Миша-Мишутка Романов

Глава 8

Территория Российской Империи.

Земля. Кубань.

19.03.1881-31.03.1881

Вчера вызвал Хозяин и приказал освежить память о тогдашних событиях.

Сказал, что Усача за мемуары засадил, а ты что розовый в крапинку, чтобы увиливать?

А на память я не жалуюсь, что надо вспомню, что надо забуду. Как он скажет, так и будет.

Вот и жена с близняшками, напротив сидят, боязливо на меня пялятся.

Жена у меня чудо-красавица. На неё кто не посмотрит, говорят, похожа, мол, на дочку известного в прошлом князя.

Таким любопытным, когда ещё интересовались, я бумагу показывал всё честь по чести, князя такого-то с семьёй извести за измену полностью и по исполнении доложить.

И спрашивал любопытных — смог бы я жить дальше, не исполнив волю своего Императора, ну да в прошлом это сейчас после пары несчастных случаев с особо дотошными, теперь тема исчерпана.

Да боятся меня люди — в позапрошлый год Хозяин даже обиделся немного — на него три серьёзно подготовленных покушения, а на меня четыре.

Ладно, пусть бояться, не привыкать — я пёс императора, его меч, просто многим не нравится, что меч этот с собачьим хвостом и входит под ребро сзади.

А всё моя скромная должность — полковник первого отдела, сектор глаголь.

Мои мальчики находятся на каждом суде Империи. И если он, вдруг сбрасывая дремотное состояние, встаёт из-за спины присяжных, подходит к судье и что-то шепчет ему, то судья немедленно с извинениями отпускает подозреваемого за недостаточностью улик — то все знают, десять минут простится с семьёй у него есть.

Потом начнётся гон, и самый прыткий бегал три месяца. Хозяин смеялся, подписывая приказ взять того бомбиста, по моему ходатайству, на работу. Теперь он у меня подотдел учебной работы возглавляет.

Так вот к началу. Писать поступил приказ с монастыря. До монастыря поезд не доходил — остановился недалече, насколько я помню в Роговской или Тимашевской.

Усач сразу ускакал, а Хозяин, я и человек тридцать, двинули на конях в пустынь. Я жадно глядел вокруг.

Сколько раз в промозглом холоде я мечтал о тёплом юге. Многие у нас мечтали.

Видел я часто таких замечтавшихся — их ледяные статуи на телеги грузили — со счастливыми улыбками на мёртвых лицах.

А мне повезло — попался Хозяин. Никогда не брошу и не придам. Пока жив он, буду жить я. Кто против воли его чихнёт — горло перегрызу.

Приехали мы в монастырь этот на полуостровке, вокруг заросли камыша, рыбацкие лодки вдалеке, да водная тишь кругом.

Не как у нас на Неве тёмно синее всё — а голубое, радостное.

С настоятелем и двумя подвижниками Хозяин беседовал без меня — о чём не знаю. Вроде святой водой его кропили, икону целовать заставляли. Да расписку на бланке РСС составил что, мол, после воцарения не монастырь ни его земли пяти вёрст окрест не пострадают.

Прихватили мы из монастыря одного из двоих сподвижников, и пять отроков-послушников.

Я ещё тогда подумал, зачем нам монахи, а потом вспомнил того, что в топке сожгли близ Тулы, и понял, что могил будет много — много грехов отпускать надо будет.

Умён царь и меня умным сделает.

Когда жгли, кроме меня и Хозяина, четверо было. Вора этого, не из простых, жандармы с казаками взяли и в вагон доставили.

Как сказал царь — информация о преступном мире Москвы — это конечно интересно, но главное ваше воспитание.

И начал воспитывать, да так что остальные блевали до пустых желудков.

Я смотрел внимательно — боялся отвлечься, а ну царь завтра скажет, мол, сделай также.

То, что он делал, задавая вопросы — больше всего походило на обвалку тушь свиней у нас на рынке.

Последние полчаса тот уже и хрипеть не мог, а хозяин медленно останавливаясь для пояснений, доделывал работу.

Потом мы впятером забрасывали остатки в топку. А хозяин стоял рядом и повторял — тяжело в учении — легко в раю.

Так вот взяли мы монахов, вернулись к поезду и принялись ждать Усача.

Хозяин местным концерты закатывал как в Бологом, а народу всё больше с каждым разом приходило.

Своей няньке грамотную девку в помощницы нашёл — как-то по вечеру пришла без пожитков и вся зареванная — да так и осталась у нас.

Через четыре дня первые тридцать казаков прискакали. Лошадей за следующей партией отправил, а казаков выстроил перед собой.

Все были хлопцы молодые.

Претенденты как их назвал Хозяин. Не рыба не мясо. Заставил их царь пробежаться до монастыря и найти ему рубль серебряный, что он под ивой приметной оставил.

А как прибежали, по отдельности расспросил, сколько рядом с ней сестёр её было. А их там не было, одна она у камышей стояла, близ перешейка.

Пятеро ответили неправильно, значит, не бегали, сказал царь, схалявили.

Царь собрал нас всех и народ кликнул. Зачитал их контракты на бланке РСС. Спросил, со всем ли были те согласны, когда приходили к Усачу? Те кивают — поняли, что виновны.

Хозяин постоял, подумал и сказал — слишком хитрым надо давать укорот, чтобы не доводить до греха остальных. И на меня посмотрел — ждёт чего-то.

И тут я вспомнил как, утром отправив их в забег, он написал указ о временном военном положении на двадцать вёрст окрест от своей особы.

А это значит, эти субчики совершили военное преступление, будучи на службе и понял я, какого укорота он от меня ждёт.

На колени я перед ним встал руки к нему вытянул — он в них сабельку и вложил.

Отдал я приказ пятерых держать. Взяли их. И тогда я пояснил ситуацию остальному люду.

Мол, действую по указу такому то связи с положением таким то.

На колени их поставили — а дальше я ученик хороший вскрыл их быстро.

А как трупы дёргаться перестали, четверо моих подручных головы с них поснимали. Им быстрее — не мальчики чай — по пятнадцать годков.

Так прошёл мой первый укорот — первый да не последний. Как казаков четыреста пятьдесят собралось, двое бежать попытались.

Царь, когда их поймали, головой покачал, спросил, знают ли они о предыдущем случае неповиновения?

Те молчат — один совсем юный казачок — в штаны наложил.

Этим я с помощниками укорот снизу сделали. Вот они безногие кровью и истекли перед строем, все шелохнуться боялись.

И тёплым весенним днём провожала нас Кубань, когда под гудки двух наших поездов мы уезжали из края моей мечты.