Моя жизнь

ОХОТА В НИКОЛЬСКОМ

Всю осень в Никольском Лев Николаевич охотился; а то в октябре мы опять для охоты поехали в Покровское, к Машеньке, и он затравил там лисицу и зайцев и радовался этому. Пригласил он раз и меня на охоту с гончими и борзыми в Никольском. Поставил меня с двумя борзыми на опушке леса и дал свору борзых на веревке. Собаки рвались, я едва их держала. Стою, смотрю, слушаю. Вдруг гончие погнали с лаем и визгом прямо на меня. Беру лорнет, неловко левой рукой, правая же едва держит уже рвущихся изо всех сил борзых. Смотрю -- мягкими шагами, тихо выходит из леса лисица. Увидав меня, она останавливается. Не зная правил охоты, необходимости выждать, я страшно взволновалась и пустила собак. Лисица мягко повернула хвостом и ушла опять в лес.

Вдруг скачет Лев Николаевич недовольный, в каком-то азарте. "Злодейка, оттопала лисицу," -- кричит мне он. И долго не мог он мне простить, что я рано спустила борзых и дала уйти лисице.

Еще как-то в Ясной Поляне я ездила осенью на охоту с Львом Николаевичем и сестрой Таней. Близорукие глаза мои не были приспособлены к охоте, и я, как охотница, никуда не годилась. Наехала я на двух зайцев; сначала вижу, что-то шевелится. Взяла лорнет, смотрю: лежат два таких миленьких зайца, совсем рядышком. Так мне стало их жаль; я поколебалась, дать ли знак охотникам, что я подозрела, как выражаются охотники, зайцев. Но все-таки подняла арапник и сказала: "Ату его". В это время зайцы вскочили и разбежались в разные стороны. Так их и не поймали. Но зато меня бранили и презрительно упрекали, что "вот дуракам счастье, сразу двух зайцев подозрела и не умела их взять".

* * *

В эту осень и летом Лев Николаевич усиленно охотился. Он проводил целые часы в лесу, с гончими, увлекался очень этой охотой, а летом часов по семи пропадал на охоте в болотах, с легавой, прелестной собачкой Дорой, желтым сеттером, подаренным Льву Николаевичу моим отцом.

Писал Лев Николаевич этой осенью мало, все больше читал, по вечерам особенно, материалы к "Войне и миру". Читая, он мне, как и всегда, рассказывал много интересного. Из рассказов его я хорошо узнала все исторические события, особенно 1812 год. Очень заинтересован был Лев Николаевич типом Наполеона 1-го, и особенно старательно изучал все, касающееся этого императора, с его блестящим началом и печальным концом и карьеры, и жизни.

Когда для "Войны и мира" истощились материалы и нужны были новые, Лев Николаевич ездил в Москву и проводил целые часы в библиотеках и архивах. Так, например, в 1866 году, в ноябре, он пишет: "Пойду... в Румянцевский музей читать о масонах". К изучению всякого исторического факта или лица Лев Николаевич относился педантично, добросовестно.

Так, например, когда он задумал писать о декабристах, он ездил нарочно в Петербург видеть места их заключения и казни30.

* * *

Ничего выдающегося не случилось у нас в то время, т. е. в конце 1866 года и начале 1867 года. Лев Николаевич даже, всегда сообщавший своему другу, графине Александре Андреевне Толстой, о всем, что касалось нас, кратко, просто пишет ей: "У нас трое детей, и у меня моя работа, которая поглощает все мое время". А меня поглощало переписывание этой работы и дети.

Никаких подробностей этого времени я не помню. Помню впечатление, которое производили на меня некоторые места из "Войны и мира", как, например, охота Ростовых и дядюшка, как смерть и весь тип Платона Каратаева с его собачкой. Потом смерть князя Андрея, да и многое, многое... Я жила с этими лицами и любила их.

Иногда мне смешно было читать в "Войне и мире" описание каких-нибудь обыденных фактов из нашей жизни или из рассказов моей девичьей жизни. Например, я раз взяла руку Льва Николаевича и начала шутя целовать быстро косточки сверх кисти руки и приговаривать: январь, февраль, март, апрель... и т. д.-- Лев Николаевич это описал, заставив свою Наташу проделывать это с ее матерью.

Когда Лев Николаевич описал сцену охоты Ростовых и я зачем-то пришла к нему вниз, в его кабинет, устроенный им в новой пристройке внизу, он весь сиял счастьем. Видно было, что он вполне был доволен своей работой, хотя это бывало редко. Но работа и утомляла его. Иногда нервы его так ослабевали, что, читая некоторые места вслух, он не мог продолжать и плакал.