Моя жизнь

1890. НЕПРИЯТНОСТИ ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА

10-го марта я тоже получила отказ от управляющего по делам печати, Евгения Михайловича Феоктистова на просьбу мою министру Дурново пропустить цензуре XIII часть с "Крейцеровой сонатой".

Феоктистов мне пишет:

"Г. Министр внутренних дел, получив письмо Вашего сиятельства, поручил мне известить Вас, что при всем желании оказать Вам услугу, его высокопревосходительство не в состоянии разрешить к печати повесть "Крейцерова соната", ибо поводом к ее запрещению послужили не одни только,-- как Вы изволите предполагать,-- встречающиеся в ней неудобные выражения".

Отказ этот меня огорчил, я не знала, что мне делать, и выжидала, пока созреет этот вопрос для какого-нибудь решения его. Запрещение этой повести нисколько не смутило Льва Николаевича, и он в то время кончал свое "Послесловие" к этой повести.

Комедия "Плоды просвещения" тоже вызвала толки и неудовольствие спиритов, которых осмеял автор. Особенно огорчился рьяный спирит, известный профессор зоологии и писатель Вагнер, написав укоряющее Льва Николаевича письмо, на которое и получил ответ, к сожалению, мною не прочитанный и мне неизвестный63.

Правительство, запретив мне "Крейцерову сонату", продолжало нас преследовать запрещениями и портить нам жизнь. 18 марта был прислан в Ясную Поляну инспектор народных школ и допрашивал Машу о школе, в которой учили наши две дочери. Лев Николаевич возмутился этим посещением и точно полицейским, жандармским отношением к невинному, полезному делу дочерей. Он не принял его и не вышел к этому инспектору. Результатом этого посещения было потом требование от губернатора закрыть школу и прекратить преподавание, не основанное ни на каких законах и никем не разрешенное. К большому огорчению моих дочерей и их учеников, школа была закрыта в апреле и уже не возникла больше в том виде64.

Губернатор Зиновьев и вся его семья была с нами в самых дружеских отношениях, и Зиновьев против своего желания должен был, на основании законов, закрыть нашу школу.

Помню, что для этой цели приезжал к нам земский начальник Сытин, и дело было бесповоротно прекращено. Не только девочки, но и Лев Николаевич очень огорчился прекращением любимого ими дела. Таня решила тогда заняться живописью и просила меня купить ей красок масляных и всего, что нужно, когда я, в 20-х числах марта поехала в Москву по книжным и денежным делам и, кстати, навестить Леву.

Лева тогда решил перейти на филологический факультет и не покидать университета, чему я была очень рада. Он приезжал в Ясную к нам советоваться, и Лев Николаевич остался им очень доволен.

Менее доволен он был сыном Ильей, тоже посетившим нас. Писал про него, что все "шуточки, это точно приправа к кушанью, которого нет", и раскаивался, что не поговорил с ним серьезно. И как это всегда было трудно Льву Николаевичу поговорить серьезно с своими сыновьями! Всю жизнь он к этому примеривался, стремился,-- и всю жизнь промалчивал свои хорошие мысли и слова. Чем это объяснить? Чувством самосохранения, страхом себя расстраивать, желанием сохранить хорошие отношения, застенчивостью чувства,-- бог ведает... А лучше бы было, если б отец постарался ближе быть душою с своими детьми и энергичнее отнесся бы к тому, чтоб направить помимо пахоты и возки навоза их жизни на лучший путь, чего и я, при всем моем старании, не сумела сделать хорошо и производительно.