Мой летний эротический роман

Глава 39

Потом у меня был долгий разговор с мамой, на всю ночь. С ее истериками и заламыванием рук. Я никогда не видела маму такой. Мою непробиваемую, несгибаемую, самую сильную на свете маму. Впервые в жизни мне было ее жалко.

Она подтвердила, что не рассказала обо мне папе.

Из гордости и упрямства. Из желания наказать. Ну, она его точно наказала. А попутно себя и меня.

Я сидела рядом с ней на кровати в ее спальне, смотрела, как мама всхлипывает, зажав лицо ладонями, и чувствовала себя старше ее. По-матерински обнимала, гладила по рыжим волосам с едва заметной сединой у корней. И у папы седина… Они порознь поседели. Это же целая жизнь…

Не думаю, что мой папа самый добрый, благородный и честный человек на свете. Наверняка совершил много ошибок. И врал, и жене изменял, и поступал не по совести. Но мама тоже ошибалась. И я. Может, даже сейчас ошибаюсь. Но как понять, если это не пройденный этап? Когда еще не получается посмотреть с высоты на все, что натворил?

Вряд ли мама и в самом деле уснула под утро. Наверняка только сделала вид, чтобы меня отпустить, чтобы выспалась я. Но и ко мне сон не шел.

Если верить в судьбу, о которой твердил Лис, то она сейчас говорит мне прямым текстом: позвони Матвею. Но я материалистка.

Ночь рассеивается. Свет фонарей тускнеет. Воздух мутный, как вода в стаканчике с краской. В детстве мне нравилось рисовать. Надо не забыть рассказать об этом папе.

Продрогнув (отопление еще не включили), слезаю с подоконника и в пижаме залезаю под одеяло. Так люблю спать на спине! А сейчас неудобно.

Я расскажу Матвею о сыне, не буду сукой (ой, мам, прости). Но сама выберу место и время. Наверное, когда малыш родится. Когда я увижу в нем знакомые черты, тогда я решусь.

Выползаю из-под одеяла и проверяю «Илонин» телефон. Ни пропущенного звонка, ни сообщения. Хорошо, судьба. Вот и проверим. Больше не буду его выключать.

Потом я все же засыпаю, почти на десять часов. Просыпаюсь от грохота на кухне — судя по звуку, мама уронила, минимум, холодильник. Но, оказывается, лишь сковородку. Хорошо, что не горячую.

Сегодня у нее все как-то не складывается. Забывает просеять муку, когда готовит сырники. Кофе убегает на плиту. Но при этом мне приятно на маму смотреть: она какая-то легкая, юная. Будто сбросила с плеч тяжелый груз.

Завтракаю и иду в поликлинику на осмотр. Как же я не люблю это дело… Очередь, холодный свет, больничные стены, пугающие плакаты, ну и сама процедура…

Еще только вышла из подъезда, а внутренне чувствую себя взъерошенной, как попугай. Хорошо, хоть солнце выглянуло, — уже не так уныло. С неба, словно случайно оброненные, время от времени опускаются снежинки.

Идти неудобно — на мне мамины теплые сапоги (свои старые я выбросила в приступе гнездования, а новые все на каблуках), мамина куртка — я в ней утопаю, зато живот не выпирает, шапочка с помпоном и широченный шарф, заботливо натянутый мамой до самого моего носа.

И тут в моей сумке звонит мобильный «Илоны». Этот рингтон невозможно спутать ни с каким другим. Сердце камнем падает куда-то в желудок.

Матвей. Больше никто не знает этот номер.

Но я все же вынимаю телефон из сумки и смотрю на имя.

Мэтт.

Я же ждала этого звонка, а все равно вмиг становится жарко, душно. До боли сильно пульсирует в висках.

Вот ты и снова в моей жизни. Или нет — если я не отвечу.

— Не ответишь? — раздается его голос.

В первое мгновение кажется, что из телефона.

Потом я поворачиваю голову.

Мэтт…

Сглатываю комок в горле.

На нем джинсы, белый вязаный джемпер и распахнутая куртка цвета топленого молока. Стоит, опираясь на капот серо-салатовой машины каршеринга. Он совсем, совсем не изменился.

Хотела бы сказать — Матвей, но даже мысленно не могу. Это Мэтт — моя первая любовь, мой первый мужчина. Дождь заливается в стаканчики кофе, мурашки тянутся по коже за подушечкой его пальца, горячие губы собирают слезы с моих ресниц… Стоп, стоп. Стоп! Как насчет других воспоминаний?..

— Поставила на меня рингтоном собачий лай? — Мэтт отталкивается от машины, подходит ко мне. — Это потому, что в начале знакомства я часто тебя ругал, или потому, что ты считаешь меня кобелем?

Я от всего этого отвыкла: и от его хитрого прищура, и звука голоса, который до сих пор во мне отзывается, и интонации, подтекст которой не разобрать. От того, что он может быть рядом, — просто сделать несколько шагов…

Снова впускать в себя это так же болезненно, как и отпускать. Не хочу это испытывать. Мысленно выстраиваю между нами ледяную стену.

— Я давно поставила этот рингтон. Не помню, чем именно ты меня тогда разозлил… Что ты здесь делаешь?

Мэтт стоит, улыбаясь, покачиваясь на пятках.

Для него это все игра.

— Приехал пригласить тебя на свидание. Ты обещала мне его, если прогулка по Минску станет для тебя незабываемой. Помнишь?

Ой, все.

Я разворачиваюсь и иду в противоположную сторону.

— Вероника… подожди!

Слышу, как хлопает дверь машины. Мэтт обгоняет меня, протягивает букет белых лилий.

— Так пойдешь со мной на свидание?

Снежинки падают на лепестки и становятся невидимыми — белое на белом.

Я не останавливаюсь, так что Мэтт идет передо мной задом наперед, протягивая букет.

— Мэтт, зачем я тебе? Серьезно — зачем? У нас был красивый, просто невероятный эротический роман. Но все, он закончился. Как раньше, уже не будет. Все изменилось.

— Что именно изменилось?

— Все…

— Это не ответ, Вероника, — теперь он говорит совершенно серьезно. — Ты с кем-то встречаешься?

Он останавливается. Я тоже.

Оборачиваюсь на него.

Сердце колотится: «Бах! Ба-бах!» Мне вообще нельзя волноваться. Но как, черт побери, это сделать?!

— Боже… нет.

— Тогда в чем дело?

Он хочет знать, в чем дело! Сжимаю внутри варежек ладони.

— Ты женат, Мэтт!

— Я подал на развод.

— Мы живем в разных странах.

— Уже нет.

— Ты зависишь от отца.

— Я уволился и открыл свое дело.

— Ты меня бросил. Ты меня бросил! Вот что изменилось! — не выдерживаю я. Чувствую — щеки горят. А внутри холодно так, будто я промерзла насквозь.

— Вообще-то, это, скорее, ты меня бросила! — заводится Мэтт. — Просто исчезла, не найти! И мамаша твоя, как Цербер! Хоть слежку за ней устраивай, чтобы до тебя добраться!

— Так и устроил бы!

— Я придумал вариант получше!

Мы стоим, взглядами метая друг в друга молнии. Раньше прохожие нас обтекали, теперь обходят по кругу.

Мэтт кладет ладони мне на плечи, мягко их сжимает.

— Давай начнем все с начала.

— С начала не получится.

— Ну, с середины.

Мотаю головой.

— Ну почему, Вероника?..

Он ждет ответа. Я молчу, опустив взгляд.

Глубоко дышу.

Я такого не планировала… Не сейчас… Не могу…

— Хорошо, — выдыхает Мэтт. — Давай тогда я. Ты спрашивала, зачем ты мне нужна. Я расскажу.

— Не надо, — хмурясь, прошу я.

— Надо, Вероника! — с жаром говорит Мэтт.

Он откладывает букет на скамейку и берет мое лицо в ладони. Теплые, сильные, хранящие его запах…

— Полгода назад я встретил одну девушку и по уши в нее влюбился. Меня к ней тянуло неимоверно. Крышу сносило! Я временами забывал, что я взрослый мужчина, начальник. Забывал, что моя жизнь вообще в другой стране. Все сосредоточилось на ней. У меня в голове мутнело просто от того, что я проводил кончиком носа под ее ухом и чувствовал, как она замирает от удовольствия. Или когда вдыхал ее запах на подушке, где она только что спала. У меня постоянно щекотало в солнечном сплетении, как у подростка. А секс… я далеко не девственник, но таких ощущений у меня не было ни с кем.

Я пытаюсь вывернуться из его рук, убрать их, но не выходит — только скольжу по ним варежками.

— И когда все эти чувства накатывают — такие сильные, острые, как помешательство, — думаешь: «Это пройдет». И когда каждую неделю мчишься к ней за восемь сотен километров, хотя она видеть тебя не хочет, тоже думаешь: «Пройдет». Но не проходит, не ослабнет.

— Мэтт… — всхлипываю я.

— Мне казалось, это разумно, — с напором продолжает он, — вернуться в Москву, продумать план, что нам с тобой делать дальше. Не ссорится с отцом, не создавать стрессовых ситуаций. Но, Вероника, жизнь без тебя — это одна непроходящая стрессовая ситуация. Я просыпаюсь утром, слышу шум в душевой, — а потом понимаю, что это не ты. Раздается стук в дверь моего кабинета, «войдите», входит девушка — это не ты. В новой квартире, куда я съехал от жены, панорамные окна — как в апартах в Минске, где ты опиралась о стекла ладонями и говорила: «Я доверюсь тебе, Мэтт». И каждый раз это как серпом по сердцу! .Ч.и.т.а.й. на. К.н.и.г.о.е. д…н.е.т.

Я больше не пытаюсь сопротивляться. Просто слушаю его, опустив взгляд, жмурюсь, чтобы перестало жечь в глазах.

Голос Мэтта становится все тише и вместе с этим тверже:

— Ты не просто мне нужна, ты мне жизненно необходима. И если не назовешь реальную причину, по которой мы не можем быть вместе, ты от меня не избавишься. Слышишь?..

Мэтт пробует меня обнять, но я инстинктивно упираюсь в его грудь руками. Нельзя! Живот!

— Пожалуйста, Вероника… — говорит он с болью в голосе, но улыбается и дергает меня за рукав, как ребенка. — Ну соглаша-айся!

— Мэтт… — Я сглатываю комок в горле. Глаза режет от поступающий слез, но я сдержусь, сдержусь… — Подожди. — Отмахиваюсь от новой попытки меня обнять. — Подожди же! Я должна тебе кое-что сказать. Что-то очень важное.

Делаю вдох, еще.

Мэтт замирает, отступает на шаг. Вглядывается в меня с тревогой.

Медленно снимаю варежку и тяну за молнию куртки.

Язычок, сопротивляясь, тяжело ползет вниз. На животе и вовсе приходится вцепиться в него изо всех сил и тянуть.

И вот показывается мой живот. Я распахиваю полы куртки и разматываю шарф, чтобы он не закрывал обзор.

Сердце трепещет.

Мэтт все смотрит и смотрит на мой живот… Затем медленно поднимает взгляд. Не могу понять, что он выражает, но шок в этом сплетении эмоций есть точно. Значит, каждый, кто обещал, сохранил мою тайну.

Я невольно прикладываю ладонь в варежке к животу. Ничего, малыш, мы справимся. Мы со всем не свете справимся.

— Вероника…

Мэтт делает резкий шаг ко мне, запахивает мою куртку. Присаживаясь на одно колено, поспешно застегивает молнию, будто хочет побыстрее скрыть живот со своих глаз. Потом заматывает на моей шее шарф. Натягивает на ладонь варежку, бормоча себе под нос:

— Вот глупая, ты же простудишься…

И осторожно притягивает меня к себе.

Обнимает крепко и бережно.

— Вероника… Ну почему ты не сказала?..

И вот теперь я реву, отчаянно, беззвучно. Носом втягиваю поглубже запах Мэтта, и слезы катятся сильнее. Я не переживу все это снова… Не смогу… Это слишком… И все равно пытаюсь надышаться им на годы вперед, на десятилетия. Впитать в себя его запах и носить в себе, как ношу нашего ребенка.

— Пойдем. — Он за руку тянет меня к машине. Усаживает на переднее пассажирское сиденье, потом садится на водительское. Поворачивает ключ зажигания, включает обогреватель. Но никуда не едет. Смотрит перед собой, сжимая руль. Вижу, как быстро поднимается и опускается его грудная клетка.

— А если бы я не приехал?.. — Мэтт поворачивается ко мне, и в его взгляде столько упрека! — Если бы я решал свои вопросы год? Два? Вероника?.. Ты же говорила со своим отцом, понимала, каково ему было узнать, что дочка выросла без него. И все равно мне не сказала?..

От его голоса сжимается сердце.

Чувствую себя мерзавкой, хотя точно помню, что у меня была веская причина так себя вести.

— Я собиралась. Попозже. Когда он родится…

— То есть хотела всего-то лишить меня возможности увидеть, как мой ребенок появляется на этот свет, впервые подержать его на руках, когда он немногим больше моих ладоней? Только это, да?.. — говорит он с горечью, глядя на свои руки, сжимающие руль.

Я не знаю, что сказать… Не знаю…

Прикрываю глаза, и из-под век снова выкатываются слезы. Я незаметно смахиваю их варежкой.

— Ладно. Я тоже хорош. Не надо было сразу уезжать, — примирительно говорит Мэтт. — Главное, что все плохое уже позади. Верно?

Он стягивает с меня варежку, сжимает мою ладонь. Кожа к коже… Тепло к теплу.

— Девочка? — тихо спрашивает Мэтт.

— Мальчик.

— Сын… — говорит он каким-то мечтательным тоном, включает передачу, и мы куда-то едем. Дворники сбивают снежный пух с лобового стекла.

Так непривычно: Мэтт и снег… Снова начинают накатывать слезы. Я же столько месяцев держалась…

— Эй… Ты чего?.. — Мэтт мельком смотрит на меня и тотчас же переводит взгляд на дорогу. Кладет ладонь на мое колено. Какое-то другое кино: раньше она лежала на юбке, а теперь на толстой куртке, я даже не чувствую прикосновения. — Вероника… Кем наш сын будет по знаку Зодиака?

Я поворачиваю к нему удивленное лицо.

— Э-э-э… Точно не скажу. Вероятно, Овен.

— И что мне нужно знать про этот знак?

Я морщу лоб. Если Мэтт хотел отвлечь меня от грустных мыслей, у него получилось.

— Мальчишки-Овны любопытные, решительные и непослушные.

— Идеально.

Подозреваю, что он ответил бы так же на любую мою реплику.

Мне становится теплее.