Млечное

БАЛЛАДА О БЕЛЫХ БАШМАКАХ

Ах, беленькие туфельки

на низких каблуках!

Должно быть, я ослышался —

не верится никак.

Но говорят в народе:

мол, нечего вникать:

твоя лаура ходит

в белых башмаках.

Мне говорят: не верь ей!

Видали мы таких.

Она за вашей дверью

меняет башмаки.

Завидуют, завидуют —

от этого и лгут!

Ну, где ж такое видано?

Поверить не могу!

Но говорят в народе

злые языки:

уж ходит, мол, так ходит,

мол, это пустяки.

Мне говорят: ну дело ли

природу упрекать?

Зима и вовсе белая,

а ты о башмаках…

Мы маленькие, маленькие —

много ль нужно нам?

Зимой достанем валенки

с горем пополам,

не валкие, не тесные,

и варежки с руки…

Осталось неизвестно мне,

причём тут башмаки.

август 1968,

Ново-Михайловка

* * *

Сентябрь, сентябрь… Раскаянья и споры.

В одиннадцать на стрелке — ни души.

Вот ты ушла —

а мне остался город

грядой своих кубических вершин,

Остались эхо, ночь и мостовые.

Как самый бог,

честолюбив и слаб,

остался мир, простреленный навылет

твоим последним нет … А ты ушла.

сентябрь 1968

* * *

Сентябрь увиделся мне

китайским плафоном, на тоненькой нити подвешенным,

и гостем непрошенным, и скрипачом безутешным,

водящим смычком по шершавой и звонкой луне;

сентябрь увиделся мне

надломленным юношей, ветхим, скупым, осторожным —

он бродит ночами по гравию звёздных дорожек,

а утром кричит от мучительной боли во сне;

сентябрь увиделся мне

дорогой асфальтовой, листьями клёнов уложенной

и мокрой от слёз; как возможное, всё невозможное

без всяких усилий живёт, отражённое в ней —

мне видеть её всё грустней…

Поэтому именно чёрным ночным почтальоном,

печальным, как дверь, роковым, как аптекарь влюблённый,

бездумным, как эхо

сентябрь увиделся мне.

30 сентябя 1968