На осколках мира

Глава двадцать четыре «Суша»

Звук прибоя — мощные удары воды о твердь, давным-давно ставшей для летчика химерой, — навеял старые, но очень яркие воспоминания из детства. Теплые и добрые эпизоды прошлого были лучшим подарком для человека нового мира. В воспоминаниях Игорь видел счастливых родителей, пляж, море… В юные годы, сидя на теплых камнях и устремив взор вдаль, он мечтал отправиться в путешествие, идти вперёд, превозмогая ненастье — волны, шквальные ветры и лучи испепеляющего солнца в безветренную погоду. А теперь, когда его жизнь стала тем самым приключением, о котором летчик грезил в детстве, он мечтал вновь оказаться на том крымском берегу в кругу семьи. Перед глазами Игоря возникли родные, они сидели на пестром покрывале среди песка полупустого пляжа. Мать читала книгу, отец ел фрукты и задумчиво смотрел на беснующиеся воды. Семейные поездки на море Игорь ненавидел, ведь во дворе оставались товарищи и, как ему казалось, чрезвычайно важные дела. Однако стоило мальчику покинуть микрорайон, где находился его дом, и вкусить дух приключений, погрузившись в атмосферу путешествия, будущий скиталец поневоле быстро забывал о друзьях и общих делах.

От воспоминаний из глаз скользнули слезы. Выживший попытался осмотреться. По неведомой причине, возможно, от сильного удара при падении, Игорь почти ослеп и в эти минуты мог наблюдать лишь размытые части комнаты — потолок да стены. Незатейливый пейзаж, походивший на неудачно написанную масляными красками картину, смещался в сторону, отчего накатывали приступы рвоты. Попытка приподняться увенчалась неудачей. Сил не было даже на зов о помощи.

«Если я жив и нахожусь в помещении, значит, у нас получилось. Мы нашли сушу…» — от размышлений о земле голова болела меньше. Даже сейчас, беспомощный, практически слепой, обездвиженный, он ощущал себя по-настоящему счастливым. Он понимал — даже маленький клочок земли давал большую надежду на спасение и будущее. «Надеюсь, Рома уже сообщил совету Оазиса об успехе экспедиции». В полной неизвестности и, возможно, при отсутствии всяких перспектив, Игорю было не до боли, донимающей его, как и не до переживаний о дальнейшей судьбе уцелевших в авиакатастрофе. Пилот хотел как можно скорее покинуть стены неизвестного помещения и попасть на улицу, прикоснуться к земле, услышать шелест листвы и шепот травы. Конечно, он знал, что высокогорные районы не способны одарить выживших разнообразием флоры, но фантазии и эмоциональный порыв лишали его способности мыслить критически.

Летчик чувствовал себя в безопасности. Лёжа на чем-то твердом, скорее всего пледе или тряпье, расстеленном на каменном полу, ему было вполне комфортно.

Игорь прождал Рому до темноты, но командир так и не пришел. Зрение медленно восстанавливалось, и к ночи, если бы не мрак неосвещенного помещения, пилот смог бы рассмотреть интерьер получше. Жажда, а затем и голод, пришли навестить его первыми, позже наведались страх и отчаянье. Игорь даже подумал, что Рома бросил его и ушел в надежде спастись. Все же, по мнению пилота, его соратник был не способен бросить человека на верную смерть. Наверное, первый пилот укрыл его от непогоды и пошёл на разведку или за помощью. «Но почему же командира нет так долго?» — выживший посмотрел в окно, где обитала ночь. «Какая идиотская смерть — найти землю и сдохнуть, так и не взглянув на нее». Летчик тихо засмеялся, отчего грудную клетку объяла боль. С Ромой могло произойти что угодно, и Игорь прекрасно понимал, что его командир тоже мог быть ранен и даже погибнуть по пути. Его могли убить люди, живущие на этой земле. Летчик ещё долго бы размышлял о судьбе товарища, корить судьбу за столь тяжкое испытание и жалеть себя, если бы не звук приближавшихся шагов.

На мгновение пилот обрадовался спасителю, но радость и надежду сменили тревога и страх, ведь шаги могли принадлежать и его убийце. К нему приближался грузный человек. Очевидно, это был мужчина: топот был тяжёлым. По всей видимости, неизвестный носил массивную и грубую обувь. Роман Александрович — первый пилот — носил облегченные лётные ботинки с мягкой резиновой подошвой. Столь тяжело Рома мог двигаться только, взвалив на себя тяжёлую ношу, например, мешок с чем-то съестным, охапку дров, которых на горной вершине попросту не могло быть, или же летчик кого-то нес на себе. Несмотря на голод и жажду, Игоря не так волновала ноша товарища, как он сам. Второй пилот боялся оказаться в компании незнакомцев, чьи помыслы были ему неизвестны. Летчик бросил взгляд на дверь, которая вскоре с громким скрипом распахнулась, и в помещение вошёл медведеподобный человек. На незнакомце была черная одежда, скрывающая его до самых пят. Когда незнакомец подошёл ближе, и Игорь сумел рассмотреть бугая получше, сомнений не было — перед ним стоял монах, облаченный в черный подрясник и скуфью.

— Господь услышал… — произнес монах. Говорил он с грузинским акцентом.

— Услышал что? — робко промолвил пилот.

— Мои мольбы о тебе… хочешь пить?

— Да…

Инок молча вышел из комнаты и вскоре вернулся с миской воды. Осторожно приподняв голову летчика — дал напиться раненому.

— Я был не один. Где мой друг? — сделав несколько больших глотков, спросил пилот.

— Твой друг? Не знаю… Мы нашли только тебя. Это было на рассвете. Тебя выбросило на берег.

— А вертолет?

— Он лежит на боку в воде недалеко от берега. В кабине никого не было.

— Мой командир… его нужно найти.

— Мы искали…

— Мы? Ты здесь не один?

— Мы — это я, Гурам, и Шалва — ещё один монах. Попробуй-ка уснуть. Тебе нужны силы. Позже я принесу еды. — Гурам вышел, оставив летчика в одиночестве.

Утром Игорь видел лучше. Он сумел рассмотреть интерьер небольшой комнаты, стены которой были белыми с незатейливым орнаментом у потолка. Над дверью в помещение что-то было написано арабской вязью. Через прореху в потолке, разрушившемся то ли от времени то ли от воды, выживший видел свинцовые тучи, затянувшие небо. Пол был покрыт однотонными коврами.

Дверь скрипнула. В комнате показался Гурам с миской, от которой тянулся пар.

— Не спишь? Хорошо! — монах подошел к летчику, подложил ему под голову свернутые ковры и начал кормить. В миске была мясная похлебка, нечто напоминающее зеленый борщ, но только внешне. В нем, кроме зелени, плавали бледно-розовые ягоды, стебли и крупные куски мяса. Мясо оказалось недоваренным, но из-за чудовищного голода, либо потому, что Гурам и Шалва были мастерами кулинарного искусства, Игорю оно пришлось по вкусу. Мясо было в меру соленое, сладковатое и нежное, будто таяло во рту, распадалось на волокна.

— Что это? — проживав поинтересовался Игорь.

— Мясная похлебка, — бросил Гурам, засовывая полную ложку в рот летчика.

— Очень вкусно…

— Мне тоже нравится. Здесь и хвойник, и сумчатый гриб. Кстати, сумчатый гриб — это трюфель.

— Вкусно! Я даже чувствую себя лучше.

— Это замечательно. Набирайся сил. Как поешь я дам тебе антибиотик. Хорошо бы тебе поспать.

— Мне не нужен антибиотик. Я нормально себя чувствую и у меня даже ничего не болит.

— Я даже больше скажу. Ты ничего не чувствуешь ниже пояса, потому что у тебя сломан позвоночник. Видимо, был задет нерв.

— Да, я и правда не чувствую ног. И уже догадался, что дела мои скверны… — раздосадовано продолжил диалог Игорь.

— Давай-ка я тебе покажу, зачем тебе нужны антибиотики, — монах отбросил край пледа, оголив нижнюю часть тела летчика, а затем приподнял его выше, чтобы он мог видеть свое тело.

— О боже! — воскликнул он, когда понял, что у него нет ноги.

— Нам пришлось ампутировать ее. Нога болталась на лоскутке кожи и сохранить ее мы, конечно же, не смогли. Надеюсь, ты это понимаешь? — Гурам накрыл калеку пледом и принялся докармливать его.

— Я прошу вас найти моего командира, — начал летчик. Его лицо исказила скорбная гримаса, — Он должен был выжить. Он придет и спасет меня, — бубнил пилот сквозь накатившую истерику, которую неспособен был унять.

— Я и сам был бы рад найти его, но боюсь, что он утонул, так что тебя никто не спасет. Ты будешь есть? — резко произнес Гурам, а потом снова смягчил тон и улыбнулся, оголив редкие испорченные зубы.

— Ешь! — монах поднес ложку со свисавшим куском мяса к губам Игоря, но тот, стиснув зубы, отвернулся от кормильца. Тогда монах громко рассмеялся, — Бог не любит слабых, летчик. Так устроен мир. Слабые становятся кормом сильных. Эта мудрость как нельзя лучше отражает суть этой новой жизни. Волки, попавшие в силки, отгрызают себе ногу, чтобы спасти шкуру, а ты не можешь съесть эту замечательную похлебку, — Гурам снова зашелся безумным хохотом, а потом выловил кусок мяса из миски и положил его на плед, ближе к лицу Игоря, — вот твоя правая нога, — злобно сказав это, он ушел.