На осколках мира

Глава пятая «Ноа в логове Цаво»

Голова болела и гудела, а помещение — темная сырая клетка — вращалось вокруг Ноа. Перебитый нос опух и был заложен, поэтому жуткой вони — смеси испражнений, пота и плесени — скандинавский серфер не ощущал. Из небольших решетчатых люков пробивал дневной свет, но как следует передать обстановку помещений не мог. Монотонный ропот моря доносился извне. Постепенно к парню возвращались чувства. Боль нарастала в локте. Начали болеть колени, а также ребра, из-за чего было тяжело дышать, и парень старался делать мелкие частые вдохи. Лавиноподобно вернулась память. Он даже не поверил воспоминаниям последних событий. Перед глазами всплыли образы вооруженных, на первый взгляд, одичалых людей… Нападение… Сильный удар… Боль и темнота… Ноа коснулся распухшего лица. На ощупь было понятно, что переносица смещена вправо, а левый глаз заплыл. Невольно он вспомнил те яркие и теплые для него моменты, когда жена Стэнли Харриса — Джессика — в его объятиях, укрывшись под брезентом в лодке, восторгалась его красотой и рельефным атлетическим телом. Сам же Хансен и часть экипажа видели его внешность совершенно иначе. Ноа всегда был худощавым, высоким, белобрысым парнем. Возможно, если бы не та компания, подвернувшаяся скандинавскому серфингисту в старших классах, из него еще мог бы получиться спортсмен, но серфил Ноа в свое удовольствие, да и в рассекании волн на досках парень больше всего любил вечеринки, на которых можно было раздобыть не только пиво и травку. Подобный образ жизни, в котором не было места сну и полноценному питанию, молодой скандинав быстро превратился в изможденного, иссохшего доходягу. Таких как он люди называют «торчками». Сам же Хансен прекрасно знал, кем он является и то, насколько паршиво он выглядит, так что проявленным к нему интересом Джессики парень оказался польщен, а ее сексуальное влечение к нему после катастрофы было отрадой, способной заглушить тоску по былым бродяжьим временам. А вот с наркотической зависимостью он едва умудрялся совладать. И если бы не украденные у товарищей накануне потопа наркотические средства, которые он использовал понемногу и сумел растянуть на два месяца, команда «Лилит» была бы вынуждена познакомиться с несколько другим Ноа Хансеном — его мистером Хайдом. «Сейчас бы мне не повредило грамм сорок тех грибов, что я припас на черный день в кубрике. Сегодня этот день настал», — Ноа оставил немного сухих галлюциногенных грибов на свой последний день. Сделал он это прекрасно понимая, что ни за что не сохранит наркотики для своего дня «икс» и примет их куда раньше.

Когда глаза привыкли к темноте, он осмотрелся. Все вокруг плыло, двоилось, а предметы за его клеткой виделись размытыми, смещающимися в сторону пятнами. Хансен осматривался, лежа на боку. При попытке перевернуться острая боль пронзила грудную клетку, и он жалобно завыл.

— Так ты все-таки жив, — Ноа услышал незнакомый мужской голос. Серфер решил ничего не отвечать. Он лишь притих. Испугано затаился в надежде, что незнакомец просто потеряет к нему интерес и больше не потревожит. Хансен не отличался силой духа и теперь, искалеченный, беспомощный, слабый, был полностью сломлен. Каждый посторонний звук, например голос незнакомца, ввергал парня в самый настоящий ужас, вызывал дрожь, бросал в пот и перехватывал дыхание. Постепенно, как фотоснимок в проявителе, Ноа вспоминал новые детали. Он с ужасом вспомнил те сокрушительные удары, которые с животной яростью наносили ему незнакомцы, то, как волокли по металлическому полу коридора, а затем стаскивали по металлическим ступеням в темный сырой трюм, где долго еще избивали, скорее, ради удовольствия, нежели преследуя какую-то конкретную цель.

— Немой что ли? — разочарованно поинтересовался незнакомец. Тогда парень медленно повернул голову на голос и увидел прильнувшего к решетке человека. Рассмотреть его было невозможно. Пока еще зрение не могло фокусироваться, а при малейшей попытке задержать взгляд на объекте — накатывали позывы тошноты. Но даже в таком тяжелом состоянии Ноа понял, что собеседник скорее не опасен и не будет причинять боль.

— Трудно говорить… — с трудом произнес Хансен.

— Ааа… да… вид у тебя ни к черту! Говорить особо тебе и нечего. Я понимаю. Сам был в такой ситуации, едва выкарабкался, сейчас уже получше. Имей в виду, мне есть что рассказать, так что, будут вопросы — спрашивай… — доброжелательно сказал незнакомец, на что Ноа ничего не ответил. В его голову лезли разные мысли: «Где сейчас команда? Что будет дальше, и кто эти люди, что так жестоко обошлись с ним?». Вопросов становилось все больше, но ни на один из них парень не мог найти ответ. Ноа даже не знал, был ли Крэйг, заманивший экипаж на сухогруз, заодно с головорезами. «Нужно уходить», — идея пришла с паникой. Серфер, превозмогая резкую боль, перевернулся на живот, а затем, уперев не травмированное колено, встал, игнорируя сильную боль. Мгновение он, сгорбленный, на полусогнутых стоял в клетке, а потом его бросило на прутья. Ноа повис на клетке. «Куда же я уйду? Нет… теперь я узник в этой темнице. Что будет со мной? Что?». Парень, опираясь на прутья, прошел вдоль клетки к заключенному по соседству незнакомцу.

— Как давно здесь? — поинтересовался Ноа.

— Несколько недель… примерно. В этой черной дыре дни и ночи иногда путаются, и этому способствуют звери… — узник говорил тихо, уставившись на рассеиваемый поток света из люка наверху.

До отверстия в потолке было метров семь. Ноа поймал себя на мысли, что свобода находится очень близко — сразу за стальной обшивкой судна, но для него она была недосягаема. Пленный не мог покинуть клетку и уж тем более трюм. Все, что мог невольник — это мечтать о том, что когда-то выберется из этого трюма и вновь станет свободным и невредимым.

— Звери? Не понимаю…

— Так называть ублюдков, удерживающих нас здесь против воли, начал не я. Когда я оказался в темнице, это прозвище уже широко использовали, хотя, я считаю, что звери — животные — куда благороднее этих… — заключенный указал на дверь в конце темного помещения.

— Ты боишься этих людей?

— Боюсь ли я? — на его блестящем от пота лице Ноа рассмотрел ухмылку. — Мои переживания, страх, любовь, все чувства остались во мраке вместе с нестерпимой душевной болью. Очень далеко от этого трюма. В комнате с пестрыми обоями, среди ящиков с игрушками, книжным шкафом, полным историй о героях, сказочных существах и волшебстве. В комнате, где когда-то звучал смех, где происходили невероятные события — баталии и путешествия. Комнате моего восьмилетнего сына. Он умер на моих руках прямо посреди своей армии из доисторических ящеров, супергероев и эшелонов техники — самолетов, танков и кораблей. С тех пор я не заходил в его комнату. Я боялся ее так же, как мыслей о сыне, которые, как мне казалось, поджидали меня там, среди книг, игрушек, постеров и пестрых обоев. Они ждали меня, чтобы броситься в недра сознания и свести с ума! Возможно, комната сына, воспоминания о нем и скорбь — это все, чего я боюсь… — отрешенно произнес незнакомец. Ноа не знал, что ответить. Выразить свои соболезнования серфер не хотел. По его мнению, соболезновать незнакомцу о потере близкого было неуместно. Вместо этого парень погрузился в размышления. Он давно обратил внимание, что люди, окружавшие его и даже вновь встретившиеся на пути, были несчастны. Их судьбы были сломаны. «Новый мир будто создан продлить страдания. Да, несчастных среди выживших больше, но, оказывается, есть и другие. Земля стала домом и для жестоких, не знающих пощады и сострадания, ненавидящих зверей в человеческом обличии. Быть человеком здесь — значит сгинуть в муках, а хищником — значит жить».

Дверь в трюм с лязгом открылась. В помещение вошли двое. Ноа показалось, что их фигуры были созданы из тьмы, ведь во мраке трюма они не отражали того скудного света, слабо озарявшего лица, стальные прутья и очертания убранства помещения вдали. Когда незнакомцы подошли к клетке Ноа, он увидел в людях некое сходство с волками. Пленник не мог объяснить, что волчьего было в их образах, выхваченных из темноты, но первое его впечатление было таковым.

— Очнулся, — прорычал тот, что повыше.

— Да. Бери его. Нам лучше поспешить — Он не любит, когда Цаво ждет, — проскрипел худощавый, мелкий, сгорбленный зверь. Мужчины открыли узкую дверь в клетку, выволокли Ноа и потащили пленника за одежду по стальному полу прочь. Было больно, но серфер не издал ни звука. Его объял трепет. Страх парализовал тело. Пытаясь найти помощь, рука бессознательно потянулась к незнакомцу, который все так же ехидно улыбался, глядя из глубины своей клетки.

«Пожалуйста, нет… Зачем?.. Я смогу идти!» — беззвучно молил он, пока люди-звери волокли жертву по длинным коридорам и вверх по лестнице к большой, такой же темной, как и его темница, яме. Это был прямоугольный резервуар, в который сверху нисходил бледный свет из прорези в палубе. В этом свете Ноа увидел множество человеческих силуэтов. Деталей было не рассмотреть, так как люди располагались на фоне света. Там, среди галдящей толпы, он увидел пару, стоящую в стороне от остальных. Это были мужчина и женщина. Узник на мгновение задержал на них взгляд. Женская фигура показалась знакомой Ноа. В отличие от всех, воинственно поднимавших руки с оружием вверх, она, вероятно, закрывала лицо, чтобы не видеть происходящего. Будто ей было чуждо лицезреть происходящее на корабле. Словно женщина не разделяла животные взгляды обезумевшей толпы.

Все притихли, когда мужчина, видимо, их главный — вожак своры — вытянул руку.

— Народ Цаво будет жить! — выкрикнул он, и толпа встретила его слова воинственными криками и звериным рыком. — Но нельзя забывать о том, что наши охотники возвращаются с добычей, потому что мы регулярно одариваем бога Цаво, — говорил он на чистом английском. — В этот раз наш бог даровал нам много еды, и мы обязаны отплатить ему тем же! — Вновь помещение заполнили безумные крики и вопли одичалых людей, — время насытить Цаво пришло! А после, мы сами устроим пир! — Мужчина махнул рукой в мою сторону. В это время я стоял на коленях и пытался подняться на ноги. После его жеста один из стражей позади меня со всей силы ударил в спину, и я упал в смердящую гнильем и дерьмом яму.

— Прошу… прошу вас… — сдавленный стон жертвы никто не слышал. Никто, кроме Цаво. Она была рядом, и звериный голод делал ее чувства острее. Она медленно поднялась с кучи картона и соломы, натасканных в нору, и выгнулась, еще сильнее изогнув свой горбатый силуэт. Дурманящий запас добычи и опьяняющий, легкий душок страха толкали ее напасть, но она не торопилась. В прошлый раз еда, в попытках спастись, выбила ей глаз, и теперь Цаво вела себя более опасливо и лучше изучала жертву перед атакой.

Хансен испугано посмотрел в сторону едва слышимого шороха. Звук исходил из небольшого отверстия. Дыра в переборке издалека казалась черным пятном не больше метра в диаметре. Из прорехи, будто живое существо, на пленника смотрела тьма. Ноа казалось, что тьма говорила с ним шорохами, хрустом и грубым, басовитым, но тихим ревом. Звуки, идущие из непроглядного мрака, заглушало биение собственного сердца и дыхание. Обезумившие, облепившие прямоугольную яму со всех сторон, молча наблюдали за ним. Хансен пытался сфокусировать взгляд на отверстии, и у него даже возникла мысль, что было бы неплохо самому скрыться во тьме, только бы остаться в одиночестве и не видеть этих, наводящих ужас, людей, но впереди, на фоне едва отражающей слабый свет стены, мелькнула сгорбленная фигура, а после, в яме прозвучал мерзкий писклявый хохот. Ноа повалился назад и, насколько смог, отполз к стене. Пока он двигался, на его пути попадались кости. Глаза немного привыкли к темноте, и теперь он мог различить человеческие останки, которыми была усеяна яма. В дальней части помещения застыл зловещий силуэт. Из-за отсутствия освещения Хансен не мог узнать, что именно за зверь предстал перед ним.

— Спокойно… — протянул изувеченный человек, — я сейчас уйду. Просто уйду и не потревожу, — хрипел он четвероногому, но Цаво внезапно, без звука бросилась на него. Ноа выставил руки, закрыв лицо, но хищник не обратил внимания на ничтожные попытки спасти жизнь. Клыки зверя вонзились в горло, с хрустом раздавив позвонки. Цаво ощутила теплую, вкусную и ароматную кровь, хлынувшую в пасть. Пульс, слышимый издалека, больше не звучал. Жертва была мертва.