Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве]

ПЕЩЕРЫ

Мы с братом Володей сделали сногсшибательное открытие: солнце в Сухуме, оказывается, вставало из-за горы Самата-арху, а к вечеру садилось прямо в море, за маяком. Позже были сделаны не менее важные открытия и изобретения. Но рассказ о них требует особого настроения и даже специальных терминов. Ну, например, нами были изобретены пращи оригинальной конструкции. С их помощью разбито не менее дюжины оконных стекол. А еще были досконально изучены баллистические свойства галек различной массы, гравитационных свойств и окраски, особенно траектории их полетов средь бела дня на соседней улице. Вот сколько специальных слов пришлось употребить, чтобы вспомнить о малой толике наших исследований и открытий. А что же будет, ежели углубиться в дело по-настоящему, да посмотреть в самый корень, да порассказать обо всем досконально?

Отложим до поры до времени воспоминания о различных замечательных исследованиях и обратимся лишь к одному из них — к подземным. Я имею в виду пещеры…

Первая, которую довелось увидеть нам «живьем», находилась на горе Самата-арху, позади учительской семинарии, где преподавал наш отец. А семинарию мы с братом посещали не бескорыстно: сторож Иван по распоряжению молодого учителя — милого Леонтия Салохина — отпускал нам папин паек: буханку очень черного, очень тяжелого хлеба и сгущенное молоко в баночках. Бывало так, что Иван запаздывал с подвозом провизии, и тогда мы, перейдя через холм, с опаской заглядывали в зияющую черную пещерную пасть. Мы страшились ее, и тем не менее нас тянули к ней исследовательские страсти.

— Али-Баба, — говорил Володя, поспешно отступая от густой черноты и чуть не падая навзничь.

Я тут же вздрагивал, меня начинала бить мелкая дрожь. Еще бы! Али-Баба и сорок разбойников из арабских сказок мгновенно вставали у меня перед глазами словно живые. Ведь эта пещера возле семинарии как две капли воды походила на ту, перед которой Али-Баба произносил сакраментальное «Сезам, отворись!». Единственное, что оставалось, — бежать, скорее бежать подальше от зияющего чудища!

И, только отбежав на почтительное расстояние, мы с братом приходили в себя, с трудом переводили дух.

— Я видел человека бородатого, — говорил Володя.

— Где?

— В глубине пещеры. — И он истово божился.

Возвращаясь домой от Ивана, мы шли медленно, отламывая от краюхи замечательного, плохо выпеченного, водянистого, незабываемого хлеба. Однако была и подспудная забота: все-таки донести до маминых рук остатки дневного рациона. Али-Баба оказывал в этом носильную помощь, но пути мы много болтали о нем и его пещере, что немножечко отвлекало нас от нашей драгоценной — не духовной! — материальной ноши.

Мы знали о существовании еще одной пещеры — сталактитовой, возле горы Гума, что недалеко от Сухума (в направлении севера).

Братья Иващенко — Жора и Игорь, наши соседи, — показывали нам кусочки сталактитов и сталагмитов. Хвастали своими походами в гумскую пещеру и на различные исторические развалины. Отец их писал книги по истории Абхазии и прививал своим сыновьям любовь к историческим реликтам…

Кроме того, мы были наслышаны о длиннющей чоуской пещере, в которой был прикован к стене легендарный джигит по имени Аброскид… Одним словом, спелеология как-то само собой вселилась в наши души, и нам грезились пещеры, пещеры, пещеры…

Обо всем этом мы говорили доро́гой с братом. Он, как всегда, очень серьезно относился к любой высказанной вслух идее.

— А говорят, есть еще одна пещера… Недалеко отсюда, — сказал я.

Володя вдруг остановился как вкопанный, хотел что-то сказать, но его отвлекло нечто более важное: в двух шагах от нас под деревянным штакетником росла высокая крапива.

— Бабушка нам сварит суп, — радостно сказал Володя, указывая на крапиву.

Это была явная проза, вкрапленная в чистую романтику спелеологии. Но ничего не поделаешь, в ту голодную пору грешно было проходить мимо сочной крапивы. И мы принялись срывать ее осторожно, осторожно, чтобы не обжечься, и складывать в букет. Нашлась поблизости и пожелтевшая газета, в которую мы аккуратно завернули ее.

— Хороший будет суп, — мечтательно сказал Володя.

— А соль у бабушки есть? — спросил я.

— Не знаю.

В те времена соль мы выпаривали из морской воды. Бабушка вот уже несколько дней просила нас сходить за водою, но какие-то очень серьезные дела отвлекали нас от ее просьбы (футбол, лапта, турник, кольца, французская борьба и так далее). Может быть, крапивный букет несколько сгладит нашу вину перед бабушкой Фотинэ?

Я так подробно говорю об этом будничном походе в семинарию, потому что именно в этот день мы твердо решили сходить в одну из пещер. Сказано — сделано. Но в какую?

Окончательное решение было принято совместно с нашими друзьями на поляне, где обычно играли в футбол. Съевши по одной ириске (пара — копейка) и по одному фри́нго (печеное яблоко по-гречески — копейка за штуку), мы остановили свой выбор на килашурской пещере. Находилась она примерно на левом берегу реки Килашу́р, примерно недалеко от села Михайловского, примерно среди ежевичных кустов, примерно на виду одной из башен великой абхазской стены, примерно… Словом, где-то «против неба на земле»…

Но разве этого адреса недостаточно в двенадцать лет? Разве молодая фантазия не подскажет, где эта самая килашурская пещера? В конце концов, поиск тоже дело…

И мы отправились…

Мы — это я с братом, Женя, Сеня, Жора, еще один Жора сбоку припека. Всего шесть молодцов. Взяли мы с собою спички, паклю на факелы и несколько пустых консервных банок с мазутом.

А дома?.. Что дома?.. Родители были уверены, что мы играем в футбол и, как обычно, до самого вечера.

Шли мы жарким июльским днем по тем улицам, которые поближе к морю. Шли, весело болтая, время от времени делая крюки, чтобы искупаться.

Потом вышли на окраину города и поплелись по Драндскому шоссе. Шли мимо старого кладбища, мимо сада «Синоп», мимо купален… И вот наконец показался железный мост через реку Килашур. А за рекой, совсем недалеко, — приморская башня великой абхазской стены. Мы уже знали, что стена эта начиналась возле устья реки Килашур, тянулась в гору, потом делала огромную «дугу» и сбегала к правому берегу реки Ингур. А длина ее чуть ли не сто верст…

Мы искупались недалеко от высокой приморской башни, облазили ее, измерили пядью толщину стены, которая оказалась больше двух аршин.

— Этой стене две тысячи пятьсот лет, — возвестил я.

— Ее видел сам Геродот, — сказал Володя, явно повторяя чужие слова, так же как и я.

Один из Жор, который сбоку припека, заявил:

— А в школе говорили, что какой-то ученый утверждал, будто ее построили в семнадцатом веке.

— Нашей эры?! — вскричали мы.

— Да, нашей.

А Жора ничего не понимал. Стоял смущенный, поочередно оглядывая каждого из нас. А мы покатывались со смеху.

— Чудак-человек, — объяснил ему Сеня, — да если бы ее построили в семнадцатом веке, об этом наверняка знала бы даже моя бабушка…

— И моя! — крикнул Володя.

— И моя! — сказал Женя.

Другой Жора, не этот, который сбоку припека, и не я, сказал так:

— Послушай, мудрец-молодец: семнадцатый век — это все равно что позавчера.

Володя заметил:

— Бывают же люди — такое сказанут, что только держись.

На этом закончился наш археологический спор, и мы двинулись вверх по реке, точнее, по-над самой рекой.

Кое-кто из нас успел уже проголодаться, и мы честно поделили куски кукурузного чурека, закусили кислой ежевикой, которая росла по обеим сторонам проселочной дороги, и обильно запили еду чистейшей горной водой прямо из Килашура.

О, как вкусен был пресный чурек, замешанный на прогорклой муке и отрубях! Как удивительно лакомы черные ягоды! И как опьяняюща вода! Ее можно было пить, пить, пить без конца!..

Мы выкупались в реке. Вода была холодная-холодная. Если бы не июль, влезать в нее было бы не так приятно.

Солнце уже перекатилось через зенит и покатилось дальше на запад, а мы все еще пребывали или на земле, или в воде, но никак не под землей.

Не могу сказать почему, не знаю даже кто, но кто-то из нас крикнул:

— Стоп!

А почему стоп? Мы что, у конечной цели? Пещера где-то здесь? Совсем рядом? Или впереди по ходу движения? Почему «стоп» именно сейчас, именно на этом месте?

Мы разбежались в разные стороны, и вскоре Володя заорал на всю округу:

— Сю-да-а-а!

Мы бросились на его голос. Володя сидел под скалой на корточках и пальцем указывал на небольшую дыру шириною с аршин и чуть меньше в высоту.

— Что это?

— Кротовая нора! — определил один из Жор.

— Там живут лисы, — сказал другой Жора.

Сеня лег на землю и недолго думая пополз в нору. Вот он влез по поясницу… Вот уже торчат его голенастые ноги… Вот и пятки исчезли в узкой щели.

Володя живо приладил консервную банку к палке, набил банку паклей, кто-то влил в нее мазут. И Володя последовал вслед за Сеней, потом пошли и остальные, тоже с факелами, оставив одежду на лужайке у самой реки.

Я замыкал цепочку. Но полз я не на животе, а лицом кверху: мне хотелось знать, что надо мною.

Над самым входом в пещеру словно бы кто-то пристроил огромный булыжник. Я полюбопытствовал, на что же опирается этот камень? И пришел к твердому выводу: ни на что!

А меня уже звали вперед, и я полз все дальше в кромешную тьму.

Так мы проползли, наверное, шагов двадцать. Мы ничего не боялись, но натужно пыхтели — уж очень узок был туннель. Вдруг послышался радостный возглас: это, оказывается, Володя зажег свой факел и обнаружил великолепную залу.

Мы один за другим с удовольствием поднялись во весь рост, вглядывались в потолок, но он оказался настолько высоким, что только угадывался.

Зажгли еще два факела и пошли вперед.

— Обрыв, — предупредил Володя.

Кто-то сбросил камешек и радостно воскликнул:

— Не больше сажени! Давай веревку!

Веревку привязали не то к крупному сталактиту, не то к камню и спустились вниз.

Нас ожидала новая зала, еще просторней первой. Ее потолок был весь в сталактитах.

— Вперед! — скомандовал я.

Но куда вперед? Во тьму? В полнейшую неизвестность? А как же тот камень над входом? Не свалится ли он от наших громких разговоров?

Нет, эти мысли тогда не приходили в голову. А появились они много позже, с годами, и при воспоминании о том камне мурашки пробегают по спине…

Мы спустились еще ниже — аршина на полтора, потом еще на полтора аршина… А залы все новые и новые. Одна просторней другой.

Вдруг послышался глухой шум. Мы прислушались: вода! Вода где-то в преисподней, вода где-то в центре земного шара!

Володя и Сеня посветили своими факелами. Однако свет их потонул в сплошном мраке.

— Овраг, — определил кто-то из нас.

Вода шумела где-то внизу — далеко внизу, под ногами. Видимо, мы стояли на краю подземной пропасти. Стояли молча. А река под нами все шумела, как на перекате, изливалась негромким водопадом.

— Дальше нельзя, — сказал я.

— Да, конечно, — согласились со мною друзья.

Я вдруг заторопился назад: то ли меня обуял страх, то ли неожиданно заговорила вполне естественная инстинктивная предосторожность.

— Сталактитов мало, — с сожалением сказал Володя.

— Внизу наверняка больше, — предположил Женя.

— А здесь прохладно, — заявили двое Жор.

Да, надо возвращаться. И возвращение на свет божий было несколько поспешным, но не походило на бегство. Перед тем как выползти наружу, мы решили доесть свою скудную еду.

— Здесь жуется лучше, — сказал Женя.

Ползли мы почти в том же порядке, как вползали в эту странную, почти без входа и выхода пещеру — настоящий подземный дворец, однако дворец малоприветливый.

Как же мы обрадовались, когда снова очутились на грешной земле! Как мы прыгали и орали при виде солнышка, словно чудом избежали смертельной опасности.

С криком и гиканьем бросились мы в воду. Поливали друг друга мириадами брызг, ныряли в неглубокую, светлую и холодную воду, пили ее горстями и просто так, подставив открытые рты встречному течению.

Небо показалось мне особой, невероятной голубизны, вода — настоящим хрусталем, очень похожим на вазу моей крестной матери Макрины Георгиевны. Зелень из обычной, июльской превратилась в сказочную, изумрудную. А золото солнца и пыль дорожную, тоже золотую, я будто увидел впервые. Все было здесь красиво, и сердце билось от великой радости, от ощущения полноты земного существования.

Солнце стало заметно багроветь. Надо было поторапливаться. Я подумал о папе, маме, бабушке. Стало яснее ясного, что придется держать ответ. Нас наверняка уже ищут на поляне. И, разумеется, не находят. Кто мог вообразить, что мы спустились в преисподнюю и, что ужаснее всего, могли не воротиться оттуда?..

Последние городские кварталы, отделявшие нас от дома, мы одолели бегом. Но как ни торопились, а прибежали затемно.

Бабушка стояла у калитки.

Мама тревожно смотрела с балкона второго этажа на поляну.

Отец возле нее дымил папиросой — признак его чрезвычайной нервозности.

Друзья наши мигом драпанули по своим домам.

Я и Володя обняли бабушку и не выпускали ее из объятий: она-то не даст своих внуков в обиду! Теперь нам с Володей совсем не страшно, и мы одним глазом наблюдали за папой и мамой.

Бабушка целовала нас в макушки и ни о чем не спрашивала, только сильнее прижимала к себе.