Млечное

ЗА ИСПАНСКИМ ЗОЛОТОМ

К чёрту двести цивилизаций

с неумеренностью традиций;

всех, кто истин простых стыдится,

всех, кому наверху сидится,

кто не ленится нагибаться

и сатрапствовать не стыдится!

К чёрту выспреннюю культуру,

сладкогласных поэтов лиру,

многотомную макулатуру

и мещанствующую Пальмиру,

все наследственные порфиры,

все рабочие диктатуры,

всех, кто походя или сдуру

с человека спускает шкуру, —

Слышишь? Ветер гуляет по миру!

Ах, море, море, —

кошачьи повадки волн!

Наш дом на холме, и тропинки спадают вниз —

как руки, спадают вниз…

Тополя —

сок ударил в ствол…

Ты взгляни,

хоть на миг от меня отвернись,

от лица моего…

Ах, море, море, светлая гневность волн!

Милая, ты мне снишься,

даже если ты рядом.

Смотри:

над людьми,

над Красным Берегом,

над зарёй,

над поднимающим паруса бригом —

небо, светлая ниша, —

наш блистающий мир,

схваченный трепетом —

тёплыми руками волн,

взрослость и волшебство…

Просыпайся! В порту — рассвет.

Как засовы, скрипят якоря.

Просмолённой парусины

бродячий запах повис.

В порту — заря.

Суета.

Сундуки корабельных скряг.

Над бухтой,

над мысом,

в снастях,

над реями —

свист:

зюйд-вест

скрипит и мечется вверх и вниз…

Сегодня и ветру готовы, кажется, верить.

Гневной радостью,

гневной грустью —

мы полны навылет, —

ах, он яростный! —

провожает нас Красный Берег —

остаются подруги,

субтропики и мостовые…

А слёзы на нас, как водится, море выльет,

и небо выльет…

— Мы вернёмся к вам,

мы вернёмся — живые!..

Я ухожу, давай-ка сердце, Биче,

оно мне пригодится в океане,

а с ним и руку — маленькую руку,

такую хрупкую в моей ладони.

Прощай.

Проститься лучше на рассвете.

Я привезу эскудо и реалы,

я привезу смарагды и стихи,

а ты молись за нас…

У Диких Скал

корма Линор… и двадцать не вернулось,

они на дне морском. Но я — вернусь.

Ты знаешь: хоть нельзя никак без моря, —

но и моряк живёт не ради моря,

не выжить в море, если — только море,

прощай же

— и покрепче обними…

Я всего только юнга со шхуны Линор,

разбившейся на Диких Скалах.

И куда же деться мне?

там — осколки

невозвратимого… детства ли? —

судьбоносный вздор,

всё, что снилось нам,

всё, что мечталось…

…Поначалу

крошку Линор так раскачивало

по ночам,

что вдоль нижних палуб

крыс кидало и скатывало,

и где-то в трюме,

они, задыхаясь, кончали кричать.

Поначалу —

сентябрьские шторма,

и шестнадцать лет корабельному юнге,

а поля океана,

а леса океана —

мировой размах

без конца, без начала,

и теряется след

в этих рунах…

Утром вставало

отдохнувшее за ночь солнце,

беспощадное в своей прямоте,

и в упор расстреливало

всё и вся, от бушприта до юта,

и тех, кто на реях,

и сажало на кол

с непривычки страдающих от бессонницы…

А на палубе пестрели

чёрные и белые спины полуобнажённых тел…

Где вы теперь, отчаянные?

Где вы теперь?

Где?

Пришла пора моей печали,

пришла пора, пришла пора…

Моё сегодня отвечает

невозвратимому вчера.

Я по-мальчишески удачлив,

мне даже верить не хотят.

Но непосильные задачи

всегда решаются шутя —

и в этом гвоздь! И я, как гвозди,

сам подсудимый и судья,

в свою судьбу вбиваю гроздьями

рассыпанный по миру ямб.

И в этом суть, и в этом вывод.

Ведь за последних триста лет

я — первый, кто вернулся с Гривы

и снова ходит по земле… (…)

1965