Но Мэтт не курит… Новый директор… Мне так страшно, что я боюсь задать очевидный вопрос: «Что, твою мать, происходит?!»
Иду по коридору.
Миную лифт.
Вот дверь на балкон. Открываю ее, и тихий скрип словно режет по сердцу.
Мэтт стоит в конце балкона, курит, опираясь локтями на ограждение, смотрит куда-то вдаль. Кроме него, здесь еще двое мужчин. Но они будто что-то чувствуют — или на мне и вправду лица нет — и уходят.
Мэтт замечает меня, выпрямляется.
— Привет.
Подходит ко мне, обнимает, целует в висок. Я по привычке втягиваю поглубже его аромат, к которому теперь примешался запах табачного дыма. Запах тревоги.
Я улыбаюсь. Просто, чтобы поддержать саму себя.
— Что случилось? — едва справляюсь с дрожью в голосе.
— Пойдем.
Мэтт тушит сигарету о бетонное ограждение и щелчком пальцев отправляет ее вниз. Берет меня за руку. И не отпускает даже после того, как перед нашим носом из офиса выходит Коза. Мэтт кивает ей и возвращает пачку сигарет.
Моя ладонь по-прежнему в его руке.
Больше ни от кого не скрываясь, мы садимся в его Теслу. Мэтт заводит двигатель, но никуда не едет.
От волнения у меня скручивает живот.
Мэтт разворачивается ко мне, перехватывает мою руку и целует ее тыльную сторону. Взгляд у него такой, будто я смертельно больна, и доктор сообщил ему об этом первому.
— Я уезжаю, — наконец говорит Мэтт.
— Надолго? — И все же мой голос дрожит.
Мэтт опускает мою руку, но не выпускает, машинально поглаживает ее большим пальцем.
— Кто-то в офисе стучит на меня. Все, что нам с тобой казалось незаметным, для кого-то было очевидно. А может, для всех. И то, что я перешел с тобой на «вы», и как ты изменилась, и я как я изменился, и наши взгляды, и постоянно закрытые двери моего кабинета, когда мы вместе. Даже пицца. Все.
— Надолго? — повторяю я.
— Надолго.
— То есть, насовсем?..
Мэтт морщится, но я не успеваю разобрать, что это означает, — он отворачивается. А когда снова поворачивается, его лицо спокойно.
— Я что-нибудь придумаю.
Машина трогается с места. Мэтт отпускает мою ладонь. Не сразу замечаю, что я сама продолжаю ее поглаживать. Мне очень нужно успокоиться, взять себя в руки.
— Куда мы едем? — проглотив комок в горле, спрашиваю я.
— Ко мне домой. Нужно собрать вещи. Через три часа самолет, я должен на него успеть.
Светофоры, машины, переходы — все смешалось в пестром калейдоскопе. Меня знобит.
— И… — Слова приходится из себя выталкивать. — Ты не можешь остаться?
— В Минске? Нет. Мне здесь душно. — Мэтт свободной рукой тянет за ворот тенниски, будто так может его ослабить. — Душно и тесно. К тому же, если останусь, лишусь всего.
— Денег.
— Денег, а значит и всего.
«У тебя останусь я!» — так и хочется выкрикнуть. Но, похоже, это не имеет смысла, если он сам так не думает.
Дальше мы едем молча.
Паркуемся возле его дома.
Мэтт выключает двигатель, но из машины не выходит.
Я сижу, пристально глядя на свои пальцы, ковыряя заусенец.
— Вероника… Эй! — Он чуть склоняет голову, чтобы привлечь мое внимание.
Я перевожу взгляд на него.
— Все, что я зарабатываю, — при этом работая на моего отца, — уходит на жизнь, которую мне нравится вести. У меня нет ничего своего, кроме Теслы. Нужен план. Я вернусь в Москву. Там решу, как быть дальше. — Мэтт тянется к двери.
— А я?.. — говорю ему в спину. Не хотела, само вырвалось.
— Слушай… — Он снова усаживается в кресло. — Я не могу взять тебя с собой. У меня там другая жизнь. Там нет ничего моего. У меня там жена — это было одним из условий, наравне с поступлением в универ. Я не могу просто взять и развестись, — терпеливо объясняет Мэтт, как ребенку.
Смотрю на него спокойно, участливо — по крайней мере, мне так кажется. А сознание будто отделяется от тела и кричит. А-а-а-а-а!
— …Но я буду приезжать к тебе, часто. Может, получится каждые выходные.
«…Как у моряков — в каждом порту…»
Мэтт выходит из машины и помогает выйти мне. Опираясь на его теплую руку, понимаю, какая ледяная ладонь у меня.
Молча поднимаемся в лифте. В том самом лифте, где столько раз целовались — прежде, чем оказаться в его квартире, будто специально созданной для того, чтобы заниматься любовью. Чтобы засыпать и просыпаться с человеком, которого любишь.
Мэтт ходит из комнаты в комнату, забрасывает вещи в сумку. А я, не отрываясь, смотрю на пушистый ковер. Совершенно чистый. На нем ни следа от пролитого вина, ни примятого ворса от наших сплетенных тел. Будто ничего и не было.
И вдруг я с кристальной ясностью осознаю простую мысль: Мэтт меня бросает.
В глазах жжет, в груди давит. Картинка перед глазами снова плывет пятнами. Я закрываю глаза, открываю — пятна исчезли.
Мэтт не останется здесь и не возьмет меня с собой. Он не откажется ради меня от своего богатства, а я не соглашусь быть невестой в порту. Никогда. Ни за что!
— Останешься? Квартира оплачена до конца месяца. — Мэтт останавливается передо мной с дорожной сумкой в одной руке и мобильником в другой. Я медленно мотаю головой. — Точно? Тогда вызову тебе такси.
Однажды Мэтт уже делал подобный выбор: между своей страстью — музыкой — свободой, друзьями и деньгами отца. Он выбрал деньги. Сейчас все даже проще…
Снова лифт.
На первом этаже Мэтт бросает ключи в почтовый ящик.
Он не откажется от Теслы, гостиничных номером с джакузи, серфинга на Бали. Это же так очевидно!..
Выходим из блеклого подъезда под слепящее солнце. Мэтт забрасывает сумку на заднее сиденье Теслы.
— Твое такси. — Он поднимает руку, привлекая внимание водителя. — Ну что, писательница, пока?
Мэтт наклоняется для поцелуя, но я отворачиваюсь, и его губы касаются лишь моей щеки. Он отстраняется. Смотрит на меня с непониманием.
— Не приезжай, — говорю я ровным тоном.
— Вероника… Ты что?..
Я отступаю на несколько шагов.
Такси останавливается возле нас.
— Так, все… Иди сюда… — Он силой притягивает меня к себе, обнимает крепко, почти до боли, пока я не перестаю трепыхаться. — Не говори глупостей. Все будет хорошо. Просто дай мне время.
— Все в порядке, — говорю, уткнувшись ему в плечо. — Я знала, что так будет. Что ты уедешь. — Я словно хочу сделать больнее, еще больнее — себе, не ему. — Это был просто летний эротический роман. Он закончился. Не приезжай.
Мэтт отстраняется от меня, но сжимает плечи, заглядывает в глаза.
— Я прошу дать мне время, только и всего.
Отвожу взгляд.
— Что происходит в Минске, остается в Минске. — Стараюсь говорить будничным тоном, а голос от напряжения дрожит. Посередке, в груди, жжет.
— Я не хочу, чтобы все закончилось вот так, — с надломом произносит он, и я почти готова сдаться. Почти…
— А как должно заканчиваться? Постепенно? От этого что-то изменится? Финал нашего романа изменится?
— Вероника…
— Какие у нас варианты?
Он молчит.
— Какие у нас варианты, Матвей?! Ну что ты такого сможешь придумать?!
— Мой голос ломается. Я так хочу услышать ответ! Ну хоть что-то! Хоть какое-то обещание.
Господи, как же жжет в груди! Это слезы, которые я изо всех сил стараюсь сдержать. Меня все предупреждали, все… Но почему, когда любишь, не видишь таких очевидных вещей? Почему становишься таким наивным, глупым, беспечным!
— Теперь я Матвей? — Он усмехается.
— Ты больше не герой моего романа.
Он снова прижимает меня к себе.
— Я понимаю, что с тобой происходит. Понимаю, как все это выглядит. Но это не безвыходная ситуация, даже если сейчас так и кажется.
— Не надо, — твердо говорю я, а в груди будто раскаленный металл течет, так больно!
— Почему? — шепотом, на ухо, спрашивает он.
— Я не хочу. Этого мало? — тоже шепотом отвечаю я.
— Вероника…
Я вырываюсь из его объятий. Отступаю.
— У меня осталось желание, помнишь? Мы играли в игру, кто кого быстрее коснется. Не возвращайся.
Он опускает голову, трясет еЮ. Потом снова поднимает на меня взгляд. Ему не все равно — я это вижу, чувствую. Но этого мало!
— Зачем сжигать мосты? Какой в этом смысл?
— Я просто хочу поскорее забыть о нашем романе и начать новую жизнь. — Как удивительно спокойно, взвешенно звучит мой голос. Мама бы мной гордилось. Единственная беда — глаза уже жжет. Я надеваю солнечные очки.
Разворачиваюсь и сажусь в такси.
Мэтт меня не останавливает.