Мусульманский Ренессанс

1. Империя

В IV/X в. империя снова вернулась к тому положению, которое существовало в доисламскую эпоху: вновь образовались отдельные, обособленные государства, ограниченные естественными пределами в том виде, в каком они неизменно, за исключением кратких периодов, пребывали на протяжении всей истории Востока.

В 324/935 г. этот распад империи завершился, и историки дают описание ее ликвидации, черпая при этом сведения из одного и того же источника, что видно хотя бы уже из последовательности изложения: западный Иран отходит к Бундам, Месопотамия — к Хамданидам, Египет и Сирия находятся под властью Ихшида, Африка принадлежит Фатимидам, Испания — Омейядам, Трансоксания и Хорасан — Саманидам, Южная Аравия и Бахрейн — карматам, Табаристан и Джурджан — Дейлемитам, Басра и Басит — ал-Бариди, так что халифу остается лишь Багдад и часть Вавилонии[42]. Уже ал-Мас‘уди в 332/944 г. приводит для сравнения государства Диадохов, возникшие в результате крушения империи Александра Македонского[43].

Однако на первых порах все же сохраняется видимость верховной власти багдадского халифа. Тот же самый ал-Мас‘уди говорит об империи (‘амал) «повелителя правоверных», которая простиралась от Ферганы и крайних пределов Хорасана до Танжера, на западе, на 3700 фарсахов, а от Кавказа до Джидды, близ Мекки,— на 600 фарсахов[44].

Местные правители (асхаб ал-атраф или мулук ат-тава’иф) признавали верховную власть империи, заставляли в первую очередь упоминать имя халифа во время богослужения в мечети, покупали у него свои титулы и ежегодно отсылали ему дары. Например, когда в 358/968 г. Буид ‘Адуд ад-Даула завоевал Керман, то грамоту на право владения им он получил от халифа[45]. Подобно императору Священной Римской империи германской нации с его номинальной властью, во главе всей империи стоял халиф, но это был всего лишь сан, лишенный реального могущества. Однако сама идея империи была еще настолько сильна, что даже испанские Омейяды именовали себя не «повелителями правоверных» или халифами, а «сынами халифов» (бану-л-хала’иф).

Первую брешь пробили Фатимиды. Они пожелали быть не только светскими правителями, но и подлинными наследниками пророка и в 297/909 г., после захвата Кайравана[46], присвоили себе этот титул. С тёк пор значение этого титула стало так быстро падать, что в 342/953 г. даже мелкий суннитский владетель Сиджилмасы, расположенной южнее Атласа, присвоил себе некогда вселявший страх титул «повелителя правоверных»[47].

«Когда ‘Абд ар-Рахман в Испании прослышал, что Фатимиды именуют себя повелителями правоверных, то и он поступил так же в 350/961 г.»[48]. Этот раскол освобождает идею ислама от определенных политических границ, отчизна мусульманина как бы становится обширнее, зарождается понятие «мусульманской империи» (мамлакат ал-ислам). Надо заметить, что ал-Мас‘уди еще не пользуется этим понятием. В то время как для ислама это означало расширение территории, Германия при объединении германской империи, наоборот, стала меньше. Для ал-Мукаддаси мусульманская империя простирается от самых крайних пределов на Востоке у Кашгара и до крайних пределов Суса (на Атлантическом океане) — на целых десять месяцев пути[49]. Согласно Ибн Хаукалу, империя была ограничена на востоке Индией и Персидским заливом, на западе — народами Судана, населяющими побережье Атлантического океана; на севере граничила со страной румов, Арменией, аланами, Арраном, с хазарами, русами, булгарами, славянами, тюрками и с Китаем; на юге границей служило Персидское море[50]. В этих пределах мусульманин, совершая путешествие, повсюду находился под сенью своей веры, встречал того же бога, те же молитвы, аналогичные законы и схожие обычаи. И в этом смысле существовало некое практическое право гражданства мусульманской империи, когда мусульманин был уверен в личной свободе во всех областях своей страны и никто не мог сделать его рабом[51]. В V/XI в. Насир-и Хусрау совершал путешествие через всю империю с меньшей опасностью для жизни, чем путешествовавшие в XVIII в. по Германии.

Однако фатимидский халиф крепко наседал на своего аббасидского соперника. Кроме Африки за здравие повелителя Египта молились Йемен и Сирия, «в каждой долине имел он своих агентов»[52]. Чего только ему не приписывали! Об этом говорит следующая небольшая история: у султана ‘Адуд ад-Даула в Багдаде на корме его лодки (забзаб) был укреплен серебряный лев; и вот однажды он был похищен. Все были поражены отвагой вора, принимая во внимание ту жестокую кару, которая ждала его от сурового правителя. В поисках вора перевернули все вверх дном, но безуспешно. Предполагали, что это Фатимид подослал кого-то совершить кражу[53]. В 401/1010 г. заносчивость одного из вождей бедуинов — шейха племени ‘Укайл[54], под властью которого находились Анбар и Куфа, зашла настолько далеко, что он под самым носом Аббасидов приказал молиться о здравии египетского халифа ал-Хакима, пока его не образумил Буид Баха ад-Даула[55]. Правда, для багдадского халифа являлось неким утешением, что восходящее светило мусульманского мира — султан Махмуд из Газны постоянно свидетельствовал великое перед ним благоговение, сообщал ему о своих победах и делился заботами. Когда в 403/1012 г. Фатимид ал-Хаким написал ему письмо, пытаясь привлечь на свою сторону, Махмуд отправил это послание Аббасиду, предварительно разорвав и плюнув на него[56].

Острее всего были разногласия в вопросе о священной области вокруг Мекки и Медины, обладание которыми стало теперь значительно более важным, чем прежде. Если ранее не было повода для обсуждения отличительных признаков истинного халифа, то теперь при борьбе за этот сан возникло учение, утверждавшее, что подлинным повелителем правоверных является тот, кому принадлежит священная область[57]. Это было то самое учение, которое еще и в наши дни[58] используется для обоснования прав османского халифата.

Tertii gaudentes — «третьими радующимися» в этом споре о священных городах были Алиды, из коих Хасаниды постоянно владели землями вокруг Медины. Таким образом, около середины IV/X в. Мекка могла быть захвачена мединскими Алидами, причем ни одна из обеих великих враждующих сторон не стала протестовать. И в конце этого столетия мы видим и в священной области современную картину: политический центр тяжести переместился из Медины, ранее бывшей политической столицей, в Мекку, а властителями священного города стали шарифы[59].

В этот период империя ислама и в чисто географическом смысле вновь стала более восточной. По мнению Карла Великого, Средиземное море было в то время морем сарацинов. Еще к началу IV/X в. Аббасиды прочно удерживали свои позиции на западной границе против Византии и не раз оглашали победные реляции с минбаров мечетей столицы. В 293/904 г. мусульманские пираты захватили Салоники, второй по величине город Византийской империи — «большой город, обнесенный стеной, с укреплениями и башнями» — и увели в рабство 22 тыс. жителей города[60].

Однако позднее, в 314/926 г., со взятием Малатьи (греч. Мелитены), началось наступление греков[61]. В 331/942 г. после торжественного совещания по ходатайству престарелого везира в отставке ‘Али ибн Исы христианам была возвращена хранившаяся в Эдессе икона Христа как выкуп за мусульман-военнопленных. С большим торжеством эта икона была доставлена в храм св. Софии[62]. Ал-Мас‘уди сетует на «слабость ислама в нынешние времена, когда он идет к упадку и ромеи одерживают победы над правоверными, пути паломников приходят в упадок, а священная война затухает… Вплоть до этих времен ислам всегда был победоносен; теперь же столпы его ниспровергнуты, его фундамент разрушен; это происходит в 332/943 г. при халифе ал-Муттаки, повелителе правоверных, да поправит Аллах наши дела»[63].

Что же касается Византийской империи, то на протяжении этого столетия ей выпало счастье видеть на своем престоле одного за другим трех выдающихся полководцев: Никифора Фоку, Иоанна Цимисхия и Василия II Болгаробойцу, причем последнему и самому способному к тому же суждено было в течение долгих 55 лет стоять во главе империи. В 350/961 г. после восьмимесячной осады Никифор взял о. Крит — главную стоянку мусульманских пиратов, пятью годами позже пал Кипр, а вместе с ним и безраздельное господство ислама на Средиземном море. В 351/962 г. Никифор вступает в Алеппо, в 354/965 г. сдается Массиса[64] и, наконец, героически сопротивлявшийся Тарс, наиболее мощный оплот мусульман, «после того как они от голода питались мертвечиной»[65]. В 357/968 г. Никифор захватывает города Хама и Химс, где завладевает головой Иоанна Крестителя, затем берет Латакию, а в последующую зиму — почти непобедимую Антиохию[66].

Когда же в 362/972 г. Месопотамия подверглась жестокому опустошению и был разграблен даже и Нисибин[67], в Багдаде восстал охваченный отчаянием народ, прежде всего бежавшие туда жители Месопотамии и Сирии. Они воспрепятствовали проповеди в мечетях, разнесли вдребезги минбары и так бурно атаковали дворец халифа, что пришлось даже стрелять по ним из окон[68]. Была организована армия добровольцев численностью 60 тыс., и правительство потребовало у халифа денег на ведение священной войны. После долгого и упорного сопротивления халиф собрал все же 400 тыс. дирхемов, но и то лишь благодаря тому, что продал свои ковры и одежды, а также тиковое дерево и свинец из своего дворца, так что среди паломников пошли разговоры: «У халифа была произведена конфискация». Однако султан Бахтийар употребил эти деньги в свою пользу, армия добровольцев раскололась на суннитов и шиитов, и они набросились друг на друга. О греках уже не могло быть и речи[69].

В 364/974 г. были завоеваны Баальбек и Бейрут, причем из Бейрута был перенесен в основанную Иоанном Цимисхием часовню в Бронзовом дворце Константинополя чудотворный образ Христа. А Дамаск был вынужден купить себе пощаду ценой ежегодной контрибуции в размере 60 тыс. динаров[70].

На юге, в сторону Нубии, была сохранена граница древней Римской империи. Еще в 332/943 г. находившийся в то время в Египте ал-Мас‘уди писал: «Жители Нубии и по сей день платят империи дань <рабами>, которую обе стороны именуют бакт (pactum) и которая поступает представителю египетского наместника в Асуане»[71]. В 344/955 г. нубийцы потеряли даже свой пограничный город Ибрим (Primis)[72]. На крайнем юго-западе крупный торговый город западной части Сахары Аудагушт уже стал мусульманским, образуя таким образом наиболее выдвинутый в сторону Африки форпост[73].

В противовес уменьшению территории империи на западе стоит неуклонное продвижение ее на восток. Так, в 313/925 г. был завоеван до той поры еще языческий Белуджистан[74], в 349/960 г. приняли ислам 200 тыс. шатров (харках) тюрков[75]. В то время как в конце III/IX в. последним городом империи в сторону тюрков был Исбиджаб[76], вступление Богра-хана в круг мусульманских властителей продвинуло эту границу вплоть до бассейна р. Тарим. По ал-Мукаддаси, империя ислама простирается до Кашгара[77], а в 397/1006 г. становится мусульманским и Хотан[78]. К этому же времени из Газны выступает Махмуд и подчиняет исламу обширные территории Индии. «У индийских правителей существовал обычай в знак заключения союза отсекать себе один палец; а у Махмуда скопилось много таких пальцев»[79].

С современной нам точки зрения, когда судят по количеству территории и по так называемому единству, распад империи Аббасидов, конечно, не вызывает сомнений. «Мировые империи», однако, всегда обусловлены наличием гениального властелина или особо жестокой касты и во всех случаях противоестественны. Египет Ихшидов, Кафуров и Фатимидов неплохо выдержал испытание, неплохую оценку получает также и империя Саманидов на Востоке[80]. Для Багдада же это было суровое время. С тех пор как в 315/927 г. город первый раз потревожили бродяги (‘аййарун)[81], они выходят на арену при каждом проявлении слабости правительства. Тягчайшими временами был период безвластия с момента смерти Беджкема и до вторжения Бундов (329—334/940—945). В 329/940 г. во время сильной грозы рухнул зеленый купол дворца основателя города ал-Мансура, а купол этот «был венцом Багдада и отличительной приметой города»[82], так что это происшествие символизировало упадок. В 331/942 г. главарь шайки разбойников Ибн Хамди смог совершенно беспрепятственно разграбить город, пользуясь при этом покровительством Ибн Ширзада, который, будучи писцом при тюркском главнокомандующем, фактически возглавлял правительство. Ибн Хамди должен был ежемесячно выплачивать Ибн Ширзаду 15 тыс. динаров из награбленного им самим и его товарищами «и получал в этом квитанции (бера’ат) и счета (рузат) от банкира». Это привело к тому, что жители города стали нести караулы с сигнальными трубами и лишились возможности спокойно спать[83]. Дома в то время пустовали, и в конце концов домовладельцы даже платили деньги тем, кто отваживался жить в их домах и содержать их в порядке. Много бань и мечетей было закрыто[84]. Ко всему этому присоединялись еще вечные распри между суннитами и шиитами, сопровождавшиеся непрерывными пожарами. Пожар 362/972 г. обратил в пепел одних только лавок 300 да 33 мечети и стоил жизни 17 тыс. человек. Говорили, что этот пожар был устроен самим правительством, чтобы положить конец стычкам в городе. В те годы началось переселение жителей в восточную часть города, которая и по сей день населена значительно гуще[85]. На следующий год великодушный писец, после смерти своего господина избранный главнокомандующим, обложил население такими налогами, что многие купцы сбежали из города. Общественная безопасность настолько ослабла, что разбойники вломились как-то даже в дом самого кади. Спасаясь от них, тот выбрался на крышу дома, но свалился вниз и умер[86]. Во времена ал-Мукаддаси в Багдаде уже были пустыри, население города «поредело, с каждым днем все идет к упадку, и я опасаюсь, что будет, как в Самарре»[87]. Площадь, где в былые времена около полудня было самое оживленное движение, — на перекрестке улиц сапожников и торговцев биссусом[88] — в 392/1001 г. была пустынна, и там разгуливали лишь воробьи да голуби[89]. Столица Египта стала в то время больше и многолюднее Багдада[90] и с той поры так и осталась самым крупным мусульманским городом.