На островах дракона

1

Тьма сгустилась уже несколько часов назад, и плеск весел двух наших лодок с балансирами рождает в море сноп искр из крохотных фосфоресцирующих существ, потревоженных в своем сне. Во мраке сплошного пояса мангров, окруживших остров, таинственное бульканье, клокотанье и шелест листьев выдают присутствие многих незримых существ. Кто это? Ночные птицы? Крупные рыбы? Черепахи или, может, морские крокодилы?

Не напрасно же эта часть побережья Ринджы, островка, затерянного между Явой и Австралией[1], называется Лохо Бу-айя — Крокодилова бухта. Малайские рыбаки рассказывают, что здесь излюбленное место гигантских рептилий Зондских островов. Рекордный экземпляр крокодила, выловленного возле Филиппин, имел десять метров в длину! И хотя они редко достигают таких размеров, у этих морских тварей на совести (о, разумеется чисто фигурально) больше человеческих жизней, чем, скажем, у акул, кишмя кишащих в теплых морях[2].

Свет фонаря находит в глубине бухты брешь в стене растительности, и, сбросив тяжелый камень, служащий якорем, четверо гребцов останавливают лодки на глубине восьмидесяти сантиметров. Мы становимся цепочкой, быстро разгружаем лодки и сваливаем на берегу пятьсот килограммов своего снаряжения и продовольствия, рассчитанного на длительное пребывание.

Едва мы расправляемся с грузом, наши гребцы требуют свою плату и собираются тотчас же возвращаться на Флорес!

— Как! — восклицаем мы. — Вы что же, собираетесь бросить нас одних среди ночи! Подождите хотя бы до рассвета, а то вдруг окажется, что мы заехали не туда?

— Ни за что. В этой бухте живут злые духи, и никто из нас не намерен ночевать тут.

— Пожалуйста, вы можете выспаться в море на лодках, утром вернетесь и, если мы решим уехать, возьмете нас. Иначе мы застрянем здесь до скончания веков.

— Никак нельзя, нам надо завтра же быть на Флоресе. А вы, если надумаете уезжать, дождитесь рыбаков: они часто заходят сюда набрать дров и воды.

— Вот-вот, вы же сами говорите, здесь где-то источник, но где? И потом вдруг он высох? Сейчас ведь сухой сезон…

— Наверно, не высох, — возражают они с непоколебимой логикой.

Стоя в воде, мы продолжаем уговаривать их, но гребцы не желают ничего слушать. Безотчетный и явно непреодолимый страх гонит их прочь от этого места. Наконец, устав пререкаться, мы отдаем им оговоренную плату и кисло желаем счастливого пути. Они не заставляют нас повторять это дважды и сильными взмахами весел исчезают в ночи, бросив нам на прощание «до свидания и всего хорошего», сказанное, как нам кажется, уж очень двусмысленным тоном.

И вот мы остаемся одни, четверо французов — Ги Пьязини, Пьер Эз (по прозвищу Петер), Жорж Бурделон и я. С нами проводник — индонезиец Ансельмус Манах, который выглядит не менее растерянно, чем мы, и явно встревожен таким началом наших приключений на необитаемом острове.

Почему так иронически прозвучало их пожелание «всего хорошего», спрашиваем мы себя, ступая на сушу… Сушей, правда, я называю илистую бухточку, острые корни на дне которой доставляют нам те же сладостные ощущения, какие должен испытывать факир, шагающий по гвоздям.

К счастью, дальше из ила выступает глинистая коса, и, выбрав местечко посуше, куда, похоже, не должен доставать прилив, мы перетаскиваем снаряжение. И тут начинается презабавное зрелище: мои спутники ни с того ни с сего начинают вдруг с жаром отплясывать какой-то лихой танец, шлепая себя в такт по голым ногам. В ту же секунду я чувствую, будто со всех сторон в меня вонзаются тысячи иголок.

— Здесь полно москитов!

Как выясняется, кроме москитов над нами носятся еще тучи песчаных мушек величиной с булавочную головку, но чей укус болезнен, как укус слепня. У несчастных созданий явно не густо с едой, и они спешат запастись вдоволь нашей кровью на «черный день». Поистине нам редко доводилось наблюдать такое скопление мошкары на столь крохотном участке, то есть как раз там, где мы находимся и где нам предстоит быть еще долго. Проклятые кровопийцы грозят отравить нам существование, не считая того, что они разносчики несметного множества болезней: малярии, филярии[3] и прочих «радостей».

Но это еще не все, далеко нет! Отошедший в сторонку Петер внезапно с тревогой окликает меня:

— Пьер! Иди скорей! Возле меня две змеи, я боюсь двинуться!

При свете фонаря видно, что он сидит на корточках точно над двумя морскими змеями длиной с руку. Я успокаиваю его:

— Не трогай их, они никогда не нападают первыми.

Однако вид у него не очень уверенный, и он продолжает водить фонарем вокруг себя:

— Гляди, еще одна! И еще!

Методически обследуем окрестности и обнаруживаем их десятками на земле и даже на мелководье. Это морские змеи, чей яд в два раза сильнее яда кобры и против которого еще нет вакцины[4]. На великое наше счастье, эти змеи крайне пассивны и почти никогда не нападают первыми. Тем не менее трогать их не рекомендуется, тем более наступать на них. Место, где мы высадились, кишмя кишело ими.

— Веселенькие дела! — заключает Ги. — Москиты, песчаные мушки, змеи, морские крокодилы и в довершение всего злые духи! Можешь гордиться: место для лагеря идеальное!

Пристыженный, щиплю себя за нос. Действительно, ведь это я настоял на том, чтобы приехать в Лохо Буайя: название показалось мне овеянным таинственной дымкой. Крокодилова бухта… Не правда ли, вспоминаются пираты, зарытые сокровища, затонувшие корабли? Приехав на Яву, мои спутники собирались отправиться на Борнео[5], где мы впоследствии провели больше года среди даяков[6]. Я же упрямо доказывал, что начинать надо с Малых Зондских островов!

Три дня в раскаленном гараже, любезно предоставленном нам французским консулом, мы спорили с пеной у рта так, что наша группа, отнюдь не являвшая пример единения еще при отъезде из Франции, чуть не распалась.

Ги Пьязини и Пьер Эз, как этнологи, были абсолютно правы, желая ехать на Борнео изучать лесные племена острова. А поскольку именно они организовали экспедицию, их мнение значило больше, чем мое, зоолога, ибо именно в этом качестве я был придан экспедиции парижским Музеем естественной истории. Но я знал, что, если мы не отправимся вначале на Малые Зондские острова, мы ни за что уже не попадем туда, а эти острова, точнее три из них, представляли для меня исключительный интерес: ведь это единственное место на земном шаре, где еще водятся гигантские ящеры, прямые потомки чудовищ мезозойской эры.

Жорж Бурделон, кинооператор экспедиции, изъездивший всю Африку и Индию, тоже специализировался главным образом на этнографических лентах. Но возможность снять документальный фильм об уникальных фантастических животных зажгла его, и нас стало двое против двоих. А поскольку горло у нас оказалось крепче, чем у двух остальных товарищей по экспедиции (один из которых, кстати Пьер Эз, легко дал убедить себя, завороженный слышанным в детстве рассказом об одном из этих островов), в одно прекрасное утро мы погрузились в лодку и отправились на поиски дракона.

Первоначально нашей целью был Комодо — островок в цепи Малого Зондского архипелага между Сумбавой и Флоресом на полпути от Явы на западе до Австралии на востоке. Для натуралиста название Комодо звучит так же, как для туриста Нотр-Дам или Ангкорский храм. Однако всего несколько десятилетий назад лучший географ сел бы в галошу, попроси его отыскать этот микроскопический кусочек суши среди трех тысяч островов, составляющих Индонезию.

Впервые Комодо всплывает из своего векового забвения накануне первой мировой войны. Перенесемся же в 1911 год — время, когда человек впервые отваживается штурмовать атмосферу. Некий смелый пионер голландской авиации, вылетевший с Явы и подхваченный западными ветрами, делает вынужденную посадку на море близ одного из бесчисленных островков, которые образуют почти сплошной барьер между бурными голубыми водами Индийского океана и зеленой гладью спокойных зондских морей с чарующе нежными именами: Южно-Китайское, Яванское море, море Флорес, Молукское море…

Самолет идет ко дну, но пилоту удается достичь суши, где его подбирают рыбаки, и после многих злоключений он добирается до Явы.

И вот здесь-то история принимает забавный оборот. В рапорте начальству спасшийся летчик описывает остров, куда он добрался, и утверждает, что собственными глазами видел там гигантских ящеров, настоящих драконов, которые охотятся на оленей и кабанов, в изобилии водящихся там. Его, естественно, поднимают на смех:

— Если ваши чудовища действительно существуют, уж будьте уверены, о них бы давно было известно!

А многие не скрывают своего мнения: бедняга, должно быть, получил такой шок при аварии, что его надо скорее лечить; выздоровеет — бросит думать о своих «драконах». И летчика в самом деле едва-едва не упрятывают в сумасшедший дом: так он упорствует в своем рассказе.

Лишь один слушатель воспримет его всерьез. Это майор Оуене, директор знаменитого яванского Музея Буитензорга:

— Водятся же полутораметровые морские игуаны на Галапагосских островах и в Южной Америке. Почему бы им не оказаться на Зондских островах?

И он пишет письмо своему другу, офицеру голландского гарнизона на Флоресе, ближайшем острове к тому месту, где упал упрямый авиатор. Но, как известно, в тропиках дело делается не скоро, и лишь в следующем году, когда уже Оуене успевает забыть обо всем, офицер выбирает время съездить на труднодоступный Комодо.

Ступив на остров, он убеждается, что летчик не был ни сумасшедшим, ни жертвой миража, все верно: по песчаным пляжам и травянистым холмам снуют огромные ящеры. Офицер, спрашивая себя, уж не наваждение ли все это, разом перенесся на сто шестьдесят миллионов лет назад, в мезозойскую эру, когда на земле обитали подобные ящеры-гиганты.

Торопясь поскорее покинуть этот кошмарный остров, но не желая в свою очередь прослыть сумасшедшим или обманщиком, он подстреливает двух чудовищ, велит гребцам снять с них шкуру и возвращается на Флорес, а оттуда отсылает шкуры майору Оуенсу, присовокупив к ним подробный рассказ о поездке.

Получив шкуры, голландский ученый устанавливает, что они принадлежат не морским игуанам, как он думал вначале, а ящерам, близким к варану — хищному ящеру, обитающему во всех тропических районах Старого Света. Но длина тех редко превышает полтора метра, а шкуры, присланные голландским офицером, снятые, кстати, с самых маленьких экземпляров, почти вдвое превосходили их, побивая, таким образом, рекорд самых больших известных до сих пор ящеров.

Интересно отметить, что скромный, как настоящий ученый, Оуене называет свое сенсационное в научном мире открытие просто «варанус комодензис» — комодский варан.

Как! В 1912 году, когда все считают, что у природы не осталось уже больше неразгаданных тайн, кто-то находит неизвестных животных! И не кого-нибудь, а самого крупного в мире ящера-гиганта! Есть от чего затосковать жрецам официальной науки, уверяющим, что в нашу эпоху необыкновенного технического прогресса все животные уже изучены и описаны, по крайней мере крупные.

Газеты всего мира подхватывают сенсацию, и крохотный островок Комодо становится знаменитостью. Со всех концов снаряжаются научные экспедиции для изучения комодского дракона, как его начинают величать. Однако, увы, другие события на четыре года завладевают всеобщим вниманием, и только что открытого ящера до поры до времени предают забвению.

О нем заговаривают вновь лишь в 1915 году, но по поводу, не имеющему ничего общего с наукой. Звон, поднятый газетами всего мира об открытии ящера-гиганта, не прошел мимо ушей дельцов всех мастей. Сафьянщики, для которых главным поставщиком шкур пресмыкающихся является Индонезия, уже прикидывают, сколько дамских сумочек и туфель можно выкроить из шкуры одного дракона.

Китайцы-охотники, узнав о выгодном дельце, уже видят, как они приезжают на Комодо, убивают сотню-другую варанов и возвращаются домой с готовым капиталом. К сожалению для них и к великому счастью для нашего дракона, шкура его оказывается абсолютно непригодной к выделке, так как костяные пластинки образуют в ней своеобразную кольчугу сразу же под кожным покровом.

Уничтожение комодского дракона в коммерческих целях временно откладывается. Но научный мир, обеспокоенный их будущим, требует принять меры по защите этих животных, и в 1915 году султан восточного Сумбава, в чьи владения входил Комодо, издает указ о полном запрещении охоты на этих удивительных рептилий.

В последующие годы здесь перебывало несколько научных экспедиций. Тогда же выяснилось, что этот колосс мира ящеров не так уж редок, как казалось вначале: кроме Комодо он встречается на соседних островах Ринджа и Падар, последний, правда, нельзя назвать островом, поскольку он представляет собой один большой риф. Драконы обитают даже на западном побережье Флореса.

Однако все эти экспедиции были слишком кратковременны. Самая продолжительная проводит в общей сложности месяц на трех упомянутых островках — слишком мало, чтобы вести речь о серьезном изучении образа жизни и повадок ящера-гиганта. Как правило, почти все экспедиции ограничивались тем, что привозили несколько экземпляров для музеев и зоопарков своих стран. Анатомическое изучение этих особей позволяет установить, что челюсти комодского дракона украшают двадцать шесть зубов трех-, четырехсантиметровой длины, отточенных, как пила. Это грозное оружие роднит его со свирепым тираннозавром[7] мезозойской эры.

И хотя анатомически дракон сейчас хорошо изучен, зоологи задаются еще множеством вопросов, требующих выяснения. Например, каких наибольших размеров достигают эти ящеры? Здесь были высказаны самые противоречивые точки зрения. Когда ящеров только открыли, говорили, что животное превышает десять метров в длину! Так, некий шведский врач совершенно серьезно утверждает, будто в 1937 году он видел на одном из пляжей Комодо семиметрового дракона.

В следующем году один американский капитан терпит бедствие вблизи того же острова, окруженного опасными рифами и морскими течениями редкой силы. В книге, которую он публикует по возвращении, есть эпизод о незабываемой встрече с драконом высотой в четыре с половиной метра, шагавшим в лунном свете на задних ногах! Ничего удивительного, что его появление парализовало несчастного путешественника, решившего, что перед ним динозавр![8]

Прочие свидетельства, исходящие от добросовестных ученых, выглядят гораздо скромнее: животное не превышает в длину трех метров, чего, впрочем, тоже вполне достаточно, чтобы считать их колоссами мира ящеров.

Другая проблема, более трудная для решения: чем питается дракон? как он охотится? где живет — в пещерах или логовах, вырытых в песке? нападает ли он первым? какой образ жизни ведет — дневной или ночной?

Этот сонм вопросов свидетельствует, что мы отправляемся на поиски ящера-исполина не для того, чтобы привезти его шкуру и скелет, а чтобы пожить с ним, если так можно выразиться, провести наблюдения за его поведением и по возможности снять цветной фильм, могущий заинтересовать как специалистов, так и широкую публику.

Да, но куда ехать? И как? Один голландец, сотрудник Богорского музея (новое название Музея БуиТензорга, который возглавлял в свое время Оуене, «отец» комодского варана), советует нам начать с западного побережья Флореса, где, как он утверждает (впоследствии мы увидим, так ли это в действительности), драконов не меньше, чем на Комодо. Добраться туда можно лишь одним способом: сесть на капал хеван (скотовоз), объезжающий раз в два месяца острова, где он скупает коров — на Бали, буйволов и лошадей — на Сумбе, Сумбаве, Флоресе и Тиморе, а затем следует дальше — на Яву, Суматру и в Сингапур.

Поездка на этом судне, где путешествуют бок о бок пассажиры, скот и прочие грузы, в любой другой части света, кроме Индонезии, неизбежно сделала бы пассажиров калеками. Но терпение, предупредительность и чувство юмора индонезийцев оборачивают в шутливое злоключение то, что могло вылиться в настоящий кошмар.

Буйволы, лошади, коровы и козы соседствуют на палубе с мужчинами в гражданских костюмах и военной форме, с женщинами и детьми вперемежку с нагроможденными со всех сторон ящиками и узлами. Буйволов, балийских коров и лошадей привязывают обычно к бортовым коечным сеткам, но они зачастую отвязываются, особенно буйволы, и тут же принимаются разыгрывать с собратьями такую корриду, что от них лучше держаться подальше! А козы, вы не поверите, свободно разгуливают среди пассажиров, опрокидывают все на своем пути, хватают оставленную без присмотра провизию или жуют вывешенное на просушку белье.

К этому добавляется изнуряющая жара, а душ, вмещающий едва пять человек за раз, работает лишь дважды в день по полчаса, ибо воду берегут для скота. А когда на море волнение, все тысяча двести пассажиров и тысяча сто животных болеют. Буйволы со своим огромным пищеварительным трактом переносят качку хуже остальных и мрут в довольно большом количестве во время каждого путешествия. Но поскольку число их тщательно проверяют по приезде, то трупы не бросают акулам, а подвешивают гирляндами вдоль по борту, и их животы, болтающиеся под тропическим солнцем, издают тяжелый запах, вонючим облаком висящий над нами весь путь!

Однако никто не ропщет, даже наоборот: проще завязываются знакомства; по малейшему поводу звенит смех; поют под гитару; не моргнув глазом проигрывают крупные суммы в малайскую рулетку, состоящую из пронумерованного шестиугольного волчка, вертящегося под половинкой кокосового ореха; устраивают петушиные бои — с этой драгоценной птицей хозяин никогда не расстается; кухарят на крохотных жаровнях с древесным углем; ходят в гости с палубы на палубу и терпеливо ждут конца путешествия, причем предугадать его невозможно, настолько значительны всегда опоздания.

И вот на десятый день своего красочного путешествия мы прибываем в Эндех, административную столицу Флореса, на южном побережье острова. Там мы проводим еще двенадцать дней, изыскивая способ перебраться на западный берег, где водятся драконы. На грузовике туда не добраться, ибо единственная на Флоресе дорога разрушена землетрясением. Остается, значит, морской путь. В конце концов приютившие нас голландские миссионеры Эндеха сдают нам на время свое суденышко с дизелем, которое после трехдневного плавания доставляет нас со всем снаряжением в Лабуанбаджо — самый западный порт Флореса.