Моя Лоботомия

По мере того, как время шло и моя жизнь налаживалась, я стал все больше задумываться о своем детстве. Было многое, чего я не помнил, многое, что я не понимал. На самом деле, я не знал, что со мной произошло и почему. Я начал задаваться вопросом, получил ли я на самом деле лоботомию. Я задавался вопросом, почему я не стал овощем, если то, что я знал о лоботомиях, было правдой. Мне стало интересно, заслужил ли я такую операцию и чье решение было её дать.

Это были вопросы, которые я никогда не задавал никому — ни моему отцу, ни Лу, ни Фримену, ни врачам в Агньюсе или консультантам в Ранчо Линде. Но теперь я начал спрашивать.

Проблема была в том, что большинство людей, которые знали ответы, уже ушли.

Бабушка Бу умерла. Фримен умер. А потом умерла и Лу в начале 2000 года.

Она и мой отец развелись какое-то время назад. Он сказал мне, что ей не понравилась его собака, и это была последняя капля. Она была жестока к его собаке. Я не мог не думать в то время: она делает лоботомию твоему сыну, и это нормально. А потом она жестока к твоей собаке, и вы разводитесь?

Мой отец женился снова, на Лойс.

Лу встретила мужчину по имени Джордж Китасако. Он родился в Америке от родителей, которые эмигрировали из Японии и потом были помещены в интернированные лагеря в Вайоминге во время Второй мировой войны. Я не знаю, как они познакомились, но они были вместе десять лет. Мой брат Джордж сказал, что они были очень счастливы.

Джордж Китасако умер в 1988 году. Лу осталась в одиночестве до конца своей жизни. Она никогда не переставала злиться на моего отца за то, как все сложилось. Мой брат Джордж думал, что она промывает мозги его детям против их дедушки, и ему это не нравилось. Она так часто жаловалась на него, что ему пришлось попросить её прекратить.

Она переехала, чтобы быть поближе к своему старшему сыну Клеону, после того как умер её друг Джордж. Каждый день Клеон приходил к ней и сидел с ней в течение трех месяцев. Медсестры говорили ему, что она была очень сильной женщиной и, вероятно, не умрет, когда он рядом. Она умрет по-своему, когда останется одна, когда никто не будет наблюдать за ней.

Именно так и произошло. Клеон был там в канун Нового года. Он собирался вернуться 1 января. Его позвонили до его прибытия, рано утром 1 января, и сказали, что она умерла ночью.

В газете Mountain View было опубликовано некролог: «Люсиль Джексон, долгое время проживавшая в Лос-Альтосе и Маунтин-Вью, умерла в январе.»

«Родом из Сан-Франциско, ей было 80 лет. Миссис Джексон окончила среднюю школу Маунтин-Вью. Она прошла обучение на медицинского помощника в Футхилл-колледже. Она оставила после себя детей: Клеона М. Кокса, Джорджа Кокса, Говарда Далли, Брайана Далли и Кирка Ли Далли, а также множество внуков».

Я сказал моему отцу, что хочу пойти на её похороны. Хотя я ненавидел её и боялся её, она была важной частью моей жизни. Она была “мамой” для меня дольше, чем моя настоящая мать. Я думал, что мне следует пойти и отдать ей дань уважения.

Мой отец видел это по-другому. Он сказал мне, что я расстрою людей, если пойду. Он сказал, что это заставит людей думать о том, что со мной произошло, и отвлечет внимание от Лу, похорон и скорби. Поэтому я не пошел.

С здоровьем моего отца было все в порядке, но потом он заболел. Или он узнал, что он болен, как бы случайно.

Его брат перенес массивный сердечный приступ и чуть не умер. Мой отец пошел проверить своё сердце и обнаружил, что он сам находится в опасности сердечного приступа. Поэтому он сделал операцию по четырём шунтам вскоре после этого.

Он быстро восстановился. Но я понял, что он не будет жить вечно. Если я хочу узнать больше о том, что со мной произошло, мне нужно начать расследование. Мне нужно понять свое прошлое сейчас. Мне это нужно для моего будущего.

Итак, я начал исследовать в Интернете. Я заходил на поисковик и вводил слово “лоботомия” и начинал читать. Я узнал о самой операции. Я узнал, что Фримен был самым известным человеком, который её делал. Я узнал, почему её больше не используют. Я прочитал несколько историй случаев о людях, которые прошли лоботомию. Но я не мог найти ничего о лоботомиях на детях, и ничего о себе.

Однажды, год спустя после того, как я начал исследования, я наткнулся на ссылку на книгу “Great and Desperate Cures” Эллиота С. Валенштейна, о всех способах, которыми врачи пытались лечить психические заболевания. В книге было много про лоботомию и про Фримена.

И на странице 274 было что-то обо мне.

Валенштейн рассказывал историю о том, как Фримен приехал в клинику Лэнгли Портер в Сан-Франциско, чтобы сделать презентацию о лоботомии у молодых людей, и привез с собой троих молодых людей — включая двенадцатилетнего мальчика — которым делали трансорбитальные лоботомии. Это был январь 1961 года. Этот двенадцатилетний мальчик был я.

Я не знаю, почему это было для меня важно, что я нашел эту книгу. Я уже знал, что был в Лэнгли Портер. Я знал, что Фримен был моим врачом. Я был довольно уверен, что он сделал мне лоботомию. Но увидев это в печати это стало реальным.

Я продолжал исследовать. Я начал искать лоботомию и детей. Я думал, что кто-то, где-то — с учетом всех университетов, больниц, газет и журналов — должен быть заинтересован в лоботомии у детей. Кто-то, вероятно, изучал это и хотел бы поговорить с парнем, как я.

Я писал в больницы, которые специализировались на операциях на мозге. Я связывался с психиатрическими больницами и учреждениями. Никто не отвечал. Никто не проявлял интереса. Или, если они и проявляли интерес, я не мог их найти. Но я нашел веб-сайт под названием psychosurgery.org, ведущийся женщиной по имени Кристин Джонсон. Она создала веб-сайт, чтобы начать обсуждение лоботомии и других методов, которые врачи использовали для изменения личности людей, проводя операции на их мозгах. На веб-сайте был блог, который содержал всевозможную информацию о лоботомии — историю, новости, события, судебные иски и все остальное. (Вы можете зайти на сайт и узнать, как я только что сделал, что на недавней встрече Института психиатрии в Королевском колледже в Лондоне трансорбитальная лоботомия была официально признана самым худшим психиатрическим методом, когда-либо придуманным. Спасибо, Королевский колледж.)

Кристин познакомила меня по электронной почте с женщиной по имени Кэрол Ноэлл. Ее мать была лоботомирована. Они обе исследовали эту процедуру и работу Фримена. Они предложили познакомить меня с людьми, которые были заинтересованы в лоботомии. Один из них, тот же доктор Валенштейн, который писал о работе Фримена, наконец-то ответил мне. Он сказал, что мне следует прекратить свои исследования и продолжить свою жизнь. Это случилось очень давно. Если ты сейчас в порядке и счастлив, то просто забудь об этом.

Этот ответ меня не удовлетворил. И я продолжил поиски.

Немного позже Кристин сказала мне, что услышала о продюсере радио, который готовит какой-то радиорепортаж об Уолтере Фримене. Она спросила, могла бы она дать ему мое имя и номер телефона.

Я был немного неуверен. Я хотел информации, но не хотел давать информацию. Я не хотел быть частью какого-либо радиошоу. Но я сказал Кристин, что она может дать продюсеру мой адрес электронной почты.

Осенью 2003 года со мной связалась человек по имени Пия Кочхар. Мы поговорили. Она была приятной. Она была из Индии. Она сказала мне, что работает над проектом об Уолтере Фримене.

Она сказала мне, что ее партнер — важный радиопродюсер по имени Дейв Айсей. Дейв увлекся лоботомиями после посещения Грейстоун, знаменитой древней психиатрической клиники на севере Нью-Йорка. Затем он прочитал историю об Уолтере Фримене в Wall Street Journal, написанную человеком по имени Джек Эл-Хай, который работал над биографией Фримена. Используя помощь Джека, Дейв и Пия начали пытаться связаться с некоторыми бывшими пациентами Фримена. Это привело их и Пию к Кристин, которая предложила им связаться со мной.

Я рассказал Пии о своей лоботомии. Но я также сказал ей, что беспокоюсь о участии в радиошоу из-за стигмы, связанной с лоботомией. Пия заверила меня, что они делают радиодокументальный фильм об Уолтере Фримене, а не обо мне. Но она все же хотела взять у меня интервью. Она и Дейв хотели приехать в Калифорнию, чтобы лично поговорить со мной.

Я был польщен. Был бы еще более польщен, если бы знал больше о ее партнере и о его работе.

Я не слушаю National Public Radio так часто. Я больше по всяким категориям FM-радио типа “золотые хиты”. Я не слышал о Sound Portraits, которая была радиопроизводственной компанией Дэйва. Поэтому я не знал, что ему была присуждена стипендия Гуггенхайма и Мак-Артура, и что он выиграл четыре премии Пибоди — это как выиграть четыре Пулитцеровские премии или Оскара для радио — а также много других наград. Несмотря на то, что он был еще молодым парнем, он уже был своего рода легендой в радио. Он также был основателем StoryCorps, которая является командой радиопродюсеров, которые путешествуют по стране, заставляя обычных людей рассказывать драматические истории из своей жизни. С 2003 года они помогли сотням обычных американцев брать интервью у своих родителей, бабушек или прабабушек и документировать свою личную историю.

Я ничего об этом не знал. Я знал только то, что где-то там был кто-то, кто очень заинтересован в том, чтобы услышать меня рассказывающего о моей лоботомии. Наконец-то был кто-то, кому действительно важно, что со мной произошло, и кто задаст мне несколько умных вопросов. И мне очень понравилось, что они собирались сесть на самолет и прилететь из Нью-Йорка только для того, чтобы поговорить со мной.

Осенью 2003 года я все еще работал на Durham. В 2000 году я начал обучать водителей автобусов. В 2003 году я получил государственную сертификацию на инструктора вождения. Я зарабатывал больше денег, чем когда-либо раньше, и мне нравилась эта работа.

В то время Барбара и я жили в Аптосе, в квартире недалеко от пляжа с красивым видом на залив Монтерей. Подготовившись к визиту Дэйва и Пии, мы прибрали квартиру. Мы убрали все хлам из гостиной и столовой и спрятали его в спальне. Мы не хотели, чтобы они подумали, что мы неряхи. Мы сидели у окна, глядя на улицу, и ждали их приезда. Я был так нервничал, что вышел на лестничную площадку и стал ждать их там.

Когда они подъехали на парковку и начали подниматься, я немного ошарашенно смотрел на них. Вот этот большой высокий парень, несущий какую-то записную книжку, а за ним — эта маленькая женщина, несущая огромное количество радиооборудования. Для мужчины моего поколения это просто неправильно. Девушке не полагается нести все на себе. Я не понимал, что Пия работает на Дэйва, что ее работа — управлять всем радиооборудованием.

Они принесли подарки. Где-то в нашей беседе я, должно быть, рассказал Пии, что Барбара коллекционирует снежные шары, поэтому она принесла ей один. Мы пригласили их внутрь и сели в гостиной, разговаривая, узнавая друг друга.

Лично, как и по телефону, Пия была приятна в общении. Дэйв был не так прост в общении. Он был очень мил, но у него была привычка постоянно двигать глазами, смотреть по сторонам, как будто ищет что-то. Это меня немного беспокоило.

Затем, когда пришло время для интервью, Дэйв сказал, что хочет посмотреть нашу спальню. Там был весь хлам. Я не хотел, чтобы он туда заходил. Но он сказал, что интервью надо проводить там, потому что это всегда самое тихое место в доме. И мы зашли. Дэйв сидел в кресле на боку кровати. Барбара и я сидели на кровати. Пия сидела у ног кровати, держа большой штативный микрофон.

Я не помню, что Дэйв спрашивал меня. Я знаю, что рассказывал о своей операции, о своей семье и о том, как все пошло не так в моей семье. Я был нервничал. У Дэйва была записная книжка на коленях, и он делал заметки карандашом, иногда перебивая меня и задавая вопросы. “Как это заставило вас чувствовать себя?” или “Что произошло после этого?”.

Через некоторое время мы решили сделать перерыв и поужинать. Мы пошли в хорошее мексиканское место, которое находилось рядом с нашим домом. После ужина Дэйв и Пия вернулись в свой отель.

Как-то в ту ночь после ужина они приняли решение. Они полюбили мою историю. Они полюбили мой голос. Они решили отказаться от Уолтера Фримена в качестве объекта своего документального фильма. Они собирались сделать свой документальный фильм обо мне.

На следующий день они приятно подняли мое самомнение. Они сказали, что у меня такой красивый голос и такое хорошее радио “присутствие”, что они хотели бы рассказать историю Уолтера Фримена, рассказав историю моей лоботомии. Они хотели, чтобы я интервьюировал всех врачей, медсестер и пациентов, которых они могут найти. Я был бы голосом на радио, интервьюирующим всех этих людей.

Я согласился. Но у меня было несколько правил. Я не давал им свою фамилию. Я не собирался садиться в самолет. Я не собирался интервьюировать своего отца.

Они согласились с моими условиями. Мы начали. И почти сразу я вынужден был изменить свое мнение о правилах, которые я установил.

Во-первых, они хотели, чтобы я приехал в Атланту, чтобы интервьюировать женщину и ее мать. Мать была пациенткой лоботомии, а женщина согласилась, что ее можно будет интервьюировать. Но я не хотел лететь.

Они также хотели, чтобы я интервьюировал своего отца. Пия настаивала на этом, но мягко. Она говорила: “Мы действительно думаем, что тебе стоит интервьюировать своего отца”, или “Мы действительно думаем, что это было бы хорошо, если бы ты интервьюировал своего отца”. Я просто продолжал говорить: “Я не хочу этого делать”. Я никогда не отказывался точно, и она никогда не настаивала. Я просто продолжал говорить, что я не хочу этого делать, и она продолжала к этому возвращаться.

Моя проблема заключалась в том, что я не хотел, чтобы мой отец расстроился из-за меня. Наше отношение не было великолепным, но по крайней мере я снова имел его в своей жизни. Я боялся, что, если я расскажу ему о документальном фильме, он расстроится и отвергнет меня, или угрозит больше не говорить со мной.

В начале 2004 года Дэйв и Пия позвонили с важной новостью. Они связались с Университетом Джорджа Вашингтона в Вашингтоне, куда Фримен пожертвовал все свои профессиональные бумаги, и обнаружили, что архивы открыты для любого, кто был пациентом Фримена. Я мог запросить всю информацию, которую Фримен имел обо мне — заметки, документы, фотографии, все. Но мне пришлось лично приехать в Вашингтон. Информация не могла быть передана иным способом. Мне пришлось приехать как можно скорее, и мне пришлось лететь.

Я действительно не хотел этого делать. Не потому, что я не люблю летать. Это потому, что я боюсь летать. Очень боюсь.

Я всегда так чувствовал. Так что, поскольку я не настолько глуп, чтобы делать вещи, которые меня пугают, я никогда не летал. Но я видел катастрофы самолетов по телевизору. Я подумал, что, если я не буду на борту самолета, мне не придется беспокоиться о его крушении.

Другая проблема заключается в том, что я немного клаустрофоб. Мне не нравится находиться в закрытых пространствах. А парень моего размера на самолете автоматически находится в замкнутом пространстве. Я не смог бы свернуться и уснуть, как это делают некоторые люди, летая. Значит, я бы был весь время бодрствующим и напуганным на протяжении всего полета.

Я знаю, что это не совсем логично. Но это не меняет моих чувств. Когда я на земле, в машине или на автобусе или поезде, я чувствую, что нахожусь под контролем. Я могу выйти. Кроме того, я понимаю, как они работают. Я не понимаю самолет. Я просто не могу понять логику этого гигантского здания в воздухе, летающего с людьми внутри. Это лишено смысла.

Но Дэйв и Пия настаивали. Они нуждались во мне в Вашингтоне, чтобы получить доступ к архивам. Они нуждались во мне в Атланте, Джорджия, чтобы взять интервью. Не было времени, чтобы сесть на поезд. Также был вопрос о затратах. У компании Дэйва были бонусные мили с Delta Airlines, поэтому я мог лететь на Восточное побережье и обратно бесплатно. Если бы я собирался ехать на поезде, арендовать купе и питаться, это заняло бы три дня и много денег, чтобы сделать то, что мы могли бы сделать за несколько часов, и бесплатно, на самолете.

Мне все равно было на все это. Но мне было важно попасть в архивы. Я хотел увидеть, что там есть. Я так сильно хотел это, что я даже согласился сесть на самолет.

Я пытался настроить себя на то, что все будет хорошо. Почему бы это не было хорошо? Люди летают все время. Все будет хорошо.

Но все не было хорошо. Барбара и я поехали в аэропорт. Мы планировали лететь на красный глаз в Атланту, чтобы мне не приходилось смотреть в окно и видеть, как высоко мы находимся. Я принял немного мелатонина, чтобы мне было легче заснуть, и немного ксанакса. Но ни то, ни другое не сработало. Я был полностью бодрствующим и очень напуганным на протяжении всего полета.

Мы приземлились около пяти утра. Я понял, почему его называют красным глазом.

Но у меня не было слишком много времени, чтобы жалеть себя. Дэйв и Пия встретили нас в холле отеля на следующее утро. Мы позавтракали и приступили к работе.

Наше первое интервью было с Энн Крубсак, женщиной, которую Фримен прооперировал в ту же неделю, что и меня, в Генеральной больнице Докторов.

К моему удивлению и разочарованию, ее чувства по отношению к Фримену и ее лоботомии были полностью положительными. Эта маленькая, округлая женщина с серебристыми волосами считала, что он был великим человеком, а операция была замечательной вещью.

На втором интервью с Кэрол Ноэлл мы получили кое-что другое.

Она — женщина, которую я встретил в Интернете пару лет назад на сайте psychosurgery.org. Лично она была привлекательной светловолосой женщиной. У нее был склероз, поэтому она двигалась немного медленно.

Она много страдала еще в детстве. Ее мать, Анна Рут, была лоботомирована Фрименом в 1950 году после лечения ряда разрушительных головных болей. Процедура излечила мать Кэрол от ее головных болей. Однако процедура в итоге оставила ее с умом ребенка. И, как ребенок, она была беспечной и не испытывала никакой тревоги. После этого Кэрол больше никогда не имела настоящей матери.

Пия настроила микрофоны и записывающее оборудование. Я начал задавать вопросы, которые я обдумал с Дэйвом. Кэрол оказалась легкой в интервью. У нее была история о ее матери, и она была готова ее рассказать.

“Беспокоилась ли она о чем-то?” — спросила Кэрол. “Нет, не беспокоилась. Как и обещал Фримен…”

Но у нее также не было “социальных манер”, сказала Кэрол. Если она гуляла и видела, что люди собираются на вечеринку или ужин, она просто заходила к ним в дом и комфортно устраивалась там, даже если это были люди, которых она даже не знала.

“Она была лучшим партнером в играх и лучшим другом, который у нас когда-либо был, и мы все любили ее досмерти”, - сказала Кэрол. “Но я никогда не называла ее Мамой или Мамочкой, или что-то в этом роде. Я даже не думала о ней как о моей матери или о бабушке моей дочери. И я даже не брала свою дочь к ней в гости… “.

Это было глубоко тронувшее, разбившее мое сердце, и очень эмоциональное интервью для меня. Это был первый раз, когда я встретил человека, жизнь которого была повреждена, как и моя, лоботомией. Это была не операция Кэрол, но она влияла на каждый день ее жизни после того, как она была сделана.

Мы оставили Кэрол Ноэлл и доехали до Бирмингема, Алабама. К тому времени, как мы прибыли, все были истощены. Мы сняли номера в Holiday Inn и, после ужина, наконец-то отдохнули.

На следующее утро мы встретились с Ребеккой Уэлч. Ее мать, Анита МакГи, страдала от тяжелой послеродовой депрессии, когда ее подверг лоботомии Фримен в 1953 году. Лоботомия сняла депрессию, но оставила ее отстраненной и оторванной от окружающего мира.

“Она там, но ее там нет”, - сказала мне Ребекка.

Мать Ребекки жила в доме престарелых много лет, и Ребекка дежурно посещала ее каждую неделю. Но она никогда никому не говорила о своей матери. Она никогда не говорила о лоботомии, будто это был какой-то стыдный секрет. Фактически, за девятнадцать лет брака Ребекка ни разу не брала своего мужа на встречу с матерью.

Мы договорились встретиться с Ребеккой в доме престарелых. Когда мы прибыли, нас провели в маленькую комнату, где уже ждали Ребекка и ее муж. Ребекка была стройной блондинкой с длинными кудрявыми волосами и сильным южным акцентом. Мы поздоровались и провели несколько минут, знакомясь друг с другом, пока Дейв и Пия готовили свое записывающее оборудование.

Затем они привезли мать Ребекки на некоей каталке.

Ей было плохо. Она пыталась говорить, но не могла. Когда она говорила, это звучало, будто она полоскала рот. Я не мог понять ничего, что она говорила. Мы пытались поговорить, но ничего не получалось.

Поэтому Ребекка предложила ей спеть что-то. Она сказала: “Какая была та песня, мама? Помнишь?”

Вместе они начали петь “You Are My Sunshine“.

После того, как ее мать ушла, Ребекка сказала: “Я не знаю, кто мог рассматривать эту процедуру как чудодейственное лекарство. Единственное, что я вижу, что вышло из этого, это боль и страдание для многих людей.”

Я спросил у нее, почему она ждала так много лет, чтобы познакомить своего мужа с ее матерью.

“Это было настолько болезненно, что я долгое время старалась держаться от этого подальше”, - сказала она. “Как будто, если ты оставишь это в покое, оно уйдет. Но оно никогда не исчезнет.”

“Что заставило вас передумать скрываться от этого?” — спросил я.

««Вы»», — сказала она и начала плакать.

Мы оба расплакались. Среди слез Ребекка сказала мне, что я помогаю людям, просто пытаюсь защитить их задавая вопросы, которые я задаю.

“Вы знаете, скольких людей вы защищаете?”

Я не думал об этом так. Но услышав это от нее помогло мне поверить, что я делаю что-то стоящее. Иногда я сомневался. Правильно ли я делал, выходя с этим в публичное пространство? Я делал это по правильным причинам? Я был несправедлив или мстителен?

Ребекка сказала: “Вы как все те люди, которые запирались, которые не могли начать делать это нелегкое дело, которые не могли задавать все эти вопросы. Вы делаете это для всех них”.

Это было очень трогательно для меня. Мы сидели вместе и плакали достаточно долго, чтобы Барбара начала чувствовать себя немного исключенной. Ребекка и я создали своего рода связь. Как и я, и как Кэрол, она потеряла свое детство — не из-за своей собственной лоботомии, а из-за лоботомии своей матери. И, как и мы, у нее было это ощущение боли, потери и возмущения. И теперь она, наконец, встретила кого-то, кто понимал это.

После этого интервью я почувствовал больше сил к проекту. Я чувствовал, что могу пережить все, чтобы закончить его, если я делаю это таким образом, что помогу другим людям. Это также излечит меня в тех аспектах, которые я никогда не мог предвидеть.

Я почувствовал достаточно сил, чтобы снова сесть на самолет. Мы доехали обратно в Атланту из Бирмингема того дня, едва успев заменить арендованную машину и добраться до аэропорта. Мы полетели в Вашингтон, округ Колумбия, той ночью.