Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве]

…И ЯВИЛСЯ ВОЛЫНЩИК

В один из декабрьских ненастных вечеров бабушка Фотинэ начинала считать дни. На пальцах. А потом спрашивала:

— Сегодня какое число?

Ей кто-нибудь отвечал — папа, мама, я или Володя. А сестра Таня слишком была несмышлена, чтобы заниматься столь сложным делом.

— Хорошо, — говорила бабушка. — Это по новому стилю?

— Да, по новому.

— Ведь новый стиль пришел к нам после революции?

— Да, после.

— А какое же это будет число по старому?

И снова начинала считать на пальцах. Ей обычно советовали прибавить или вычесть тринадцать дней: дескать, если число соответствует новому стилю, то надо вычесть тринадцать, чтобы получить значение по старому стилю, или прибавить тринадцать к старому, чтобы получить новый.

— Совсем запуталась, — признавалась бабушка и почему-то начинала отсчет с предыдущей пасхи. Потом провозглашала: — Скоро рождество!

Значит, будет праздник. Мама всплескивала руками и начинала думать вслух: что пошить детям, что приготовить к празднику на обед и ужин и какие нужны будут подарки к Новому году?

— Шить детям не обязательно, — говорила бабушка, потому что это было не так просто. — Леля, шить надо к пасхе. И даже обязательно. А вот овечку или поросенка я бы купила. Нельзя без них.

Потом начинали обсуждать немаловажный вопрос: к кому идти в гости и кого ждать к себе.

Мама говорила:

— Придут сослуживцы Дмитрия из реального училища, из гимназии и семинарии.

— Все, что ли? — вопрошала бабушка, хотя знала, что будут только немногие из них.

— А отца Георгия не будет, — говорила мама. — Он, говорят, где-то в Болгарии. А Макрина Георгиевна будет. Ян Теледи непременно зайдет.

Это были крестные — мои и Володи.

— Саша и Ефросинья непременно навестят. Да и к ним сходить надо…

А это были моя и Володина кормилицы.

Словом, пора наступала горячая.

Отец сидел за столом у лампы «чудо» и, казалось, ничего не слышал. Но это было не так. Потому что он вдруг спрашивал маму:

— А чем гостей поить и кормить будем?

Мама вдруг проглатывала язык, а бабушка тут же приходила ей на выручку:

— Ничего, Дмитрий, все у нас найдется…

И мы радовались: разумеется, будет все, раз бабушка так сказала.

— Учтите, — предупреждал отец, — сейчас уже два Новых года — старый и новый.

— Слышишь, Леля? — обращалась бабушка к дочери.

— А рождество?

— Что рождество, Леля?

— Мама, пойми же: ведь два Новых года нынче и два рождества.

— Как так?

— Так, так, — подтверждал папа. — Одно рождество европейское, другое — православное.

— Я знаю только православное, — заявляла бабушка. И снова принималась считать на пальцах. — Я спрошу отца Элизбара, как он скажет, так и сделаю. А впрочем, все сама знаю…

Маму больше всего занимала практическая сторона — когда и что готовить. Если четыре праздника — это одно, если два — другое, а три — это третье…

Отец покашливал в раздумье. Нам казалось, что он тоже что-то подсчитывает, а на самом деле он уже мыслями был далеко-далеко — где-нибудь в Древнем Египте, или Древней Греции, или Месопотамии, — потому что все свободное время писал «Историю Абхазии».

Когда мама вдруг обращалась к нему: «Дмитрий, что ты думаешь об этом?» — он долго не мог понять, о чем это она: его с небес низводили на грешную землю. И тогда его оставляли в покое. Мама и бабушка сами все обсуждали.

Когда казалось, что все уже решено, вдруг отец бросал камешек в успокоившийся пруд семейных треволнений. Он говорил:

— А про волынщика не забыли?

О боже! Верно, придет же волынщик, чтобы поздравить с рождеством. Раньше он появлялся только раз, а теперь что же? Два раза?

Волынку я и Володя любили. А вот волынщика очень страшились.

И чего это напомнил о ном отец? Во дворе воет ветер, сыро, темно, а тут еще и волынщик!

Володя шептал мне на ухо:

— Он живет в горах?

Разумеется, в горах. Где-нибудь у подножия Кавказского хребта…

— Где прикован Прометей? — продолжал брат.

Еще одна напасть в этот декабрьский вечер: несчастный страдалец Прометей! В одном из старых журналов, лежавших в кладовой, мы видели Прометея: он был прикован к скале, очень плакал, потому что грудь ему клевал орел. Такой огромный, свирепый орел! (Как выяснилось много позже, орел клевал не грудь, а печень.)

Ветер завывал под окном, шастал по чердаку, шевелил листвой совсем рядом, а напротив нас гнул к самой земле высоченные тополя… А тут еще этот самый Прометей!

— Володя, — говорю, — зачем ты вспомнил этого беднягу?

— Не знаю.

— Нет, ты знаешь.

— Не знаю.

— Поклянись мамой.

— Клянусь мамой!

— И папой!

— И папой!

— А спать ты сегодня будешь?

— Не буду.

— Почему?

— Потому что жалко Прометея.

— А я боюсь волынщика.

— Я тоже.

Все это шепотом, шепотом, шепотом, в самое ухо, в самую барабанную перепонку. Чтобы никто не слышал.

Верно, в эту ночь мы долго не могли уснуть. Володя — понятно почему: нынче он молился перед сном кое-как. Ну, а я-то? Ведь я бил поклоны не менее семи раз. И все равно плохо спал.

А утром мы встретились с друзьями за углом, на мостике большой канавы (а точнее, речушки). Были тут и Женя, и Сеня, и Саша, и Жора. Братья Ледины тоже заявились. Женя и Леня. А ведь дом их за три квартала от нас!

Я рассказал все, что знал, о волынщике, который скоро явится со своей волынкой. А что я знал?

Первое. Волынку делают из козьей шкуры. А свирель, которая поет, — из дерева, камыша какого-нибудь. Словом, если говорить откровенно, начистоту, если резать правду-матку, то обыкновенный бурдюк плюс свирель равняется волынке. Такова математическая формула. Ее придумал я. Кто не верит, пусть проверит. Вот так!

Второе. Волынщик спускается с гор. Живет возле Прометея. А что Прометей все еще жив, в том не может быть сомнения! Мясник Гиргуал Абатаа, который крадет быков в Карачае, сам видел молодого человека, прикованного к скале. И орла видел. И чуть не пристрелил птицу из берданки. Это истинная правда. Гиргуал Абатаа никогда не врал. Он правдолюбец. И очень сожалел, что промазал, вместо орла убил какого-то сокола. Нет, стрелял он хорошо, но что-то его подвело. Ведь бывает же!

Этот волынщик все шьет сам: черкеску — сам, чусты из сыромятной кожи — сам, бешмет — сам, архалук — сам, башлык — сам. Одним словом, все — сам. И даже бурку — сам!

Нет у него ни жены, ни детей, ни брата, ни сестры. Живет как может. И у него в горах не дом, а, скорее, шалаш, такой пастуший балаган, крытый папоротником. Ему не с кем разговаривать в горах. Это же ясно. Единственно, с кем он дружит, — это звери. Он понимает их язык, а они исполняют каждое его желание. Зверей он не трогает, а питается исключительно ягодами и дикими плодами.

Не совсем было понятно одно: зачем он сходит в долины, идет в гости к людям и играет для них на волынке? В чем тут секрет?

На этот счет — в результате долгих споров — все пришли к согласию: дело в том, что об этом его просят, умоляют. А впрочем…

Впрочем, волынщик до поры до времени оставался для нас загадкой. Непонятно было, например, и то, почему не оказывает он помощи бедному Прометею. Ведь можно же отогнать орла…

— Нет, нельзя, — сказал Сеня.

С ним согласился и Женя. Дело в том, что Прометей наказан богом, а волынщик не может, да и не желает идти против бога. Это было похоже на правду. И тем не менее не верилось, что бородатый, угрюмый анахорет так трусоват, что не смеет даже камешек в орла бросить.

— Когда я вырасту и буду командиром дредноута, — сказал Женя, — я непременно выстрелю в орла.

— А как ты достанешь его? Он же в горах.

На этот вопрос у Жени всегда имелся готовый ответ: на дредноутах дальнобойные пушки, ими можно поразить кого угодно и где угодно.

(Он с малых лет носил морскую форму, много позже окончил мореходное училище и воевал на Черном море в последнюю войну. Он безвременно скончался в Сухуми от полученной контузии на вверенном ему военнотранспортном корабле.)

Шли дни, приближался праздник, росло наше волнение. В последний раз мы видели волынщика год тому назад. Однако образ его поистерся в памяти, стойко оставалась только боязнь перед его непонятной жизнью. Он напоминал некоего старика из бабушкиных сказок, и это не совсем укладывалось в нашей голове, то есть праздничные дни — и странный волынщик.

Мама штопала наши носки, штаны, блузы, проверяла, все ли пуговицы на месте. А однажды утром заблеял в нашем дворе барашек, и мы бросились на это блеяние прямо из теплой постели.

На нас с удивлением смотрел милый барашек и с интересом — наша бабушка. Это был ее подарок нам. И мы с братом решили, что барашек будет жить да поживать с нами. Мы опустились перед ним на колени, и от него повеяло тугим запахом шерсти. Это был очень приятный запах, и нам с братом захотелось поцеловать барашка в черную блестящую мордочку.

Да, праздник надвигался. Скоро нам будут мыть головы зеленым мылом — самое неприятное во всякие предпраздничные дни. Мама сердилась на нас за то, что мы не так держим голову, не так стоим, не слушаемся и так далее. Самое приятное было купать маленькую Таню — она сама барахталась в корыте и ничуть не боялась мыла.

Следить за повседневными предпраздничными заботами нам было недосуг, хватало и собственных дел: школа, игры, различные уличные происшествия…

И вот однажды утром разбудила нас мама и велела одеваться. Она сказала:

— Он вот-вот явится. Сейчас играет у соседей.

Лично мне захотелось поглубже залезть в постель и с головой укрыться одеялом: я, видимо, трусил. А Володя, напротив, тут же вскочил и начал одеваться. Но, как всегда, не мог обнаружить своих носков и потянулся за моими. Вот тут спрыгнул на пол и я…

После неприятной чистки зубов, после отвратительного умывания холодной водой в студеном коридоре мы стали глядеть в окно.

Отец сидел за столом и пил чай: у него был свой распорядок, и он не терпел никаких необоснованных отлагательств.

Бабушка дала нам сыру и по большому ломтю рыжего кукурузного чурека. После этого оставалось только ждать: вот-вот явится волынщик…

И он явился.

Утро было мерзкое, моросил дождь. Тополя, неистовавшие еще вчера, стояли притихшие, насквозь промокшие…

Вдруг дверь отворилась.

И вошел человек в бурке.

Он, что-то пробормотав, сбросил бурку в угол.

Мама предложила ему стул. От угощения он отказался, выпил только стакан вина. Мокрый башлык волынщик скинул с головы и кинул на бурку.

Лохматые, давно не чесанные волосы, огромная борода, словно побывавшая среди диких колючек, усы, совершенно упрятавшие в своих волосяных дебрях рот, и щетинистые брови над глазами…

Трудно было понять, что выражается в лице волынщика, его попросту не было, то есть лица… В глазах матово прочерчивались три концентрических круга на сероватом фоне. Это и были зрачки.

Черкеска волынщика вся была в заплатах, причем почти все они серовато-грязного цвета. А вот чусты казались очень прочными и, я бы сказал, почти новыми. Такие чусты из сыромятной кожи иногда могут заменить калоши. Во всяком случае, это неплохая обувь для горных троп.

Под мышкой волынщик держал какие-то тряпки. Оказалось, что тряпки и есть волынка. Музыкант сунул в рот деревянную короткую трубку и начал дуть в нее что есть мочи. Волынка стала надуваться, приняла очертания, отдаленно напоминающие какое-то безногое животное с доброго подсвинка.

— С рождеством Христовым! — выговорил наконец волынщик и заиграл какую-то мелодию.

Мы с братом со страхом наблюдали за ним, держась поодаль от него — за маминой юбкой.

Волынщик играл, все сильнее прижимая рукой волынку, точнее — кожаный сосуд, наполненный воздухом, а свирель, соединенная с сосудом, пела то густым басом, то хриплым тенорком. Губы у волынщика, точнее — усы, зашевелились, и он замурлыкал. С трудом можно было различить какие-то слова.

Отец сидел напротив и с удовольствием слушал. Мама смотрела на волынщика благодарно, а бабушка недоверчиво поглядывала на знакомого пришельца.

Пока волынщик играл, мама собрала ему всякой еды, завернула в бумагу и положила в мешок, который мы только что приметили у ног волынщика.

Больше получаса играл волынщик, а потом встал, поклонился и стал собираться, что-то бормоча.

Отец сунул ему в кулак две серебряные монеты и сказал:

— Большое тебе спасибо за память. Приходи еще.

Вскоре мы остались одни — всей семьей. Только мокрые пятна на полу говорили о том, что недавно на этом месте сидел промокший под дождем человек.

— Ну? — обратился к нам отец. — Понравилось?

Мы с братом не могли перевести дух.

— Он их напугал, — гневно сказала бабушка. — Я бы этого чудака не пускала в дом. Грязный какой-то.

— Что ты хочешь? — возразила мама. — Он же с гор спустился.

— Будто в горах нет чистоплотных! — проворчала бабушка, поглаживая рукою головы мне и брату. — Фу! Какой дух! Надо окна открыть, проветрить помещение! — Потом она обратилась к нам: — А вы? Чего вы испугались? Да я его больше на порог не пущу!

Словом, когда прошел непонятный испуг и мы с братом обрели дар речи, помчались на улицу, чтобы рассказать товарищам о странном волынщике. Первому же попавшемуся другу мы сказали так:

— Мы совсем его не испугались. И он совсем не страшный.

А к концу дня легенда о волынщике обросла новыми подробностями. И это уже была подлинная биография живого соседа и сотоварища знаменитого Прометея, прикованного к скале.