Миша-Мишутка Романов

Глава 5

Территория Российской Империи.

Земля. Санкт-Петербург, Бологое

12.03.1881-14.03.1881

Кличут меня Усач, я и не обижаюсь — громко имя это звучит ныне.

На пороге нового двадцатого века мой Император велел мне описать нашу поездку за златом сибирским. Я — верный слуга царя — пишу.

Выехали мы, дай бог памяти, 14 марта. Отец императора, непочивший тогда ещё, Александр 3 (Угрюмый). Выделил поезд сыну. Выделил охрану, которую тот с радостью принял, и нянюшек, от которых он отказался — кроме одной — грамотнейшей из них. Она и сейчас со мной — мать моих наследников и услада взора. Матушка-царица, всё с Николкой безглазым возилась, выхаживала. Не в себе она была уже тогда не много — вот и отпустила без слов.

Но описания того дня начну не с отъезда, а ране. Не доехали мы до вокзала — малец наш великий, орёт, стой. Ну, думаю, опять себе под крылышко брать будет.

И точно — возле поворота — музыкант слепой. Играет знатно — дудочка у него, лютенка, и девочка мала — дочь видать — поёт яки ангел.

Ну, выходим мы, значит. Первым Лаврентий выпрыгивает по сторонам зыркает, волчонок этакий.

Чую, Малец прикажет, набросится на меня с одними зубами и горло перегрызёт.

А мои молодцы будут стоять и смотреть, а то и помогут — подержат меня под белы рученьки, потому как видят в мальце великого царя.

Ну, ладно, отвлёкся я. Забрали мы слепца с повязкой и барахлишком. Малышка дочкой его оказалась. Бездомные одни одинёшеньки на свете. В столицу пришли неделю как.

Царь-малец няньку спрашивает — где, мол, поблизости музыкальная лавка — инструменты получше купить нужно.

Солнышко мое, оказалось, знала — торговец ейный дальний родич. Приехали — купили, малец проворчал только — ну на безрыбье и карась — щука.

Приехали на вокзал в час по полудни. Царь пары приказал побыстрее разводить, шайку свою малолетнюю по вагону рассадил, постращал их маленько, а сам с новенькими заперся.

Стою рядом с купе ихним. Слышу голосочек — колокольчик песню незнакомую выводит, так что заслушаешься.

Слова за душу берут и гитара звучит нежно.

Под небом голубым Есть город золотой — ну, дальше вы не хуже меня знаете, слышали, небось. Доехали мы до Бологого, — полпути до Москвы за два дня. Сделали три коротких остановки, а на четвёртой царь приказал поезд на запасной путь загнать.

Утро было, вот и созвал он своих волчат, по тихому слух распространить, что, мол, он, царь-дитя по велению отца своего, с подданными разных сословий знакомится будет.

Крестьянами, купцами, дворянами. Сегодня значитца, чтоб были только крестьяне.

Ближе к вечеру поели мы, костры запалили — один и них огромный — метров шесть в поперечнике, ну и народ стал подтягиваться.

Мужики трусят. Боязно им, но любопытно на царя будущего поглядеть, про судьбу свою горькую, если выйдет, поведать.

Царь шестнадцать среди них выбрал, бабы средь них две были, к костру большому посадил, стал угощать и разговоры заводить.

У других костров и остальные крестьяне расселись. В провизии недостатку не было — малец еще утром предупредил что разговаривать выберет из тех, кто харчи к общему столу припрёт.

Сидим мы подле костра — царь всех гостей расспрашивает. Про житьё их мыторное узнаёт и, как мудрый старик, степенно кивает.

Много гуторили о выкупных за землю, вместе решили — плохо это. Мол, сколько наших солдат из крестьян кровью своей родную землю удобряет.

Грех за эту землю, выстраданную плату требовать. Мал я, вздыхает царь, подросту вот — да и отменю выкупные, а коле не согласен кто будет кину клич среди солдатушек моих, ну тогда, мол, пусть дети ваши не зевают, меня поддержат кровушкой своей, а лучше чужой.

Я сижу, ни жив, ни мертв, глупый был тогда — эти речи государя за крамолу великую принял.

Хотя малец не из тех, кому палец в рот можно положить — руку откусит.

Сидим мы, а он всё бает, мол, те бомбисты свободы равенства обещают. А сами они говорит, и за пазуху лезет, золотом не нашенским за бомбы расплачиваются.

И передаёт по кругу деньги англицкие, гинеи по ихнему. Две деньги и обе бабам.

Даёт каждой из них по одной и говорит, не тратьте их, а людям показывайте со словами моими.

Нашёл их, мол, мой верный Лаврентий у ворога лютого, народовольца который бомбы за них покупал.

За химию всякую золотом, чужденским, расплачивался, делал из неё бомбу и царя освободителя порешил.

Царь Лаврентию кивает — тот встаёт и крестится, так, мол, и было люди добрые.

Послал, говорит меня царь мой — и на мальца кивает, к ихнему главному ворогу-злодею, который колдовством-алхимией своей бомбы делал.

Потому как я, допрежь, чем государевым человеком стать, недалеко от логова бомбиста того звериного на дуде играл — народ веселил.

Знал я тот двор как свои пять пальцев.

Не раз там от ветра лютого там прятался. Пошли мы я, трое казаков и местный городничий.

Дядьки сразу без разговоров, и чего с ворогами гуторить, за брёвнышко взялись и стали дверь выносить.

Трое в дверь били, а мы с дядькой безухим, кивает на того казака, что сзади него стоит, на двор задний, неприметный.

И вываливается оттуда ворог лютый с пистолем. Я ему в ноги кинулся он выстрелил, падая, но промазал, а боле не успел безухий, ему рукоятью сабли промеж лба засветил.

Я ему руку за пазуху запустил, бумаги нашёл и кисет кожаный — в нём деньги рубли золотые были и эти монеты. Десять таких монет было. Две из них вам отдали.

Другим тоже людям добрым раздадим, чтобы правду про шпионов ворожьих знали.

Опять Государь говорить стал. Медленно слова цедит. Деды, мол, землицу нашу защищали — воевали зело.

А дети ихние городские воевать не хотят. Злато берут за убийства тайные.

Плохо это деды, мол, в гробах переворачиваются, видя, как разбазаривают в боях с ордой, с крестоносцами лютыми.

Забыли дети предков. Забыли.

И тут сзади его как по волшебству гитара заиграла и полилась песня знакомая ныне многим-— Вся его долгая жизнь только работа — — вся его трудная жизнь только заботы…

Выводил ангельский голосок, бабы начинали всхлипывать.

— Ночью ворожий отряд в хату ворвался-— Жить уцелевший старик чудом остался — — Но, не проснувшись, лежат дочка и внуки-— Рвут клочья белых волос старые руки-Тут слёзы заблестели и у стариков, а мужики кулаки стискивать начали.

— Сабельку, взяв с пепелищ, молча побрёл он-— Где-то звучали вдали смех разговоры-— За деревянным мостом вьётся дорога-— Кони тянулись по неё в линию строго-— Вышел из леса старик сабельку вскинул-— Весь край родимый он наш взглядом окинул-_ Рыцарь, какой то, взглянув, двинул конягу-— Молча навылет пронзив деда беднягу-— Кони тянулись вперёд в линию строго-— Солнце за лес заползло, вьётся дорога-— Сколько ещё впереди мирных окраин-— Рыцарь, скривившись, сказал русиш ист швайн-Мы просидели с минуту над костром не в силах молвить не слова — только бабы плакали.

А царь опять заговорил душевным тихим голоском.

Этого хотят они для Руси, расчищая бомбами дорогу для своих хозяев.

Для англичан, немцев других ворогов которые пока рядятся в одежды союзников.

Все они хотят больше земли, золота нашего, руды, угля нефти.

Хотят они опять в кабалу народ и чтобы без юрьева дня до смерти добывали мы для них недра земли нашей. А несогласных, старых и немощных в землю на удобрения, чтобы пуще она цвела — кормила их солдат.

Не хотят перемен они для русского народа, не хотят, чтобы инженеры его делали новые пушки, корабли, ружья. Чтобы цари-освободители, цари-войны в земле лежали их взгляды не мозолили.

Хотят сначала навязать народу русскому ихние дерьмократии, где решает всё тот, у кого больше денег, а не за кем идут, правда, земли нашей — армия ее, флот её.

С теми с кем слово божье.

И не ведают многие из этих гимназистов-бомбистов, что продали рогатым заграничным купцам душу свою, не за тридцать серебряников даже, а за грош.

Что царь у нас в душах — это отец, а Россия-Мать, что, уничтожив всех царей, они развалят нашу матушку на окрававленные лохмотья, где бомбисты-дерьмократы будут рвать глотки друг другу за власть.

А крестьянство так и не получив обещанного будет медленно вымирать.

И завоюют осколки эти по одному, и не будет им пощады от ворогов лютых, ибо иуды не нужны им будут боле.

Я знаю — сказал.

И снова полилось пение, заиграла гитара.

— Под небом голубым-— Есть город золотой-Потом закончилась и эта песня.

Встал будущий государь во весь свой малый рост и сказал он — верю, верю и знаю, что приведу нашу матушку Россию к подножию этого чудного города.

Что будут расти поколения уважая сделанное отцами своими. Что вороги скорее отрубят себе руки, чем протянут их к земле нашей, политой кровью дедов, что подавятся тридцатью монетами все иуды.

Перекрестился он, поклонился сидящим в пояс и пошёл во тьму к поезду.