Мусульманский Ренессанс

5. Аш-Ши‘а

Древнейший противник официального халифата — хариджиты[443] утратили свое значение в IV/X в. В срединной части мусульманскойимперии они были рассеяны в виде небольших сепаратистских богословских общин, в Восточной Месопотамии они позволили себе в начале века несколько восстаний[444], силу же они имели еще только на границах: в крайних районах Афганистана[445] и на Западе, где к ним причисляли себя берберы как по ту, так и по эту сторону Гибралтарского пролива[446].

Их борьбу против халифата приняли на себя махдитские шииты, карматы и Фатимиды, что также являлось признаком того, что с исламом старого толка было покончено. Главной особенностью духовной жизни IV/X в. было, таким образом, вторжение в основном древних, общевосточных представлений с шиизмом во главе в ущерб ортодоксальному исламу.

Что шиизм не являлся, как считали раньше, реакцией иранской духовной жизни на ислам, с весьма значительной долей вероятности доказали исследования Вельхаузена[447]. Исследования эти подтверждаются еще и географическим распространением секты в IV/X в. Еще в конце века ал-Хваризми может обозначить Вавилонию как классический образец шиитской области[448]. Куфа с могилой ‘Али все еще оставалась их штаб-квартирой. «Кто жаждет мученического венца, тому достаточно пойти на фруктовый базар (дар ал-биттих) в Куфе и возгласить там: „Аллах да будет милостив к ‘Осману ибн ‘Аффану!“»[449].

На протяжении IV/X в. это новое учение захватило и свою старую соперницу — Басру, о которой в III/IX в. говорилось: «Басра — за ‘Османа, Куфа — за ‘Али»[450] и где мог найти себе пристанище ас-Сули (ум. 330/942)[451], когда он подвергся преследованию из-за одного высказывания против ‘Али[452]. Уже в V/XII в. в Басре было не меньше тринадцати культовых зданий, посвященных памяти ‘Али[453]. Даже в главной мечети города в то время демонстрировалась реликвия, связанная с именем ‘Али: деревянная доска длиной в 30 локтей, в 5 ладоней ширины и 4 пальца толщины, которую, как считалось, ‘Али привез из Индии[454].

Сирия была издавна неблагоприятной почвой для алидской пропаганды; так, еще в начале IV/X в. был насмерть затоптан в мечети Дамаска ан-Наса’и за то, что не пожелал сообщить в предании хвалу Му‘авии, исходящую из уст пророка, и ставил ‘Али превыше его[455]. Только в Тивериаде, по еще непонятным мне причинам, смогла обосноваться эта пропаганда; половина Набулуса и Кадеса, а также и большая часть Трансиордании были шиитскими[456]. Несмотря на фатимидское господство, эта секта добивалась небольших, но достойных внимания успехов. А ошибка Насир-и Хусрау, который счел Триполи в 428/1037 г. шиитским[457], объясняется тем, что сидевшее там племя Бану ‘Аммар, одна из многих мелких пограничных династий, было шиитским и, очевидно, проводило в жизнь варварский принцип: cujus regio, ejus religio[458], никогда не высказывавшийся в исламе, не говоря уже о том, что он никогда не имел силы закона. Аравия же, напротив, за исключением городов, была сплошь шиитской, даже и в таких городах, как ‘Уман, Хаджар и Са‘да, шиизм одержал верх[459]. Лежащая ближе всего к Вавилонии провинция Хузистан, по крайней мере ее столица Ахваз, наполовину склонилась к шиизму[460]; в Фарсе же шиизм был представлен только на побережье, поддерживавшем тесную связь с Вавилонией, а именно с шиитской Аравией[461].

На всем Востоке безраздельно господствовала сунна, только жители Кума были «крайними шиитами, которые, покинув общины, сторонились главной мечети, пока Рукн ад-Даула не заставил их восстановить мечеть и посещать ее»[462]. Это исключение объяснялось тем, что некогда Кум был занят сторонниками мятежника Ибн ал-Аш‘аса, предводитель которых отдал своего сына на воспитание в Куфу. По поводу фанатизма жителей Кума острили: «В свое время над Кумом был поставлен наместник, ярый суннит; как-то он прослышал, что из-за ненависти жителей города к сподвижникам пророка среди них невозможно найти ни одного человека, которого звали бы Абу Бакр или ‘Омар. Вот собрал он их в один прекрасный день и обратился к их старейшинам с такими словами: „Клянусь всемогущим Аллахом, если вы не представите мне из своей среды человека, которого зовут Абу Бакр или ‘Омар, то я жестоко с вами расправлюсь“. Они попросили у него три дня сроку и принялись усердно рыскать по всему городу. Однако сколько ни старались, они нашли одного-единственного человека с именем Абу Бакр — это был жалкий нищий, голый и босый, да к тому же еще и косоглазый, в общем уродливейшее из творений божьих. Оказалось, что его отец был из чужих краев и обосновался в Куме, а отсюда и его имя. Когда же они явились с ним к правителю, он стал их бранить: „Вы привели мне уродливейшее творение божье, вы потешаетесь надо мной!" И приказал сечь их плетьми. Тогда самый остроумный и находчивый из них обратился к нему: „Делай что тебе угодно, эмир! Но это сам воздух Кума делает так, что Абу Бакр никак не может иметь лучшей внешности, чем вот этот“. Рассмеялся тогда вали и простил их»[463].

Первое место в Куме занимала партия яростных фанатиков — гурабийа[464], «которые во имя Фатимы все свое состояние передавали в наследство дочерям»[465]. Другая Фатима, сестра восьмого имама ар-Рида, обрела там в 201/816 г. вечный покой, почему еще и в наши дни Кум после Мешхеда является самым желанным местом для погребения по всей Персии. Напротив, Исфаган еще в те времена, когда через него проезжал ал-Мукаддаси, был настолько фанатически привержен к Му‘авии, что путешественнику едва не пришлось плохо[466]. В этом отношении Исфаган являлся антиподом Куму, и в 345/956 г. там вспыхнуло большое восстание из-за того, что солдат из гарнизона города, родом из Кума, оскорбил одно из священных для суннитов имен. С обеих сторон были жертвы, а лавки постоянно живущих в Исфагане купцов из Кума были разграблены[467]. К концу столетия ал-Хамадани объясняет причины упадка Нишапура и бедствий, обрушившихся на провинцию Кухистан, распространением там шиитского учения. В Герате, сообщает он, можно было даже услыхать, как мальчик на базарной площади возглашал, что Мухаммад и ‘Али прокляли Тайм, к которому принадлежит Абу Бакр, и ‘Али, к которому принадлежит ‘Омар[468]. Таким образом, в то время шиизм еще не завоевал областей своего сегодняшнего распространения, однако развитие его уже шло полным ходом.

Преследования сыграли на руку и этой религии.

Теоретическую богословскую основу шиизм получил в наследство от му‘тазилитов, отсутствие предания у которых особенно устраивало шиизм. В IV/X в. еще не существовало собственно шиитского богословия, и шиитский правитель ‘Адуд ад-Даула, например, следовал воззрениям му‘тазилитов[469]. Своего рода систему шиитских взглядов имели только Фатимиды, и она, как это особенно подчеркивает ал-Мукаддаси, во многом совпадала с учением му‘тазилитов[470]. Напротив, шииты зайдитского толка возводили учение му‘тазилитов к ‘Али[471]. «Во всех основных положениях зайдиты единодушны с му‘тазилитами, кроме вопроса об имамате»[472]. Наличие тесной связи между му‘тазилизмом и шиизмом предполагает также и эдикт халифа от 408/1017 г., между прочим, запрещающий му‘тазилитам и рафд, т.е. шиизм[473].

Метод главного представителя шиитской учености IV/X в. Ибн Бабуйа ал-Кумми в его «Китаб ал-‘илал» весьма напоминает му‘тазилитов, полагавших себя всезнающими. Как и му‘тазилизм, шиизм также давал простор для всякого рода ересей; уже вождь шиизма Ибн Му‘авия (II/VIII в.) окружил себя еретиками, один из которых был впоследствии казнен за то, что отрицал воскресение из мертвых и утверждал, что люди подобны растениям[474]. А Му‘изз ад-Даула освободил в 341/952 г. нескольких проповедников, учивших о перевоплощении души, из коих один утверждал, что в нем пребывает дух ‘Али, другой претендовал на дух Фатимы и, наконец, третий — на дух архангела Гавриила[475]. Все эти учения, и прежде всего учение о втором рождении и о перевоплощении души, имелись как у шиитов, так и у му‘тазилитов и суфиев, а общим их источником является христианская гностика[476]. ‘Али, как второй Христос, часто попадается нам около 300/912 г. в Вавилонии (см. гл. 49 — «Религия»). Во время пятничного богослужения в 420/1029 г. один шиитский проповедник в Багдаде молился сначала за пророка, затем за ‘Али, «который говорил с черепом»[477],— древняя легенда повествует то же самое и о Христе, который воскрешал мертвых, что в исламе долгое время было исключительным качеством Христа, который, хотя и имел облик сына человеческого, все же был богом[478]. Так и на праздник ‘Ашура перешло многое от пафоса страстной пятницы. А ал-Кумми увещевал своих сторонников: «Всякий раз, как вы видите небо красным, подобно свежепролитой крови, или солнце на стене, подобное красному плащу,— вспоминайте о смерти Хусайна». Фатима должна была по аналогии стать «пресвятой Девой» (батул)[479]. Наконец, были и такие шииты, которые учили, что Хусайн вовсе не был убит, это людям просто показалось, как и в истории Иисуса[480]. Весьма возможно, что даже и одежды шиитов имели связь с белым облачением гностических сект, так как первоначально одежды шиитов были тоже белыми: «Белые одежды и черные сердца»,— бранил их Ибн Суккара[481]; а один чудак из шиитов ходил в черных одеждах, говоря: «Лишь бы сердце было белым»[482]. У карматов были белые знамена, а фатимидские халифы и проповедники носили белые одежды[483]. Зеленый цвет как отличительный цвет Алидов в наши дни был впервые предписан египетским султаном Ша‘баном ибн Хусайном (ум. 778/1376)[484].

Пожалуй, единственным новшеством шиитского богословия того времени могло быть стремление по-своему распоряжаться всем циклом преданий об ‘Али и его доме, что, естественно, встречало глубочайшее презрение в среде суннитских ученых[485]. Около 300/912 г. некий шиит упомянул одно изречение Мухаммада, переданное через ‘Али и его семью. «Что это за цепь передатчиков?» — презрительно спрашивает Ибн Рахавайхи. Обе стороны измышляли и изобретали, сколько их душе было угодно, что, впрочем, с давних пор было обычным явлением в этой области. Передают, будто уже биограф Мухаммада Ибн Исхак вписывал в свою книгу шиитские стихи, с другой стороны, ‘Урван (ум. 147/764) выдумывал в пользу Омейядов истории, которые целиком перешли в историческое сочинение ал-Мада’ини[486]. Если уже около 300/912 г. некий поэт считает небылицами то, что проповедуют шииты, из-за недостатка традиционных передатчиков[487], то ал-Мукаддаси слышал в главной мечети Васита, как в теологически требуемой форме в качестве изречения пророка преподносилось следующее: «„Посадит Аллах в день воскресения из мертвых Му‘авию рядом с собой, собственноручно умастит его благовониями и представит его затем творению как невесту!“ Тогда я спросил: „Это почему же?“ — и проповедник отвечал: „Потому что он поразил ‘Али!“ Тут я вскричал: „Ты все это выдумал, ты — еретик!“, а он в ответ: „Хватайте этого шиита!“. Люди начали теснить меня со всех сторон, но один чиновник узнал меня и разогнал их»[488]. А в Исфагане этот же путешественник счел себя обязанным выступить против одного духовного вождя, утверждавшего, что Му‘авия, мол, посланник Аллаха, из-за чего вновь подвергся опасности[489]. Впрочем, в ту пору ‘Али уже давно не был яблоком раздора, уже давно миновали те времена, когда, например, аббасидский халиф ал-Мутаваккил (233—247/847—861) общался только с ярыми ненавистниками ‘Али, один из которых имел обыкновение засовывать под одежды подушку и, обнажив свой лысый череп, плясать, припевая при этом:

В целом же сунниты обращались с именем ‘Али весьма нежно[491], они менее всего были ненавистниками ‘Али; так, например, ал-Хамадани[492] (ум. 398/1008), у которого мы находим резкие слова по адресу шиитов и который защищает ‘Омара от поношений со стороны ал-Хваризми[493], сам сочинил нечто вроде плача по ‘Али и Хусайну[494]. Грубые проклятия всех прочих древних отцов церкви старого толка, бывшие столь популярными у шиитов, особенно раздражали суннитов. В 402/1011 г. в Багдаде умер один суннитский ученый, который как-то услыхал в Кархе (шиитский квартал), как поносят сподвижников пророка. После этого он дал себе слово, что ноги его больше там не будет, и действительно, с той поры никогда более не переступал Кантарат ас-Сарат[495]. Когда какой-нибудь шиит подвергался наказанию только за то, что он шиит, то в приговоре ни слова не говорилось об ‘Али и мотивировка приговора излагалась так: за то, что он поносил Абу Бакра и ‘Омара[496]. Когда же в 351/962 г. Му‘изз ад-Даула разукрасил мечеть Багдада широко распространенными среди шиитов проклятиями и они в течение одной ночи были соскоблены, то мудрый везир ал-Мухаллаби посоветовал в новых надписях предать поношению только одного Му‘авию, а другие имена выпустить[497].

В конце концов многие Алиды удалились в Египет, который редко бывал связан узами строгой дисциплины с халифским престолом в Багдаде. В 236/850 г. халиф ал-Мутаваккил, интернировавший арабских Алидов в Самарре[498], велел собрать вместе с ними и египетских членов этого рода. Каждый мужчина получил от наместника по 30 динаров, а каждая женщина — по 15, а затем всех их отправили в Ирак. Оттуда все они были сосланы в Медину[499]. Однако многие Алиды сумели уклониться от этого приказа и вскоре подняли восстание, так что уже следующий халиф вынужден был написать в Египет: ни один Алид не имеет права арендовать государственные угодья, ездить верхом на лошади, покидать пределы столицы, держать более одного раба; если же кто-нибудь из них участвует в судебном процессе, то он ни в коем случае не может давать свидетельских показаний[500]. И поэтому не удивительно, что на протяжении 50-х годов Египет переживал одно восстание Алидов за другим. В IV/X в. царившее на Западе возбуждение начало проникать и в Египет, так что в конце концов политическое положение алидской знати стало делом шиизма. В 350/961 г., в дни праздника ‘Ашура, возбуждение, царившее среди шиитов столицы, зашло настолько далеко, что они дали настоящее сражение суннитскому войску, состоявшему главным образом из суданцев и тюрков. Солдаты спрашивали каждого: «Кто твой дядя (ман халука)?» — и нападали на тех, кто не отвечал: «Му‘авия!»[501]. Один из разгоряченных боем чернокожих кричал на улицах столицы: «Му‘авия — дядя ‘Али!», что подняло народ Египта на выступление с антишиитским боевым кличем. Правительство оборонялось сколько могло.

В 353/964 г. один известный шиит был бит плетьми, а затем содержался в строгом заключении, где и умер. Над могилой вспыхнула схватка между его сторонниками и солдатами.

Когда же впоследствии, с приходом к власти Джаухара, государственная власть стала шиитской, народ при малейшем недовольстве разражался такими антишиитскими выкриками, как «Му‘авия — дядя ‘Али!». А в 361/972 г. одна слепая старуха, имевшая обыкновение декламировать на улицах города, была брошена в темницу. Собравшаяся толпа тотчас же принялась выкрикивать имена ненавистных шиитам сподвижников пророка, повторяя при этом: «Му‘авия — дядя правоверных и дядя ‘Али!» Наместник вынужден был уступить, объявил в мечети, что старуха, мол, была посажена в тюрьму ради ее же собственной безопасности, и велел освободить ее[502]. Сообщается даже об одном суннитском восстании, поднятом менялами, этими обычно наиболее легко приспособляющимися политически элементами[503].

Правительство Фатимидов вело в общем и целом разумную политику в отношении суннитов и отнюдь не было фанатичным, только оно раздавало все выгодные должности судей и юристов шиитам. Правительство даже мирилось с тем, что в 362/973 г. народ совершенно открыто праздновал изобретенный суннитами антишиитский праздник в память о том дне, когда пророк и Абу Бакр укрылись от врагов в пещере. В этот день на улицах сооружали балдахины и зажигали костры[504].

Однако и в этом отношении исключение составлял ал-Хаким: его наместник в Дамаске в 393/1002 г. заставил провезти по улицам к месту казни одного магрибинца верхом на осле, а перед ним шел глашатай, который выкрикивал: «Вот награда тем, кто любит Абу Бакра и ‘Омара!»[505]. В 395/1005 г. реформаторское неистовство ал-Хакима достигло апогея: наряду со многими другими распоряжениями он приказал начертать на наружных стенах мечетей, на стенах домов и на воротах проклятия по адресу Абу Бакра, ‘Османа, Му‘авии и т.п., а также и всех Аббасидов, что было просто чудовищно для его суннитских подданных[506]. Но, несмотря на это, он все же запретил в 396/1005 г. плач и причитания на улицах в дни праздника ‘Ашура, «ибо люди, останавливаясь перед лавками, вымогают подаяния». Отныне предаваться плачу и причитать разрешалось только в пустыне[507]. В 399/1009 г. произошел обычный для всего правления ал-Хакима перелом, и он запретил предавать проклятию всех этих великих мужей старого ислама[508].

Шиитский толк не смог все же обратить народ в свою веру. Так ал-Мукаддаси нашел шиитскими только цитадель столицы и одно местечко в Дельте[509]. Также и на Западе обращал на себя внимание своей приверженностью шиизму город Нафта на алжиро-тунисской границе, который из-за этого даже прозвали малой Куфой[510]. После политического поражения Фатимидов произошел быстрый спад в бурном развитии шиизма в Египте, и в конце концов он совершенно заглох.

Что же касается Багдада, то он был также и подлинной столицей всей интеллектуальной жизни ислама, так как здесь зарождались все духовные течения мусульманской империи и все секты и вероучения имели свои общины. Однако в IV/X в. двумя основными лагерями являлись приверженцы старой веры ханбалитского толка и шиизм[511]. Сторонники последнего имели своих приверженцев главным образом в базарных кварталах Карха, и лишь к концу IV/X в. шиизм перебрался через большой мост и обосновался в квартале вокруг Баб ат-Так[512]. Занять же всю западную часть города ему еще долго не удавалось, так как там, особенно в квартале басрийских ворот, плотно засели Хашимиты[513], также являвшиеся ярыми противниками шиизма; еще Йакут нашел здесь суннитов, а в Кархе — шиитов[514]. Кроме того, главным опорным пунктом суннитов был «квартал Ячменных ворот» на западном берегу Тигра[515]. Несмотря на энергичные преследования ал-Мутаваккила, уже к концу III/IX в. силы шиизма в Вавилонии были настолько велики, что в 284/897 г. везир дал понять халифу, который собрался было отдать, приказ о публичном предании поношению Омейядов с минбаров мечетей — эдикт этот сохранился до наших дней,— что мероприятие это пойдет лишь на пользу Алидам, сидевшим по всей области, а к ним уже и без того перешло много народа[516]. В 313/925 г. мечеть Бараса в Багдаде в первый раз упоминается как место сборища багдадских шиитов. Халиф приказал сровнять ее с землей и обнаружил при этом в ней всего лишь 30 человек молящихся, у которых были отобраны печатки из белой глины,— такие печатки тайно вручали своим сторонникам фатимидские эмиссары[517]. Мечеть была разрушена так основательно, что от нее не осталось и следа, а место, на котором она стояла, было присоединено к прилегавшему кладбищу[518]. Год 321/933 дал поучительный пример: североперсидский царедворец Йалбак вновь вознамерился предать с минбаров проклятию Му‘авию, однако ханбалиты подстрекнули народ выступить против этого, и в результате возникли беспорядки[519]. В 323/935 г. на улицах глашатаи выкрикивали: два ханбалита не имеют права собираться вместе, ибо они постоянно сеют смуты, и халиф подумал об этих своих непримиримых подчиненных, издав приказ, который дошел до нас[520]. Он упрекает их в том, что они жалят своими нападками лучших мужей общины, считают шиитов неверными, нападают на них на улицах и площадях, запрещают им паломничество к могилам имамов, а совершающих паломничество бранят еретиками, что они вместо этого паломничества совершают паломничества к могиле человека из народа, не знатного и не связанного с пророком, бросаются ниц перед памятником ему и молятся у его могилы. Если же они не перестанут заниматься этими нечистыми делами, то он пойдет на них огнем и мечом[521]. В 328/940 г. усилиями эмира Беджкема мечеть Бараса была заново отстроена, но уже как суннитская, а на ее фронтоне было высечено имя тогдашнего аббасидского халифа ар-Ради. Его преемник ал-Муттаки велел даже установить в этой новой мечети, освященной в 329/941 г., старинный минбар из мечети Мансура, который до той поры хранился там в сокровищнице и на котором стояло имя Харун ар-Рашида[522].

Первой шиитской династией, вмешавшейся в религиозную жизнь Багдада, были Хамданиды. Для начала, правда, они выступили так неудачно, что все и вся над ними издевались. Приверженный шиизму Хамданид помог взойти на престол известному своей враждебностью шиизму принцу Ибн ал-Му‘таззу[523]. По-иному дело обернулось, когда хозяевами Багдада стали Дейлемиты, совсем незадолго до этого обращенные в ислам неким Алидом. Вскоре после своего прибытия Му‘изз ад-Даула самым гнусным образом столкнул с престола халифа. Одна из причин, побудившая его так поступить, как говорили, заключалась в том, что халиф, мол, запрятал в тюрьму главу шиитов[524]. В 349/960 г. шииты были уже в состоянии закрыть свои мечети для суннитов, так что моления последних происходили только в одной мечети Бараса[525]. В 351/962 г. Му‘изз ад-Даула распорядился начертать на стенах этой мечети шиитские надписи, которые, однако, ночью соскребли какие-то неизвестные[526]. На следующий год, 10 мухаррама, он ввел празднование ‘Ашуры — этого главного праздника шиитов, дня торжественного плача по Хусайну. В этот день базары были закрыты, мясники не производили забоя скота, содержатели харчевен не готовили пищу, из цистерн выпускали воду, на улицах выставляли кувшины с водой, накрыв их войлочными одеялами. По улицам ходили женщины с распущенными волосами, с лицами, выпачканными сажей, и в разодранных одеждах, разбивая себе лица и оплакивая Хусайна. Совершались также паломничества в Кербелу[527]. «В этот день простой люд не любил употреблять чистую посуду и домашнюю утварь»[528]. В том же году, 18 зу-л-хиджжа, в Багдаде было также официально установлено празднование «Дня пруда Хумм», на берегу которого, согласно преданию, Мухаммад провозгласил ‘Али своим наследником[529]. Этот праздник, напротив, требовал соблюдения всех ритуалов, обычных для праздника радости и ликования: разбивали шатры, вывешивали ковры, выставляли напоказ драгоценности, а ночью под звуки труб и грохот барабанов перед зданием полицейского управления зажигали костер; поутру закалывали верблюдов и совершали паломничества к могилам курайшитов[530]. Сунниты же, наоборот, отмечали как праздник радости день смерти Хусайна, «облачались в чистые одежды, принаряжались и подкрашивались, задавали пиры и приглашали гостей, наслаждались сладостями и благовониями». Даже и хадисы говорили о приятной стороне этого дня[531] — верили, что тот, кто в этот день подводит глаза сурьмой, в течение всего года не будет поражен гнойным воспалением глаз[532].

Поэтому-то так горячо протестовал ал-Кумми (ум. 355/966): «Тот, кто печалится в день ‘Ашуры, будет радоваться в день воскресения. Кто же называет его днем благословенным (йаум барака) и в этот день припасает что-либо для своего дома, тот не обретет благословения от накопленного, будет поднят в день воскресения Йазидом и попадет в самый нижний отдел ада»[533]. После падения Фатимидов Айюбиды, приверженцы сунны, следуя сирийскому обычаю, тотчас же превратили этот, до той поры официальный день траура в праздник радости[534]. Кроме того, сунниты также придумали праздник, прямо противоположный дню ‘Ашуры: через восемь дней после шиитского траура по Хусайну они со своей стороны оплакивали Мус‘аба ибн аз-Зубайра и совершали паломничество на его могилу в Маскине на Дуджайле, как и шииты в Кербелу[535]. А восемь дней спустя после «Дня пруда» сунниты также ввели свой контрпраздник — они отмечали день, когда пророк и Абу Бакр укрылись в пещере. В этот день они делали все то, чем отмечали свой «День пруда» шииты. Впервые этот день праздновался суннитами в пятницу, 25 зу-л-хиджжа 389/999 г.[536]. В дни этих празднеств обычно возникали трения между обеими враждующими партиями, вследствие чего некоторые энергичные правители несколько раз запрещали оба праздника[537]. В этот раз в день праздника даже слышны были возгласы «Хаким йа мансур»; иными словами, в самой резиденции Аббасидов взывали к заклятому врагу, находящемуся в Каире. Это уже было чересчур, и халиф не стерпел: он послал свою дворцовую стражу на помощь суннитам, и Алиды пришли к нему с повинной за причиненное оскорбление[538]. В 420/1029 г. за противозаконное вероучение был арестован шиитский проповедник мечети Бараса и вместо него был прислан суннит, который взошел на минбар, согласно обычаям сунны опоясанный мечом, что не было принято у шиитов. Народ забросал его обломками кирпичей, сыпавшимися на него как дождь. У него оказались раздробленными плечо и нос, лицо было разбито в кровь. Халиф пришел от этого в ярость и начертал торжественное послание. В конце концов главы шиитов повинились и назначили другого проповедника, которому заранее писали тексты его проповедей[539].

Большое значение для неожиданно быстрого роста влияния шиизма в IV/X в. имел факт, что лишь в тот период были наконец точно определены обе их великие святыни в Вавилонии. До того времени не было точно установлено, где же похоронен ‘Али. Так, еще в 332/944 г. ал-Мас‘уди пишет: «Одни ищут его могилу в мечети Куфы[540], другие — там же, но во дворце, иные — близ могилы Фатимы в Медине, по мнению же других, верблюд с гробом ‘Али заблудился и прах ‘Али покоится где-то в области племени ат-Тайй»[541]. Шиитствующий Хамданид Абу-л-Хайджа (ум. 317/929) отметил (шаххара) место в Мешхед-Али, почитаемое еще и в наши дни за могилу ‘Али, сооружением большого мавзолея — купола, покоящегося на квадратном строении с колоннами,— который имел по двери с каждой стороны[542]. Везир Ибн Сахлан, будучи больным, дал обет, если он выздоровеет, возвести стену вокруг этой гробницы, что он и исполнил в 401/1011 г.[543]. Первым сановником, о котором мне известно, что он велел себя там похоронить, был умерший в 342/953 г. высокопоставленный чиновник из Басры[544], а из правителей первым был похоронен возле могилы ‘Али ‘Адуд ад-Даула (ум. 372/982), сначала погребенный в Дар ал-Мулк в Багдаде[545]. Тот же самый ‘Адуд ад-Даула соорудил памятник на могиле Хусайна в Кербеле[546], которая еще в 236/850 г. по приказу халифа ал-Мутаваккила была сровнена с землей, перепахана и засеяна[547].

Расположенный близ Мерва монастырь славился в IV/X в. тем, что обладал головой «князя великомучеников»[548]; впрочем, голова эта, как говорят, лишь в 548/1153 г. была, перенесена из Аскалона в Каир[549], в то время как Ибн Таймийа (ум. 728/1328) считает это невежественной басней[550]. В 399/1009 г. один везир в Рее распорядился, чтобы после смерти его тело было доставлено в Кербелу. Сын его запросил у главы Алидов, может ли он приобрести турбу для своего отца возле места погребения Хусайна за 500 динаров, на что ему сообщили, что Алид не берет денег с того, кто ищет прибежища по соседству со своим предком, и он может получить место даром[551]. Внутреннее устройство святыни в Кербеле впервые известно нам из описаний Ибн Баттуты в VIII/XIV в. Что же касается более раннего периода, то мы имеем только известие, что саркофаг был накрыт покровом и перед ним горели свечи[552]. Благочестивые побуждения заставили в конце концов и другого повелителя из Бундов выстроить мечеть и над могилой ар-Рида близ Туса — это была красивейшая мечеть из тех, что в ту пору можно было видеть в Хорасане[553].