, вонзавших в его сердце тысячи кинжалов". Говоря о возлюбленной, он уверял, что "воспоминание о ней сжигает его сердце, превращая его в пепел". Иногда, забыв заученные фразы, он гораздо проще выражал желание "превратиться в блоху, не для того, чтобы щекотать прекрасное тело жены, но лишь для того, чтобы под этой скромной метаморфозой всегда находиться поблизоcти". В этом, быть может, он только увлекался, подражая Раблэ или m-lle де Скюдери. Авторы "Гаргантюа" имели в то время, многочисленных читателей в Польше. Жаль только, что благодаря игривости его сравнений позднейший издатель его корреспонденции счел нужным значительно сокращать оригиналы.

"Астрея" ему, конечно, отвечала, иногда очень мило; большею частью "невпопад", довольно кисло-принужденно, не выдерживая роли, с явной натяжкой. Посылая ему браслет, сплетенный из её собственных волос, переписывая для него песни, чтобы рассеять скуку лагерной жизни, она уверяла его в своих письмах, что "умирает от тоски" и "состарилась" с горя до неузнаваемости. На это он геройски возразил: "Это не важно! Меня пленили одни достоинства вашей души". На это она его уверяла, что "она больна", и что он скоро овдовеет". Расспрашивая по этому поводу де Комменжа, доставившего ему эти известия, Собесский получил ответ: "Супруга маршала никогда не была так весела и никогда так не развлекалась". По своему простодушию, он требовал у нее же объяснений и заблуждался, веря всем этим обычным причудам скучающей кокетки. Марысенька ревновала: после его отъезда в её руки попался ящик с потаенным замком; в нем она заподозрила преступную переписку. Он поспешил ей выслать ключ с курьером и получил в ответ новый упрек. На этот раз дело шло о какой-то "субретке", которая осмелилась по отъезде "Селадона" играть вызывающую и обидную роль... Он приходил в отчаяние. Разве трудно выпроводить эту "особу"? Сам он был ревнив, но по-своему. "Я бы желал, -- писал он ей, -- воспринять в себя все ваши мысли, поглотить ваши взоры, ваши беседы, чтобы ими пользоваться мне одному".- -- Он был тоже озабочен, но его опасения были более искренни. "Истинная любовь всегда боязлива", -- писал он ей -- и не без основания. Разве не говорили, что он застал её на месте преступления с одним из его родственников Радзежовским, и что за это он её побил. Он её побил! Он содрогался при одной этой мысли. С его стороны все ограничилось замечанием, советом быть осторожной, избегать излишней фамильярности в обращении с прислугой. Но никогда ни малейшее подозрение не закрадывалось в его душу".

Бедный любовник! В это время в Варшаве и в Париже, в Версале и в Шантильи все потешались молвой о другой любовной ссоре, героиней которой была пани Собесская, но героем был не он.

Имея притязания управлять польской королевой и отчасти добившись успеха, де Бонзи не считал себя, однако, в праве обходиться без её советов. После краткого пребывания в Польше он убедился в верности замечания де Лионна, сравнившего королеву с Катериной Медичи. Она дала ему совет прежде всего заручиться полным доверием "двух дам, влияние которых уравновешивалось в придворных интригах". "Этого требовала служба". Об одной из них я уже упоминал, говоря о браке девицы де Майи с г. Пацем, Ливонским канцлером; в другой легко узнать Марысеньку. У него возникло сомнение: "Эти особы более пригодны для посланника, чем для епископа". Вспомнив, однако, что он сам в данное время исполняет скорее роль посланника, нежели епископа, он решил сообразоваться с своею временной должностью. Исход этой внутренней борьбы был таков, что депеши посланника возбудили шутливые замечания в министерском кабинете и даже выше. Веселый аббат протестовал. Он так поступал) только "ради службы". Он, без сомнения, обязан давать отчет в своих поступках Богу; но если бы все ограничивалось польскими делами, он бы мог себя считать святым; тогда как он великий грешник. Де Лионн отвечал ему смеясь: "Эти замечания высказал не я, но властелин этой страны. Узнав, что в ваших депешах часто упоминается имя одной особы, он заметил, шутя, что, быть может, вы туда закинули свою "подушечку". -- Если бы это и было так, -- прибавил он, -- мое уважение к вам от этого ни на волос не уменьшилось". Выше упомянутая особа была никто иная как Марысенька. Она одержала верх после упорной борьбы. Посланнику не удалась попытка уравновесить влияние двух соперниц. В Версале и Шантильи следили с любопытством за ходом этой борьбы, и её развязка вызывала опасения. Относительно семьи Пацев следовало поступать осторожно. Но так как добродетель пани Советской находила в настоящее время более защитников, чем ранее, я должен представить документы, подтверждающее верность моих предположений. Заимствую эти документы из архивов в Шантильи, а также из корреспонденции великого Кондэ с Нуайе.

Шантильи, 3-го апреля 1666 г.

"Г. де Майи (брат жены канцлера) вскоре возвращается в Польшу. Он очень недоволен королем и министрами за то, что ему не оказали должного доверия. Он тоже недоволен мною и моими сыновьями, говорит, по той же причине. При этом он жалуется и на королеву (польскую), упрекая её в том, что она не вознаградила г-на Паца по его заслугам; и на епископа Безьерского за то, что он преподнес подарки жене маршала, в которую он влюблен, и ничего не подарил жене канцлера и пр.

Шантильи, 3-го сентября 1666 г.

"Из вашего письма от 6-го августа я узнал, что королева недовольна посланником. Она выражает. опасения как бы не повредила делу чрезмерная его привязанность к жене великого маршала..."

Шантильи, 10-го сентября 1666 г.

"Я нахожусь в большом затруднении по поводу всего, что мне сообщила королева насчет любви "посланника" и ревности, которую это может вызвать со стороны Пацев и, наконец, относительно всех осложнений, могущих возникнуть в Польше и здесь. Я не вижу никакой возможности выйти из затруднения в виду того, что он пользуется доверием короля и расположением министров".

Шантильи, 24-го сентября 1666 г.

"Я очень опасаюсь, как бы мелкие дрязги, постоянно возникающие среди дам, не имели дурных последствий. Надо надеяться, что королева... пользуясь своим авторитетом над женою маршала и её доверием к ней, убедит её возвратить письма, о которых говорила г-жа Пац. Надеюсь, что ей удастся их примирить. Я полагаю, что её высочество поймет, насколько важно это дело в связи и с другими обстоятельствами..."

Де Бонзи до того увлекся Марысенькой, что передал ей письма соперницы. Не знаю, какую пользу думала извлечь из них эта особа; но другие данные, не менее точные, не оставляют ни малейшего сомнения в том, какую роль она предоставила Собесскому. Меня не заподозрят, конечно, в желании придать пикантность моему рассказу в ущерб отношениям, которые я уважаю. Но истина имеет свою ценность. Епископы бывают разные, особенно на расстоянии двух веков. Несомненно, однако, что в 1666 г. "подушечка" де Бонзи находилась именно там, где подозревал Людовик XIV.

Несмотря на это, слишком доверчивый преемник Замойского продолжает вести пререкания с бывшей супругой воеводы Сандомирского по поводу расположения, которое она ему оказывала. Он, не шутя, воображал, что ему приходится её упрекать лишь в чрезмерной холодности. "Я не признаю супружеской любви, способной превратиться в дружбу после трехлетнего сожительства", -- писал он ей. -- "Вы не Бавкида, я не хочу быть Филемоном. "Селадон" попрежнему и "Орондат или Сильвандр", как вам угодно, страстный любовник с первого дня..."

-- Меня зовут просто пани Собесская, -- отвечала она.

На самом деле они были официально обвенчаны 6-го июня 1665 г. Король устроил свадебный пир; за ним следовал бал, длившийся всю ночь. Но представитель императора, Мейерберг, не стесняясь, называл эту церемонию "комедией между людьми, давно вступившими в брак".

На этот раз, как и после первого венчания, им пришлось тотчас расстаться. Затевался поход против Любомирского.

-- Вот так свадьба! -- жаловался супруг. -- Нам не давали покоя, пока мы не обвенчались, а теперь требуют, чтобы мы расстались.

Предстояла продолжительная разлука. Пробыв вместе несколько дней, в конце августа, между двумя смотрами, супругам приходилось затем встречаться изредка в неудобных помещениях: на постоялых дворах, или в сарае близ сгоревшего замка. В сентябре Марысеньке пришлось сделать 50 верст в сопровождении одной прислуги, чтобы добраться до разоренного села, куда её призывали умоляющие письма её мужа. "Нe обмани моих ожиданий, о, моя дорогая! моя единственная защитница! Надеюсь увидеть тебя в этом благословенном Мыщонове, где я найду мое сокровище, мою радость!.. Я заранее теряю сон и аппетит... При одной мысли об ожидаемом меня блаженстве, мечтая об очаровании первой встречи с той, которой нет равной среди женщин. Я вижу..."

Он не жалел сравнений, забывая о своих будущих издателях. Благодаря пылу своего красноречия и обаянию неожиданной встречи, ему удавалось на несколько часов очаровать и увлечь её к воспоминаниям прошлого. Но все исчезало с быстротою молнии. Им приходилось расставаться, и она тотчас заявляла, что ей невозможно гоняться за ним повсюду, как "жандарму". Если ему и удавалась еще встречаться с ней после долгих скитаний, прежнее "очарование" не повторялось. Чувствуя усталость и находя, что "роман слишком долго затянулся", она ему предоставляла жить воспоминанием о минувшем...

Среди бесчисленных скитаний всегда за неуловимыми врагами, он возвращался на места их первых свиданий. Но теперь все изменилось! "О, это первое свидание в Черске, когда одна мысль о краткой разлуке им казалась хуже смерти... А вторая встреча в Жолкиеве, и третья близ Шмеля! Сколько слез и уверений, что ни одного дня нельзя прожить без "Селадона". Часы разлуки казались веками. При свидании не успевали всего пересказать и наглядеться друг на друга. Разве "Астрея" не выражала желания скрыться с ним в стволе густого дерева, вдали от всех, и многое другое. Теперь всё должно быть позабыто. Помнит ли она еще, как она любовалась им во время сна, приказывая открывать занавес, чтобы лучше его видеть... И когда он спал, а она раздевалась перед сном, сколько раз заходила то с одной, то с другой стороны, отыскивая место, откуда его лучше видно..."

Нет, она ничего не помнит. В ней не было той глубины ума и сердца, чтобы следовать за ним в его безумной скачке повсюду, среди опасностей, ожидавших его на пути... У неё не хватало духа. Впрочем, он был не прав, придавая особое значение её выходкам и кошачьим уловкам.

Уезжая в Украйну, он ей писал:

"Я уезжаю, и один Бог знает, когда мы увидимся!"

Она ему отвечала: "Прощай навсегда!"

Он приходил в отчаяние. Но она только пошутила. Чем бы она ни увлекалась на стороне, её прельщала театральность обстановки, ей казалось заманчивым продолжать за пределами брака играть комедию в духе Мариво. Они в сущности играли роль героев Мариво, хотя автора "Безрассудной клятвы" ещё не было на свете. Настало время, когда, не находя более слов в единственной сцене гениальной комедии, они стали наносить друг другу удары с помощью аксессуаров своей роли. В этой борьбе фигурировала, наконец, и "подушка". На ней когда-то отдыхал возлюбленный "Селадон", и потому "Астрея" сделала из неё предмет поклонния. Теперь она как будто к нему охладела. Пора было желать окончания гражданской войны и возвращения к домашнему очагу. И торжество Любомирского слишком долго заставило ждать себя.