Мусульманский Ренессанс

24. Производство продуктов потребления

В противоположность питающимся рисом индийцам и жителям Восточной Азии почти все городское население мусульманской империи питалось хлебом. Особенно отличались они от первых еще и тем, что все употребляли в пищу молоко. Оба этих основных продукта всякого хозяйства были, таким образом, те же, что и в Европе, с той только разницей, что на Востоке хлеб сохранил форму тонких круглых лепешек, какую ему придавали также и обитатели свайных построек в Европе. И, наконец, виды злаковых культур мусульманских стран одинаковы с европейскими.

В сельском хозяйстве европейского средневековья главным событием было вытеснение пшеницей проса и ячменя, тогда как на Востоке давно уже утвердилось господство пшеницы[2987]. Ее выращивали повсюду, где было достаточно воды, а просо (дурра) продолжало ограничиваться засушливыми зонами Юга (Южная Аравия, Нубия, Керман), потому что оно, «как кунжут и овес, почти не требует воды»[2988]. «Оно — как пшеница, но едят его как рис»[2989]. Месопотамия занималась исключительно выращиванием пшеницы, в качестве доказательства наступившего вздорожания здесь неизменно приводится уровень цен на пшеницу. Рис стоял на третьем месте после ячменя. На это обратили внимание китайцы; так, «Лин вай дайда» (1178 г. н.э.) сообщает о Багдаде следующее: все люди едят хлеб, мясо и суло <кумыс>, а вот рыбу, овощи и рис — редко. Другой китаец пишет ок. 1300 г. н.э. о Египте: народ существует хлебом и мясом, риса они совсем не едят[2990]. В Хузистане пшеница также еще стояла на первом месте, однако там уже выпекали рисовые лепешки и рисом питался народ[2991]. В болотистых местностях Мазендерана вынуждены были ограничиваться одним лишь рисом[2992].

В Палестине и Египте выращивали огородную культуру, соответствовавшую нашему картофелю — колокас[2993]. Мы располагаем данными, свидетельствующими о наличии этой культуры в эпоху античной Греции на греческих островах, в Малой Азии и в Египте. Это клубни таро[2994] — мясистое, утолщенное корневище, которое в Полинезии еще до появления там европейцев было важнейшим продуктом питания. «Они имеют форму круглой редьки и покрыты кожурой; остры на вкус и жарят их в масле»[2995]. «Колокас чистят и отваривают, воду, в которой он варился, следует сливать, лишь после этого его можно жарить в масле»[2996]. Выращивали его в форме «пальцев» и «голов», причем первые были вкуснее и дороже[2997], особенно хорош он «зимой к баранине»[2998].

Из числа фруктовых культур чаще всего выращивали виноград; надо сказать, что ал-Маварди[2999], говоря о Вавилонии, отводит первое место виноградарству (карм — в древней Вавилонии это слово означало всякое возделанное поле). Эта культура уже в то время имела огромное количество разных сортов: «Если кто-нибудь в пору ранней юности покинет дом и вплоть до старости будет странствовать по земле в поисках лозы от города к городу, чтобы изучить ее сорта и стать знатоком ее особенностей, пусть даже в пределах одного только климата или одной только местности, то и то не сможет он с этим справиться; слишком много будет это для него»[3000]. В Южной Аравии было обычным выращивать гигантские виноградные грозди; говорят, что из тех мест один из наместников Харуна ар-Рашида доставил как-то на верблюде две грозди винограда — по одной в корзине. С армянских и индо-иранских гор вывозили крышки для столов из дерева виноградной лозы по 20 пядей в окружности[3001]. Названия сортов винограда были частью народные, как, например, «коровий глаз», «сахар», «кончики пальчиков монашки», «бутылочки», но чаще всего обозначали место происхождения сорта: мулахитский, джурахитский, славянский. Виноградная лоза, которую, по Страбону[3002], впервые принесли в Вавилонию и Персиду (Фарс) македоняне, распространилась таким образом по всей империи, а арабское нашествие в свою очередь принесло на Восток новые сорта. Так, например, разикитский виноград из Та’ифа (близ Мекки) возделывался как в Вавилонии[3003], так и близ Герата в Афганистане[3004]. Источник с берегов Мертвого моря особо подчеркивает, что крестьяне там производили искусственное опыление лозы, как это делается с пальмами и как магрибинцы делают это с фиговыми деревьями[3005].

III/IX век добавил к ассортименту плодов империи сразу же два вида цитрусовых, среди которых самым важным был лимон, другим же являлся померанец (нарандж). Оба этих фрукта наряду с другими дорогими сортами фруктов были предложены гостям во время одного дворцового празднества в Самарре приблизительно в середине III/IX в., причем источник, писавший в IV/X в., особо упоминает о померанце, замечая, что в то время он был большой редкостью[3006]. Эти плоды воспевает принц Ибн ал-Му‘тазз в конце III/IX в.[3007], однако они, кажется, так и остались в узком кругу потребителей. В 332/944 г. ал-Мас‘уди пишет: «Померанцевое дерево и дерево круглого цитруса (утруджж мудаввар) были ввезены из Индии после 300/912 г. и высажены в Омане. Затем они были доставлены в Басру, Месопотамию и Сирию, пока их не стало много в домах Тарса, Антиохии, сирийского побережья, Палестины и Египта, где их раньше не знали. Но они лишились тонкого винного аромата и красивой окраски, которые они имели в Индии»[3008]. Померанцевые деревья (нарандж) стояли у халифа ал-Кахира (320—322/932—934 г.) в его небольшом дворцовом саду, и он к ним привязался всем сердцем. Привезены они были туда из Индии через Басру и Оман[3009]. А во времена ал-Мукаддаси их выращивали уже и в Палестине[3010]. Что же касается лимона, то в IV/X в. Ибн Хаукал должен был впервые представить его своим читателям: «В Синде, самой южной провинции империи, нет ни винограда, ни яблок, ни орехов, ни груш, а только сахарный тростник, и, кроме того, есть у них плод, имеющий форму яблока, называемый лимон, очень кислый»[3011]. То же мы находим и у ал-Мукаддаси: «К числу особенностей Синда относится их лимон — это плод, похожий на абрикос, очень кислый»[3012]. На протяжении всего IV/X в. лимон оставался предметом ввоза[3013] и лишь позднее, пройдя из Индии через Оман, нашел себе новую родину в Месопотамии[3014]. Позднее в Египте выращивали «яблоко-лимон» (лимун туффахи), «настолько мало кислый, что его можно было есть без сахара»[3015], «зимний лимон» и «плакучий лимон» (лимун са’ил)[3016]. Однако на приготовление лимонада этот новый плод еще не употребляли, и в IV/X в. новым достижением утонченной жизни являлось скорее питье воды со льдом, как это делали в Багдаде, «мы же, в жалкой Басре, пьем омерзительнейший напиток: цитрусовую воду, противную, тяжелую, тягучую и резкую, как холерный стул»[3017].

Больше всего была распространена торговля арбузами, и поэтому городские фруктовые хранилища просто назывались «арбузный дом»[3018]. Особенно известностью пользовались арбузы Северо-Восточной Персии: арбузы из Мерва доставлялись в Вавилонию нарезанными на куски — факт, неизвестный в отношении какого-либо другого города[3019]. «Дыни из Шубаркана (между Мервом и Балхом),— подтверждает Марко Поло,— нарезаются на тонкие пластины в форме спирали, как у нас тыква, а затем, когда они высохнут на солнце, их посылают в больших количествах на продажу в соседние страны»[3020]. Дыни доставляли в Багдад также в свежем виде на льду в свинцовых ящиках. Если они прибывали целыми и неповрежденными, то за них платили по 700 дирхемов за штуку![3021]

Роль, которая в наши дни принадлежит американскому томату, играл в то время гранат. Наряду с плотами леса и плотами, груженными маслом, упоминаются также огромные суда с этими фруктами, «плывущие с Евфрата в Багдад»[3022].

Самыми лучшими яблоками считались сирийские[3023], их вывозили в Египет[3024], причем ежегодно ко двору халифа доставляли 30 тыс. штук в мехах[3025]. На Востоке яблони не принимались, «так как они не в состоянии переносить горячие сухие ветры пустыни»[3026].

Торговля финиками приводила в движение огромные количества грузов. Основными производителями фиников были Вавилония[3027], Керман и Северная Африка. Высококачественным товаром считался месопотамский финик. В документах называется много разных сортов фиников. В финиковых районах Северной Африки в хороший год можно было получить верблюжий вьюк этих плодов за 2 дирхема[3028]; в Кермане цена 100 манов фиников порой падала до 1 дирхема, а надо сказать, что Керман снабжал ими всю Персию. Ежегодно около 100 тыс. верблюдов большими караванами тянулись на юг, чтобы достать там этих с нетерпением ожидаемых плодов. Погонщики караванов были буйные парни, «распутство в караванах было велико», и жителям Кермана они так досаждали, что те давали каждому хорасанскому погонщику по одному динару, когда он снова покидал их страну[3029]. Точно так же и караваны, тянувшиеся через Сахару в страну негров, были нагружены в основном финиками, взамен они доставляли обратно рабов и золото. Главным пунктом этой торговли финиками была Сиджилмаса в Южном Марокко[3030].

Оливковое дерево — растение средиземноморское; Сирия и Северная Африка снабжали оливковым маслом всю империю. Самое лучшее масло поступало из Сирии[3031], особенно большое количество оливковых деревьев насчитывал г. Набулус[3032]. В Алеппо масло хранилось в больших цистернах. При взятии города в 351/962 г. греки влили в них воду, чем заставили масло вытечь наружу[3033]. Тунис снабжал оливковым маслом еще древний Рим. В IV/X в. в Сфаксе добывали так много оливкового масла, что за один динар можно было получить 60 и 70 кафизов[3034], и в наше время ни в одной из средиземноморских стран не умеют так ухаживать за оливковым деревом, как там[3035]. Жители прочих провинций выходили из положения, употребляя редечное и репное масло в Египте[3036], кунжутное — в Вавилонии и Афганистане[3037], но в Фарсе уже опять выращивали оливковые деревья.

Вследствие высоких цен на сахар сахарный тростник сажали всюду, где только можно, даже в Галилее и близ Тира[3038]. Несмотря на то что разведение сахарного тростника в Египте уже для II в.х. доказано данными папирусов[3039], географы IV/X в. не говорят о нем ни слова; но в V/XI в. эта культура, кажется, приобрела большое значение — может быть, из-за прекращения политической связи с Востоком, ибо Насир-и Хусрау сообщает в 440/1048 г.: «Египет производит много меда и сахара»[3040]. Главной областью разведения сахарного тростника был Хузистан, причем самый прославленный тростник произрастал в районе Гундайсабура <Джундишапур>[3041]. В Вавилонии разведение тростника играло наибольшую роль в окрестностях Басры[3042]. Даже и в Испании верующие мусульмане сделали сахар продуктом местного производства[3043]. Совершенно особым образом упаковывался йеменский столовый сахар: его сушили на солнце, затем им набивали ивовые трубки и в таком виде на несколько дней ставили в ледник, пока он не затвердевал. Отверстия трубки заделывали гипсом. При употреблении трубки разламывали, а сахар резали ножом на подносе или на хлебной лепешке. Этот сахар вывозили в Вавилонию и Мекку[3044].

В роли нашей трески выступал осетр (тиррих; греч. thrissa) из оз. Ван, которого в засоленном виде доставляли вплоть до Алеппо и даже до Афганистана[3045]. На Западе его место занимал тунец (тунн; греч. thynnos), которого ловили у берегов Испании и лежащей напротив Африки (главным образом у Сеуты) и оттуда в сушеном виде продавали дальше. Охотились на него при помощи гарпуна[3046]. В народе жило поверье, будто тунец ежегодно уходит от берегов Африки в Средиземное море, чтобы там совершить паломничество к какой-то скале[3047].

Изысканным кушаньем была «съедобная земля», которую ели после обеда в качестве десерта. Самой лучшей считалась зеленая, как брюква, но более блестящая[3048], воспевается также и обычная — белая[3049]. Зеленую землю добывали главным образом в Кухистане[3050]; 1 фунт ее порой стоил в Египте и Магрибе 1 динар[3051]. Из Толедо «съедобная земля» проникла вплоть до областей, населенных тюрками[3052]. Между прочим, употребление в пищу этой земли было запрещено разными учеными[3053].

«Все жители Сиджистана <Сеистан> добавляют во все свои кушанья вонючую камедь (asa foetida), которая «растет в пустыне между Сиджистаном и Мекраном»[3054]. Еще и в наше время эта отвратительно пахнущая приправа является основным предметом вывоза из Пенджаба через Кветту в Афганистан[3055], откуда она еще в средние века доставлялась в Китай[3056].

Камфару, эту драгоценнейшую и излюбленнейшую специю, привозили как на Запад, так к в Китай с островов Борнео и Суматры мусульманские мореходы[3057]. Ладан же, который раньше поставлял как главный товар Йемен, в исламском мире вышел из моды. Он, правда, еще упоминается[3058], однако уже полностью вытеснен амброй, лучшие сорта которой также приходили из Южной Аравии[3059].

Веселая пестрота восточной одежды происходила оттого, что первоначально каждая местность употребляла краски, непосредственно находящиеся под руками. Так, бедуин использовал черный цвет козьей шерсти и белый — овечьей. В IV/X в. жителей Северо-Африканской Барки[3060], «которая совсем красная из-за красной земли»[3061], отличали в египетской столице от остальных жителей Запада по их красной одежде[3062]. В общем же надо сказать, что торговля уже произвела свое выравнивающее воздействие и распространила два основных красящих вещества, дающих отличные синий и красный цвета,— индиго и кермез (откуда немецк. karmoisin, совр. karmesin — karmin) по всей империи. В одном только Кабуле ежегодно продавалось на 2 млн. динаров индийского индиго[3063], причем это драгоценное сырье, как и сахарный тростник, разводили на любом мало-мальски пригодном участке земли. В Верхнем Египте индиго составляло основную культуру оазисов[3064], в Палестине близ Зо‘ара и в Базане[3065], в Кермане, на Мертвом море, «где велась большая торговля индиго, заменявшим крашение кабульским индиго из Кабула»[3066]. В Египте индиго можно было срезать каждые 100 дней, однако на первый год его надо было поливать раз в 10 дней, на второй — 3 раза, на третий — четыре раза[3067]. Из этого видно, что культура эта пришла из страны с десятичной системой.

Основным источником, откуда поступал кермез, была Армения, особенно провинция Айрарат[3068]; отсюда его доставляли вплоть до Индии[3069].

Для окраски в желтый цвет употребляли натуральный шафран (за‘фаран), сафлор (‘усфур) и арабский шафран (варс) — похожее на кунжут растение, которое росло только в Йемене[3070]. Йеменские верблюды, «сплошь покрытые желтой пылью» от их драгоценной ноши, тянулись на север. Наряду с другими красителями варс[3071] едва принимали в расчет, и все же, несмотря на это, итальянцы назвали по нему бразильское <красное.— Д.Б.> дерево — verzino. Шафран ценился столь высоко, что в 246/860 г. посол халифа привез его в виде дара императору Византии[3072]. Из-за его отличных качеств шафран выращивали во многих местах — в Сирии и на юге Персии, но основным местом его добычи была древняя Мидия[3073]. На Западе его вывозили в больших количествах из Толедо[3074].

Что же касается неорганических веществ, то бура добывалась в оз. Ван, на севере Персии, откуда ее, вероятно, доставляли пекарям в Месопотамию и Вавилонию. Называлась она хлебная бура (бурак ал-хубз) и шла для глазировки печенья[3075]. Наряду с ней в оз. Урмия имелась еще и белая, ювелирная бура (бурак ас-сага), которую с большой для себя прибылью транспортировали вплоть до Египта[3076]. Основным продуктом области оз. Чад (Судан)[3077] были квасцы (шабб), которые вывозили как в Марокко, так и в Египет[3078]. Соль, добываемая в копях Сахары, приводила в движение тысячи верблюдов и носильщиков, а морская соль с берегов Атлантического океана проникала глубоко в Судан[3079].

Единственные значительные месторождения нашатыря (нушадир), этого основного вещества химии той эпохи, были расположены в противоположных концах мусульманского мира — в Мавераннахре и в Сицилии[3080]. Первое месторождение было много более важным; по нему, в частности в Европе, это лекарство с давних пор называлось татарской солью[3081]. «В горах Буттама есть пещера, над которой построен дом с закрытыми дверями и окнами. Из этого провала подымается пар, который днем похож на дым, а ночью — на пламя. Когда пар осаждается, из него выпадает аммиак. Входящие в этот дом люди должны закутываться в мокрые войлочные покрывала, в противном случае они сгорят[3082]. Пар этот переходит с места на место; и когда он исчезает в одном месте, то в поисках его начинают копать в другом месте, пока он вновь не покажется на поверхности. Если нет постройки, мешающей ему улетучиваться, то к нему можно приблизиться без вреда, но если он находится под давлением в постройке, то он сжигает входящего своим непомерно высоким жаром»[3083]. Удивительные сведения о долине аммиака сообщает ал-Мас‘уди в 332/944 г.: «Там, где берут свое начало большие реки Китая, находятся аммиачные горы. Летом, в ночную пору, уже за сто фарсахов виден огонь, днем же из-за большой яркости солнечного света он кажется паром. Оттуда вывозят аммиак. Тот, кто хочет летом проехать из Хорасана в Китай, попадает в эту местность и находит между этих гор долину протяженностью в сорок-пятьдесят миль. Он приходит к людям, живущим в начале долины, и обещает им (нужно читать йургибухум) хороший заработок. Они взваливают его багаж на плечи, в руках у них палки, которыми они бьют по обоим бокам идущего впереди носильщика и путешественника, чтобы они без устали шли, не останавливались и не погибли бы от тягот этой долины. В конце долины — болота и пруды, в воды которых бросаются от больших страданий и жары, причиняемой аммиаком. Ни одно животное не может пройти этой дорогой. Летом аммиак горит ярким пламенем, и тогда вообще уж никто не может вступить в эту долину. Но зимой, когда выпадает много снега и дождя, которые понижают жар и тушат огонь, люди входят в эту долину, однако животные не могут. Кто спускается из Китая, того бьют так же, как подымающегося туда (читай: биссадир вместо билма’ир)»[3084]. В 982 г. н.э. китаец Ван Янь-дэ посетил рудник, где добывали аммиак, и сообщил о нем: «Аммиак добывают в горах севернее Петина, откуда постоянно вздымаются столбы пламени. По вечерам видны огни, как бы исходящие от факелов, так что можно разглядеть птиц и полевых мышей этих гор, которые кажутся тогда целиком красноватыми. Собиратели [аммиака] носят обувь на деревянной подошве, потому что кожаные сгорели бы»[3085].

Согласно китайским источникам, место добычи аммиака лежит в восточной части Тянь-Шаня, в 200 ли на север от Кучи. В одном китайском сочинении 1772 г. сказано: «Аммиак поступает с одной аммиачной горы на севере от города Куча, изобилующей пещерами и трещинами. Весной, летом и осенью эти отверстия наполнены огнем, так что по ночам кажется, будто гора освещена тысячами ламп. В эту пору к ней никто не может приблизиться. Только зимой, когда большие массы снега приглушат огонь, местные жители занимаются сбором аммиака»[3086]. Также и писавший в XI в. афганец ал-Худжвири рассказывает в одном своем мистическом сочинении, что он видел на границе ислама в одном тюркском городе горящую гору, из которой вырывались пары аммиака, «посреди пламени была мышь, которая издохла, когда покинула раскаленный зной»[3087]. Этот аммиак настолько высоко ценился также и в Китае, что местные жители выплачивали им императору подать[3088].

Тридцать лет тому назад эта гора была обследована. Вот что пишут об этом официальные «Туркестанские ведомости»: «Гора Пейшан, или Пайшан, не является вулканом, как это установила специально направленная для этой цели русская экспедиция. Дым исходит из горящих пластов каменного угля. Склоны Пейшана покрыты трещинами, из которых со страшным шумом вырывается дым и содержащий серу газ». Я нашел это в только что цитированной работе Фридрихсена, который добавляет: «Этому соответствует и то, что Регель[3089] сообщает согласно сведениям направленного для ботанических изысканий садовника Фетисова: Пайшан — это гора конусообразной формы, не имеющая на вершине кратера, но зато изобилующая боковыми отверстиями». Поэтому Фридрихсен склонен рассматривать эту гору как горящий угольный пласт[3090].

Что касается обоих благородных металлов, то различные области, мусульманской империи наилучшим образом дополняли друг друга. Так, Восток поставлял серебро, а западная часть — золото. Клондайком того времени была знойная пустыня на восток от Верхнего Нила, между Асуаном и ‘Айзабом. Столицей золотоискателей был <Вади> ал-‘Аллахи, на расстоянии 15 дневных переходов от Асуана[3091]. Ночью при слабом лунном свете выходили золотоискатели на разведку и отмечали те места, где они замечали что-нибудь блестящее[3092]. На следующий день они промывали песок на этих участках, смешивали золото со ртутью и расплавляли его[3093]. Искатели счастья устремились туда лишь начиная с середины III/IX в., после того как в 241/855 г. энергично проведенный поход правительственных войск небольшими, но отборными силами образумил непокорных до той поры буджжа. С того времени датируется поглощение тамошнего местного населения арабскими племенами[3094]; так, уже в 332/944 г. распространил свою власть над золотой страной вождь арабского племени раби‘а[3095]. Абу-л-‘Ала ал-Ма‘арри (ум. 449/1057) прямо так и сказал египетскому халифу, предложившему ему деньги: «Я богат, как самый богатый человек, а потому оставь меня со своим рудником Асуана»[3096]. Второй значительный золотой источник изливался в Судане: «Золото — основной товар у чернокожих, от мала до велика все живут им»[3097]. Все караваны, которые шли с юга через Сахару, везли золото и рабов; носильщики несли туда соль, а обратно — золото, и притом все на голове, «так что они становились совершенно лысыми»[3098].

В 390/1000 г. было открыто месторождение золота и на Востоке — в Афганистане[3099], однако позднее о нем ничего не слышно. Самый богатый серебряный рудник ислама был расположен на восточном конце империи, в Гиндукуше, так называемое «пятихолмие» — Пенджхир. В то время там насчитывалось 10 тыс. рудокопов, «которые с головой погрязли в распрях и пороках»[3100].

«Серебряные монеты там настолько в ходу, что почти все стоит целый серебряный дирхем, пусть даже это будет ломтик овощей. Серебро таится в недрах вершины одной горы, возвышающейся над городом, которая из-за сплошных ям выглядит как решето. Рудокопы идут только лишь по ходу тех жил, которые определенно ведут к руде. Когда они нападают на такую жилу, то они неустанно копают, пока не натыкаются на серебро. Случается так, что кто-нибудь выкапывает там около 300 тыс. дирхемов, нередко кто-нибудь находит и такое, что его самого и его потомков делает богатыми людьми, нередко зарабатывает он по меньшей мере стоимость своих издержек, но часто бывает и так, что он становится нищим, когда, например, вода и другие препятствия одерживают верх. Порою один рудокоп идет по ходу жилы, а другой пробирается к ней по другой расселине, и они начинают копать вместе. В этом случае существует обычай, что тот, кто первым нападет на руду и станет поперек дороги своему сопернику, имеет право на рудник и на его разработку. Копая так наперегонки, они работают, как дьяволы,— ведь если один из них первым доберется до руды, то пропали все старания другого. Нападут они на руду одновременно, тогда они делят добычу поровну. Они углубляются в землю только до тех пор, пока горят свечи и фонари, когда же они доходят до такой глубины, что тухнет огонь, они перестают углубляться. Кто же проникает глубже, погибает в самый короткий срок. Бывают такие случаи, что кто-нибудь утром богат, а к вечеру беден или утром беден, а вечером богат»[3101].

Серебряные рудники под Исфаганом в III/IX в. были уже давно заброшены[3102]; вынуждены были отказаться и от более удаленного серебряного рудника в Бадгисе (Афганистан), так как кончились дрова[3103].

Напротив, медные рудники под Исфаганом в III/IX в. платили налог в сумме 10 тысяч дирхемов[3104]. Медь для сверкающих куполов минаретов поступала из Бухары[3105]. Областью наиболее высоко развитой добычи железа и самого высокого уровня железообрабатывающих промыслов был Фарс[3106], однако и Бейрут[3107], Керман[3108] и Кабул[3109] имели железные рудники. Железные орудия из Ферганы пользовались такой славой, что их вывозили вплоть до Вавилонии. «Железо из Ферганы легко обрабатывается»[3110]. На Западе крупный железный рудник находился в Сицилии[3111], а из Африки, где издревле существовала обработка железа, поступало железо, которое в Индии перерабатывалось в высококачественные товары[3112]. Что же касается Передней Азии, то там железо все еще продолжало оставаться редкостью. В 353/964 г. карматы из Аравийской пустыни отправили экспедицию в Тивериаду к Сайф ад-Даула с просьбой снабдить их железом. Эмир велел сорвать железные ворота Ракки, собрал все железо, которое только нашел, даже гири у торговцев, и отдал им. Они спустились с ним вниз по Евфрату до Хита, а затем доставили его через пустыню[3113].

Самые важные ртутные месторождения мусульманской территории лежали в Испании, близ Толедо. «На руднике работало свыше 1000 человек. Одни спускались в шахту и рубили горную породу, другие доставляли дрова для выжигания минерала, третьи изготовляли тигли для плавки, сосуды для дистилляции и, наконец, четвертые обслуживали печи. Я видел эти разработки и узнал, что дно рудника лежит на глубине в 250 человеческих ростов под землей»[3114].

Каменный уголь, «черные камни, которые горят, как древесный уголь», находили в Бухаре и Фергане[3115], однако их расценивали скорее как диковинки природы.

Асбест, который встречался близ Фарвана в Хорасане, называли фитильным камнем, потому что из него, как и в наше время, вырабатывали главным образом фитили для ламп. Кроме того, из него ткали скатерти, которые для чистки достаточно было засунуть в печь[3116]. Оценка драгоценных камней была в то время иной, чем сейчас. Один автор IV/X в. перечисляет самые благородные камни в следующем порядке: бирюза из Нишапура, яхонт с Цейлона, жемчуг из Омана, смарагд из Египта, рубин из Йемена и бизади из Балха[3117]. Аналогичным образом располагает их около 400/1009 г. ал-Бируни: яхонт, смарагд, жемчуг[3118]. Значит, алмаз не занимал в то время того особого, исключающего едва ли не все прочие драгоценные камни положения, как в наше время. Яркие камни, светящиеся спокойным ровным светом, ценили тогда выше. В Хорасане и в Вавилонии алмаз использовали только для сверления и в качестве яда[3119]. Знатные люди использовали его для самоубийства: когда они попадали в руки к врагам, их ожидали неизбежные мучения и унижения, они проглатывали этот камешек и умирали от этого[3120]. Голубая бирюза (фирузадж) добывалась только под Нишапуром[3121]. Фрезер посетил в 1821 г. холм, расположенный приблизительно в 60 км на северо-восток от города. Этот драгоценный камень извлекается примитивнейшим образом при помощи молотков в небольших ямах. И все же видно, что ранее работа здесь велась в более крупных масштабах[3122].

Двести лет спустя вкусы изменились, и этот драгоценный камень стал так широко применяться для колец с печаткой, что знать не стала им больше пользоваться[3123]. Такая же участь постигла и высоко ценившийся в IV/X в. рубин. В VI/XII в. он был так распространен в народе, что люди знатные использовали только крупные куски на баночки под благовонные притирания, кубки и т.п.[3124] Самые красивые рубины добывались в Южной Аравии под Сан‘а — «порой выходит на поверхность кусок со скалу, а порой вообще ничего»[3125]. Афганские Альпы также доставляли драгоценные рубины[3126], которые выкапывали в рудниках, как золото или серебро[3127].

Единственные в империи разработки смарагда находились в восточно-египетской пустыне, на расстоянии семи дневных переходов от Нила[3128], камень там добывали мотыгами глубоко в горе[3129]. Эти разработки упоминаются уже Страбоном, и принадлежали они в 332/943 г. предводителю племени раби‘а <Бисиру ибн> Исхаку, который также владел золотыми россыпями[3130].

В художественном промысле особой популярностью пользовался пестрый, полосатый оникс, который вывозили из Йемена. Его перерабатывали на подносы, рукоятки мечей и ножей, чаши[3131], и его пестрый блеск украшал почти все столы знатных людей.

Драгоценный коралл вылавливали, как и в наши дни, у берегов Северо-Восточной Африки (Марса ал-хараз), в Сеуте и т.д.[3132] Его добычей были заняты обычно от пятидесяти до двадцати человек[3133]. Они бросали в море деревянные гарпуны, крестообразной формы, обмотанные свободно свисающими льняными нитями. Нити эти зацеплялись за коралловые рифы, и, когда корабль поворачивал обратно, отламывали большие куски стоимостью от 10 до 100 тысяч дирхемов[3134]. Кораллы были главным предметом торговли в Судане[3135], однако особенной популярностью они пользовались у индийских женщин[3136], и во времена Марко Поло их ввозили в Кашмир из Европы[3137]. Еще и теперь предназначаемые для России итальянские кораллы, чтобы сэкономить на взимаемой на западной границе пошлине, совершают невероятный крюк через Индию и Восточный Туркестан[3138].

Жемчуг Аравийского <Персидского> залива считался лучшим даже в Китае[3139]. Ловцы жемчуга работали, как еще и в наши дни, с апреля по октябрь, главным образом — август и сентябрь[3140]. Ловля жемчуга была организована совершенно на капиталистический лад: предприниматель нанимал ныряльщиков на два месяца из расчета по 30 дней, за которые он исправно платил им. Прибыль, которая при удачных обстоятельствах была огромной, доставалась целиком ему[3141]. В эпоху Вениамина Тудельского (ок. 1170 г. н.э.) этот промысел был в руках одного еврея[3142]; сегодня добыча всех лодок принадлежит сообща одному племени или союзу племен, а прибыль от этого получают индийские купцы, которые скупают раковины по очень низким ценам[3143]. Предприятие это было крайне трудным. Доисламский поэт ал-А‘ша описывает ловца жемчуга, как он «во главе четырех, различных по цвету [кожи] и телосложению ловцов выезжает на утлой лодке, затем со стиснутыми зубами, выпуская изо рта масло, опускается в море, которое уже убило его отца. Потом его осаждают вопросом: Не продашь ли? — но он обеими руками прижимает к груди драгоценную добычу»[3144].

В начале IV/X в. ал-Мас‘уди сообщает следующее: «Ныряльщики питаются исключительно рыбой, финиками и т.п. Им протыкают отверстия у основания ушей, чтобы дыхание могло выходить там вместо ноздрей, потому что на нос насаживают нечто похожее на широкий наконечник стрелы из панциря морской черепахи или рога — но не из дерева,— которое его сжимает. Уши затыкают хлопком, смоченным в каком-то масле. Небольшое количество этого масла выжимают внизу под водой и тогда оно светит им. Ступни и голени они красят черным, чтобы их не хватали морские звери, ибо они убегают от черного. Внизу в море ныряльщики лают, как собаки, чтобы слышать один другого»[3145].

В IV/X в. места ловли жемчуга близ Цейлона утратили свое значение: там почти перестали находить раковины, думали даже, что жемчужницы перекочевали от Цейлона к Африке[3146]. Это и является причиной того, что географы и путешественники в это время ничего не говорят о ловле жемчуга. Позднее раковины вновь появились, и мы имеем подробное сообщение от VI/XII в.: более 200 кораблей сразу покидают город, на каждом корабле в отдельных каютах по 5-6 купцов, каждый со своим ныряльщиком и его помощниками. Во главе этого флота идет предводитель, который в каком-нибудь месте останавливается, ныряет и если результат покажется ему хорошим, то бросает якорь. Тогда и все становятся на якорь вокруг него, ныряльщики затыкают себе носы воском, растопленным в кунжутном масле, берут с собой нож и мешочек и становятся на камень, который помощник держит на веревке и на котором ловец спускается в пучину. Рабочее время длится два часа в день. Жемчужины измеряют и продают под контролем правительства в определенно установленный день. Для измерения служат три расположенных друг над другом сита с разными отверстиями[3147]. Вениамин Тудельский добавляет, что ныряльщики могут выдержать под водой от 1 до 1½ минут[3148].

А вот китайский рассказ, относящийся к тому же периоду: «Употребляют 30 или 40 лодок, каждая с командой в несколько дюжин человек. Ловца жемчуга, обвязанного вокруг пояса веревкой, с заткнутыми желтым воском ушами и ноздрями, опускают в воду на глубину 200 или 300 футов, или даже еще глубже, веревки закрепляют на борту. Когда кто-нибудь подает знак подергиванием веревки, его вытягивают. До этого в кипящей воде распаривают, насколько это только возможно, мягкое одеяло, которое набрасывают на ныряльщика в тот момент, когда он выйдет из воды, чтобы предотвратить наступление судорог и смерть. На ныряльщиков нападают также крупные рыбы, драконы и другие морские чудища, которые распарывают им животы или крушат члены». «Нередко ловец жемчуга подает знак веревкой, и человек, держащий ее на судне, не может его вытянуть. Тогда вся команда тянет изо всех сил и вытаскивает его наверх, а у него ноги отгрызены каким-то чудовищем». «В общем, жемчужина считается ценной, если совершенно круглая. Доказательством этому считалось, если она целый день непрерывно катается на подносе. Зарубежные купцы, прибывающие в Китай, обычно прячут жемчуг в подкладке своей одежды и в ручках зонтиков, чтобы избежать таким образом уплаты пошлины»[3149].

Обычно хорошо осведомленный китаец Чан дэ, совершивший в 1259 г. путешествие на Запад, приводит следующий рассказ о ловле жемчуга: «Ловцы жемчуга залезают в кожаный мешок, так что остаются свободными одни только руки. Вокруг их бедер обвязывают веревку, и в таком виде они опускаются на дно морское. Они собирают жемчужные раковины вместе с песком и землей и кладут их в этот мешок. Порой на них внизу нападают морские чудища, тогда они брызгают в них уксусом и тем самым отгоняют их. Когда мешок полон раковин, они дают знать об этом людям наверху дерганьем за веревку, и их вытягивают на поверхность. Порой случается, что ловцы жемчуга гибнут в море»[3150].

Слоновую кость арабские купцы закупали в Восточной Африке и завозили ее вплоть до Китая[3151]. За нее платили дороже, чем за слоновую кость из Аннама и Тонкина, которая состояла из более мелких и красноватых бивней[3152]. Ал-Мас‘уди утверждает, что ее было много в странах ислама, если бы спрос на нее на Востоке не был бы так высок[3153]. Из Восточной Африки поступали также и черепахи, из которых изготовлялись гребни более высокого качества — простые делали из рога. Оттуда же получали и шкуры пантер для чепраков[3154]. Вообще, надо сказать, что чернокожие являлись поставщиками кож для всей Передней Азии. Египет и Южная Аравия, пожалуй, научились у них искусству изящной выделки кож, в котором они отлично преуспели[3155]. Ал-Мукаддаси, умевший переплетать книги на сирийский лад, похваляется тем, что в Южной Аравии он получал иногда по два динара за том[3156], настолько хорошо там знали толк в подобной работе. Заманчиво было бы считать, что современная форма книги, сменившая античный свиток, пришла из черного континента. Еще в III/IX в. ислам имел традицию подобного рода. «От чернокожих идут три вещи: тончайшие благовония, именуемые галийа, паланкин, называемый на‘ш, лучше всего скрывающий женщин, и форма книги, называемая мусхаф, надежнее всего сберегающая ее содержание»[3157].

На западе империи леса были вырублены еще в древности, на востоке леса сохранились лишь в недоступных местах; выше уже шла речь о том, что горное дело на Востоке было парализовано из-за отсутствия дров. «Земля Бухары была настолько заболочена, что там совершенно не было высоких деревьев»[3158]. «Зато это способствовало там такому буйному росту травы, что в ней целиком исчезала лошадь»[3159]. Чтобы исправить положение с топливом, на помощь приходила мощно развитая лесоторговля. Афганский лес, главным образом кипарис, продавался по всему Хорасану[3160]. Корабельный лес поступал из Венеции и Верхнего Египта[3161]. Для строительства домов в Багдаде и на всем Востоке самым ценным считался лес из индийского тикового дерева (садж), который шел на богатую резьбу по дереву во всех домах вельмож. На Средиземном море эту роль играла пиния (санаубар). Форт ат-Тинат близ Александретты был транзитным торговым центром сирийской сосны, откуда она вывозилась в другие порты Сирии, в Египет и Киликию[3162]. В Испании самым знаменитым считался сосновый лес Тортосы. Это дерево «красное, со светлой корой, твердое, гниет не скоро и его не точат жуки, как другие деревья. Из этого дерева был сделан потолок мечети в Кордове»[3163]. Частично сохранившиеся еще и в наше время леса Мазендерана давали бело-красную древесину дерева халандж, из которой согласно требованиям моды IV/X в. изготовляли мебель[3164]. Горные жители Табаристана резали из его твердой древесины сосуды и подносы[3165], из Кума доставляли знаменитые табуреты (курси), по образцу которых в главном городе Кермана на юге изготовляли поддельные[3166], а из Рея шли пестрые подносы[3167].

Египет, Южная Аравия, Вавилония, северо-восток Персии, Мавераннахр и Афганистан являлись теми областями империи, в которых приходилось решать важные ирригационные проблемы. Законодательные акты по вопросам водопользования часто представляли собой искуснейшие сплетения тончайших определений. Однако, пожалуй, общим для них всех было основное положение канонического права: «Воду нельзя ни покупать, ни продавать». Таким образом, делать дела на одном только орошении не имели права ни отдельные лица, ни государство[3168]. Большая часть европейских правил пользования водой уходит своими корнями в эти восточные законы. В различных местах они породили различную технику. К сожалению, нам известно слишком мало точных данных, а поэтому вопрос об их взаимосвязи, о том, исходят ли они из одной отправной точки, не может быть решен.

В Вавилонии правительство должно было заботиться о поддержании в исправности плотин, дамб и шлюзов[3169], для чего существовал целый класс правительственных чиновников-инженеров (мухандис). Это была трудоемкая работа, так как дамбы строились из камыша и земли, «часто мышиная нора являлась причиной прорыва плотины, которую затем размывала вода; один час мог уничтожить усилия целого года»[3170]. Рачительный правитель Му‘изз ад-Даула настолько серьезно относился к этому делу, что однажды во время прорыва дамбы собственноручно носил землю в подоле своей одежды, являя тем самым достойный подражания пример своему войску[3171]. Весьма совершенным был, кажется, порядок пользования водой в Восточной Персии. В Мерве имелось ведомство воды (диван ал-ма)[3172], у главы этого ведомства в подчинении было 10 тыс. служащих, и он пользовался большим весом, чем начальник полиции этой области[3173]. Единицей измерения воды служило количество воды, истекающее из отверстия в 60 квадратных локтей. Согласованное по договору суточное количество воды для орошения также делилось на 60 частей[3174]. Водомерное устройство было поставлено на расстоянии 1 фарсаха от Мерва. Это была доска с продольной прорезью, в которой перемещалось вверх и вниз лежавшее в ней ячменное зерно. Если этот указатель стоял на 60 «ячменных зернах», это означало урожайный год, люди радовались, и норма отпуска воды увеличивалась, но если он поднимался только на два «ячменных зерна», то год грозил быть голодным. Уровень этого указателя постоянно сообщался водному ведомству, которое соответственно с ним устанавливало нормы расхода воды и передавало их всем смотрителям шлюзов. «На плотине ниже города было занято 400 сторожей, которые караулили ее денно и нощно. Часто в сильный холод им приходилось лезть в воду, тогда они натирались воском. Каждый из них должен был ежедневно заготовить определенное количество леса и хвороста для того момента, когда это понадобится»[3175]. Районы Восточной Персии, расположенные в стороне от основных рек, снабжали водой совершенно гениальные оросительные сооружения. Там дело шло о том, чтобы при наличии незначительных речек и ручейков собрать до последней капли воду, образуемую осадками и просачивающуюся из трещин горных склонов, а также грунтовые воды. Этой цели служила так называемая система кяризов. В земле рыли длинные, еще и сегодня достигающие длины в 50 км штольни со слабым уклоном, причем на определенном расстоянии на поверхность выходили вентиляционные колодцы. Знамениты были такие сооружения Кума и особенно кяризы восточноперсидского города Нишапура, где нужно было спуститься на 70 ступеней по специальным лестницам, чтобы попасть в штольню. Благодаря этим сооружениям город снабжался чистой всегда прохладной питьевой водой[3176]. Выполнение этих работ требовало высокого мастерства, «водоносные слои должны встретиться с водоводом в том месте, где они соприкасались с водонепроницаемым подстилающим слоем, и далее этот слой должен был иметь достаточный угол падения, чтобы ускорять сток воды»[3177].

Что же касается ирригационных машин, то применялись дулаб, далийа, саррафа, зурнук, на‘ура и манджанун[3178]. Из них зурнук («скворец») был черпалкой самого простого типа, которую, например, в Медине обслуживали верблюды[3179]; далийа — черпальная машина, приводившаяся в движение животными; на‘ура — устанавливаемое на реке и приводившееся в движение водой черпальное колесо[3180], а дулаб — персидское название для греческого манджанун (manganon). На‘ура, кажется, еще не была распространена к западу от Вавилонии[3181].

Эти сооружения, были ненадежны, так как были сделаны из дерева (даже знаменитые плотины в Бухаре). Однако район распространения южноперсидской культуры, Хузистан и Фарс, имел ирригационные сооружения из камня. Там, ниже Тустара, находилась плотина, имевшая, по арабским данным, 1000 локтей длины, а по европейским — 600 шагов, которую, согласно легенде, царь Шапур I заставил возвести пленного римского императора Валериана[3182] и служившую для отвода от реки Дуджайл канала Машрукан. В IV/X в. одним из наиболее знаменитых ирригационных сооружений была постройка, возведенная ‘Адуд ад-Даула на реке Кур в Фарсе. Постройкой мощной плотины, основание которой было залито свинцом, он перегородил воды этой реки, и образовалось озеро. По обоим берегам реки он установил 10 черпальных колес, приводимых в движение водой, и под каждым колесом поставил мельницу. При помощи трубопровода он оросил 300 деревень[3183]. Эти плотины имели шлюзы: «при высоком стоянии воды створы открывались, и грохот низвергавшейся воды большую часть года мешал людям спать. Половодье бывало зимой, ибо происходило оно от дождей, а не от [таяния] ледников»[3184].

С другой стороны, в Южной Аравии, где дело шло о том, чтобы собирать для использования непостоянную воду, имелись выложенные галькой плотины (масани‘)[3185], а дальше в горах — как, например, близ Сан‘а — напротив, плотины (садд), имевшие внизу отверстия, через которые вода распределялась по каналам. Эти плотины были чем-то настолько специфически южноарабским, что Ибн Руста[3186] считает в этом месте необходимым разъяснить значение слова.

В Мавераннахре строительство каналов располагало идеальным материалом: лесс, который в сыром виде пластичен, как глина, а на солнце высыхает до прочности камня,— это желтая земля искусных китайских крестьян. Но все же поражают сведения источников о том, какие тонкие ирригационные работы делает там крестьянин при помощи одной лишь своей мотыги (кетмень), без каких бы то ни было приспособлений для нивелировки. «Их специалисты (устад — «мастер») обладают достойным удивления опытом в распознавании самой незначительной разницы в уровнях, которая от простого наблюдателя чаще всего полностью ускользает»[3187]. Своеобразием этих ирригационных сооружений является то, что они должны считаться не с равнинами, как в Египте и Вавилонии, а с холмистой местностью, иными словами, проводить их много труднее. Различные системы каналов зачастую расположены в несколько ярусов друг над другом и многократно перекрещиваются. Верхний канал в таких случаях идет над нижним по открытому деревянному желобу, лежащему на опорах из дерева. Однако затворы им неизвестны[3188]. Здесь господствовало древнейшее водное право, в котором мусульмане ничего не поколебали, а русские кое-что изменили, но лишь себе же во вред. Классическим местом сельского хозяйства такого типа была Ферганская долина, расположенная на широтах Южной Италии, но континентальная по своему положению, а поэтому почти тропически знойная. Самое широкое место долины едва достигает 100 км между горами высотой в 4-7 тыс. м, ледниковые воды которых летом берут на себя орошение долины. Луга там удобряются, поля орошаются, туда наносят ил, а по временам даже и минералы. Чиновники водного ведомства выбираются крестьянами и имеют долю в урожае. Основное правило существовавшей там ирригационной системы заключалось в разводе при помощи запруд стоков воды обоих склонов, причем так, чтобы она не достигала протекающего посреди долины основного русла. И здесь, так же как и в Афганистане, плотины умышленно построены так непрочно, что в половодье их тотчас же сносит и тем самым автоматически устраняется опасность наводнения. Небольшие каналы повсюду проложены так, что у них незначительный уклон, и лишь в конце они совершают скачок до уровня долины, где крутизна падения используется для мельниц[3189]. В IV/X в. в Мавераннахре имелись виноградники и посевы, которые не облагались земельным налогом, но зато владельцы должны были содержать в порядке плотины и протекающие там реки[3190].

Поддающаяся возделыванию часть Афганистана в конечном итоге совпадает с дельтой реки Хильменд, которая, как и Иордан и все (с одним только исключением) реки Персии, не находит выхода в море, а теряется в обширной заболоченной местности. Эта река, подобно теряющимся в песках потокам пустыни, часто меняла свое русло, а потому поставила перед ирригационной системой совершенно особые задачи. Майор Сайкс нашел ее в начале апреля такой же широкой, как Темза под Лондоном[3191]. Один за другим ответвлялись от реки каналы, в конце стояла плотина, препятствовавшая воде уйти в озеро. А когда во время таяния снегов уровень воды подымался, то излишний поток срывал плотину и устремлялся сквозь нее, не причиняя вреда[3192]. Поэтому плотина не должна была быть прочной и имела, вероятно, конструкцию главной плотины Бенд-и Сеистан в наше время: строят ее около 1000 рабочих, в дно реки рядами забивают тонкие колья из акации, переплетают их хворостом, закрывают грубо сделанными фашинами, а отверстия замазывают глиной[3193].

На нижнем Ниле в IV в. н.э. были две плотины, сооруженные из земли и тростника (халфа), одна — под Гелиополисом, а другая, большая по размерам, еще ниже — близ Сардоса. Первая закрывалась перед тем, как в Ниле прибывала вода, и гнала воду на поля. «В праздник Воздвижения креста, когда виноград становится сладким», правитель Египта выезжал к плотине и приказывал пробить ее, прибрежные жители заделывали свои каналы, чтобы вода с их полей не сошла в реку, и все щедроты Нила изливались теперь только на север[3194].

С древнейших времен водомерные устройства действовали здесь следующим образом: воду отводили в пруд и определяли уровень стояния воды по высеченной в камне шкале, имеющей деления на локти и пальцы. Самым важным был водомер на острове Рауда (Рода), близ Старого Каира, смотритель которого должен был каждый день докладывать правительству об уровне воды. Если вода прибывала до уровня в 12 локтей, то глашатай ежедневно возвещал по всему городу: «Аллах поднял сегодня благословенный Нил на столько-то; в минувшем году подъем воды в этот день был таким-то — Аллах пополнит его»[3195]. Со времени реставрации водомера в 247/861 г. в здании было забранное решеткой окно, на котором спускали черный «халифский» занавес, когда уровень воды в реке достигал 16 локтей[3196]. В период половодья Египет бывал затоплен и деревни сообщались между собой лишь при помощи судов[3197]. На эти четыре месяца заготовляли провиант как для осады, пекли хлеб впрок и сушили его на солнце[3198].

Водяные часы, называвшиеся в Персии тарджехаре, были распространены повсеместно: медные стояли в Биййаре (Северный Иран) и Арраджане (Фарс)[3199], другие — в Северной Африке. В одном из оазисов Сахары три подводящих канала сначала делились на 6 рукавов каждый, и уже от них ответвлялись отдельные оросительные желоба-канавы, причем все одинакового сечения: две пяди в ширину и один дюйм в высоту; выложены они были камнем. «Всякий, чей черед настал в орошении, берет сосуд (кадас, лат cadus — „кувшин“), в дне которого имеется отверстие толщиной со струну чесалки для льна; этот сосуд он наполняет водой, подвешивает его и орошает [свое поле] до тех пор, пока вода не выбежит из сосуда. Орошение в течение целого дня длилось 192 кувшина, значит, 8 кувшинов в час. Плата вносилась ежегодно, а именно — по одному мискалю за 4 кувшина»[3200].

Борьбу с движущимися песками необходимо было вести в одном лишь Афганистане, где и развилась особая наука, занимавшаяся этим вопросом. Вся страна состояла из песка, а ветры дули с неслыханной силой и постоянством. Так, в 359/970 г. главная мечеть столицы Афганистана Заранджа была полностью занесена песком и над городом нависла бы серьезная опасность, если бы какой-то человек за сумму в 20 тыс. дирхемов не изменил направления ветра. Так рассказал об этом Ибн Хаукалу один путешественник, прибывший оттуда. Однако он узнал также и еще кое-какие подробности: когда люди хотят там прогнать песок, не сгоняя его при этом на соседние земли, они сооружают стену из дерева и хвороста достаточной высоты, чтобы задержать песок, и в нижней части стены оставляют отверстие. В это отверстие врывается ветер, песок вздымается столбом, как волна во время бури, и уносится ввысь, исчезая из поля зрения, туда, где он им уже не вредит[3201].

Техника возделывания земли в империи халифов, когда почти каждая деревня и долина придумывали свои собственные варианты, носила, вероятно, в то время достаточно пестрый характер. В области Ардебиля, например (между Тебризом и Каспийским морем), пахали на восьми волах, причем каждая пара имела своего погонщика, но вовсе не из-за присущей земле твердости, а потому что она была промерзшей[3202]. «Напротив, в персидской местности Абаркух жители не пахали на коровах, хотя и держали их в этой местности в большом количестве»[3203]. Удобряли землю повсюду очень усердно навозом из-под коров и овец, а также и человеческими фекалиями. Первый продавался в Вавилонии корзинами (сабал)[3204], а о широком применении фекалий упомянуто выше. По соседству с персидским Сирафом, в Куране и в Ирахистане, пальмы приходилось сажать в такие глубокие ямы, что над поверхностью выглядывали только их верхушки: в углублении задерживались зимние воды, которые и поили деревья. В связи с этим спрашивали: «Где пальмы растут в колодце?». Ответ гласил: «В Ирахистане»[3205].

Огородного пугала никогда не знали и не знают в наши дни во всем мусульманском мире. В Вавилонии дети карматов сдавали коммунистической общине жалованье, которое они получали за то, что отгоняли от полей птиц[3206]. А в Туркестане в настоящее время «местные жители стараются защитить свои поля и сады от птиц тем, что сооружают посреди каждого поля глинобитную пирамиду высотой около 2 м, на которую ставят мальчишек. Здесь, чаще всего полуголые или даже совсем голые, проводят они целый день под палящими солнечными лучами и должны отгонять птиц криком, ударами в барабаны или в старые подносы, а также и швырянием глиняных шариков. А так как эти живые пугала в летнее время установлены на каждом поле и в каждом саду, а то еще по два и по три, и каждый стремится перещеголять другого, то с раннего утра и до вечера здесь царит такой адский шум, что от него можно сойти с ума»[3207].

В отношении Марокко см. описания художника Франца Буксера в его «Картинках из Марокко»[3208].

В IV/X в. Вавилония была еще страной крупного скотоводства. Живших там «набатейцев» дразнили «коровьими наездниками». Лишь с ростом заболачивания земель стали распространяться буйволы. Буйвол был привезен арабами с его индийской родины, при Омейядах был доставлен из Синда в вавилонские болота. Более того, правительство даже направило на северную сирийскую границу четыре тысячи буйволов, ибо тамошние жители жаловались на убытки, которые они терпят от львов, а буйвол считался смертельным врагом льва. Еще в IV/X в. ал-Мас‘уди сообщает, что тип упряжки буйволов в районах Антиохии тот же самый, что и в Индии[3209]. Позднее сирийские арабы доставили это «домашнее животное», которое прекрасно чувствует себя в болотах, в Италию и Испанию. Еще во II/VIII в. в Вавилонии употребляли в пищу мясо крупного рогатого скота, позднее от этого отказались[3210] и этих животных держали только ради молока[3211]. Говядина считалась плохим мясом[3212], врачи даже считали ее ядовитой; так, ар-Рази рекомендует лишь овечье молоко и баранину[3213]. Ибн Руста (ок. 300/912) с изумлением сообщает, что жители Йемена предпочитают говядину жирному барану[3214]. А в наше время в том же самом Йемене считается оскорблением подать говядину даже слуге[3215].

О ввозе убойного скота упоминается только в отношении Египта, где, как передают, этот скот в большинстве случаев доставлялся из Барки[3216].

Местом, где разводили самых лучших одногорбых верблюдов, все еще продолжала оставаться Аравия. Словарь терминов, связанных с верблюдом, в том виде как его составили филологи, показывает, с какой невероятной ловкостью использовались, изменялись и подавлялись на пользу человеку малейшие проявления инстинкта и движений этого животного. Вся природная хитрость арабов в значительной мере нашла себе применение в области выведения верблюдов. Что же касается двугорбых верблюдов, то славу древних Бактр сберег Балх[3217]. И тем не менее для разведения из Синда ввозили верблюдов-производителей вида фалидж, который был крупнее обычного двугорбого верблюда. «Держали его только самые богатые люди»[3218]. Посредством скрещивания этих двугорбых производителей с арабскими одногорбыми матками получали двугорбых беговых верблюдов, называвшихся бохти, и «иноходцев» (джаммазат). Между собой эта помесь потомства не давала[3219].

Лошадей разводили во многих местах, причем арабы и персы придерживались в этом деле своих традиций и имели свои конские родословные. В Багдад лошади чистых кровей поступали из Аравии, прочие же главным образом из Мосула[3220]. Насколько мне известно, первым, кто упоминал о крайне важной и в наши дни торговле лошадьми между Индией и Аравией, был Марко Поло, считавший это, между прочим, наиболее значительной торговой связью этих стран. В Южной Индии можно продать любую лошадь за 100 марок серебром. Ежегодно ввозят 5 тыс. голов, из коих через год остается в живых едва 300. Причиной этого, по мнению этого венецианца, является то, «что климат этой страны неблагоприятен для лошадей, поэтому-то их не разводят в самой стране и их так трудно сохранить. В качестве корма они дают им мясо, которое варят с рисом. Крупная кобылица, покрытая прекрасным жеребцом, приносит всего лишь маленького, уродливо сложенного жеребенка с вывернутыми ногами, непригодного для верховой езды»[3221].

Согласно доисторическим обычаям в отдельных местах Северной Африки, как Сиджилмаса (Тафилелт[3222]), все еще продолжали откармливать на убой собак.

Египет издавна славился искусственным разведением кур и главным образом своими замысловатыми инкубаторами. Техника разведения кур, кажется, так никогда и не распространилась на соседние провинции, во всяком случае еще в 1200 г. н.э. ее подробно описывает багдадский врач ‘Абд ал-Латиф как одну из многих особенностей Египта[3223].

Голубей держали в голубятнях, чтобы уберечь их от змей и прочих хищников[3224], главным образом из-за их драгоценного помета, идущего на удобрение; в пищу их не употребляли.

Что же касается продукции рыболовства, то замечу только, что в Тивериадском озере ловилась рыба бунн, которую через Васит пересадили туда из Тигра[3225].