Г. Т.
Набегают волны электричек
на густые сумерки вокзалов.
В городе осталась Беатриче
с Петроградской, а меня — не стало.
Обо мне ещё вздыхает эхо
в глубине одной из старых улиц.
Я на самый край земли уехал —
на полмира рельсы протянулись.
Беатриче этот факт известен:
я в страну своей мечты уехал,
в те края, куда собрали вместе
мальчиков с физфаков и матмехов.
Здесь зима. Морозы минус тридцать.
За окном — рукой подать как близко —
очи нашей признанной столицы,
светятся огни Новосибирска…
— Сколько лет… — да ты сама ведь знаешь —
с детства до прощанья с институтом,
ты — моё развёрнутое знамя,
ты со мною каждую минуту,
ты… — Минует более недели,
прежде, чем воскреснут эти строчки
на шестидесятой параллели…
Ждут ли их? Как знать! Целую. Точка.
А потом я сплю — и снова дома.
Невский до смешного непривычен.
Почему-то на углу Садовой
я опять встречаюсь с Беатриче.
Нам вдвоём торжественно и странно,
вновь открыты и сердца и лица, —
и забыт удельный вес урана
и неоны северной столицы,
и почти застывший ртутный столбик —
там, где на заснеженной земле
бьются лбы, блестящие, как колбы,
над решеньем мировых проблем…
…Говорят, я всё забуду скоро:
Вспоминать здесь некогда и негде…
Беатриче раздвигает шторы
в старом доме на Большом проспекте.
1964