На пути к рассвету

7

Ночью ударила гроза. Марийка проснулась, подхватилась, прильнула к окну. Чёрное небо вспарывали белые молнии. Силуэты самолётов казались маленькими, беззащитными, вот-вот они не выдержат напора рьяного ветра, косых упругих струй.

Марийка толкнула Аню, та открыла глаза, увидела в озарённой на мгновенье комнате спящих ребят, их вещи, аккуратно разложенные на табуретках. Подбив подушку под грудь, Анна стала глядеть в окно, на котором при сполохах молнии чётко пропечатывался красивый профиль подруги. Так она и заснула под удаляющиеся раскаты грома, под убаюкивающий шорох за окном.

Утром ливень перешёл в нудный, монотонный дождь.

Весь день они просидели в комнате, парни то спали, то играли в «морской бой». Вечером зачем-то, уже в который раз, чистили пистолеты.

Аня незаметно сунула руку в свой вещевой мешок — её браунинг лежал там же, в шерстяном носке.

Марийка дала Анне два куска парашютного шёлка, и они принялись вышивать платки розовыми нитками. Гроздь рябины, которую вышила Аня, была изящной и нежной, а то, что цвет не совсем подходящий, так это не её вина, и она объяснит словами, какой бывает ветка рябины, когда с неё слетят листья и вокруг упадёт первый чистый снежок.

Двигатель проверили, но «добро» на вылет не получили, и связь с Беломорском Аня перенесла на завтра, на день отлёта. Алёша уезжал в Вологду по своим делам, вечером, после ужина, они посидели в коридоре, на том самом месте, где он сидел когда-то с Марийкой. Алёша молчал, за окном постукивал дождь, так же на стене шептались мухи.

— Расставаться надо весело, — говорила, через силу улыбаясь, Аня, — с надеждой на скорую встречу. Вторник и пятница, в семь часов, у кассы театра, в клубе лесопильного завода. Запомнил? Ну, а чтоб не забывал меня, возьми мой подарок, Алёшенька, платочек с рябинкой, горькой ягодой нашей.

Утром аэродром блестел от луж, рваные тучи то и дело набегали на солнце, и оно показалось Анне уставшим от этой бесконечной борьбы с грозой, с дождями.

На завтрак Степаныч опоздал, а садясь за стол, весело потирая руки, заявил, что через час они уже будут в воздухе.

Аня сходила на узел связи, оставила на имя Андропова радиограмму, в которой сообщала об отлёте в расположение штаба отдельной 7-й армии.

Проводить их пришёл какой-то пожилой лётчик, пожал каждому руку, пошептался в сторонке о чём-то со Степанычем.

Когда садились в кабину, Аня вдруг увидела трусившего к самолету Слесаря, пошарив у себя в карманах, ничего не нашла и, соскочив с крыла, успела пару раз погладить его по грязной голове.

Разместились как прежде: Аня напротив Яковлева, Марийка упёрлась в колени Маунумяки. Последним в кабину втиснулся Жандорак в наглухо застёгнутой куртке, в тёплом кожаном шлеме, серьёзный, неразговорчивый. Он молча подал Маунумяки брезент, помог затолкать его за спину, внимательно посмотрел на Анну, сидевшую рядом.

— Будем лететь вблизи линии фронта! — прокричал Степаныч. — Могут возникнуть неожиданности. Народ вы боевой, как я себе уяснил, и всё же без паники. Алёша, подкинь что-либо весёленькое!

Жандорак помедлил всего секунду, сдвинул высоко на лоб очки, плутовато улыбнулся.

— Инструктор вместе с курсантами занимаются парашютной подготовкой. Сели в самолёт, поднялись, стали прыгать. Над каждым раскрылся парашют, курсанты летят, переговариваются. Один спрашивает: «Братцы, а где наш инструктор?» Вдруг что-то рядом пролетело со свистом, глядь, да это же инструктор! Один курсант вздохнул: «Опять наш-то отчубучил — вместо парашюта вещмешок на спину надел».

Марийка и Яковлев долго хохотали, а Жандорак продолжал:

— Такие дела, уважаемые товарищи пассажиры. Так что если будем падать, выпрыгивайте, не робея, со своими мешками. Вознеслись, Степаныч!

Прилетели перед полуднем. У самолёта как-то наскоро и неловко пожали лётчикам руки, стали осматриваться. На краю полевого аэродрома стояла новенькая полуторка с фанерным самодельным фургоном. Возле неё прохаживался высокий, затянутый «в рюмочку» военный в низко надвинутой на глаза фуражке. Он пошёл к ним навстречу, легко кинул руку к козырьку, негромко пробасил:

— Подполковник Сычов, заместитель начальника разведотдела армии. Прошу в машину. Заждались мы вас, товарищи…

Он что-то говорил ещё, но Анна не слышала, она шла точно слепая, потом резко повернулась и побежала назад. Подбежав, не говоря ни слова, быстро расцеловала лётчиков. Вытянув руки, отстраняясь от Алексея, прошептала:

— Если меня долго не будет, иди в ЦК комсомола, найди Могикана, он всё будет знать.

Затем, будто подхваченная ветром, она побежала по полю и ни разу не оглянулась.

— Вторник и пятница! Девятнадцать ноль-ноль! — кричал ей вслед Алексей, но полуторка затарахтела, рванулась и сразу исчезла в лесу.

…Сычов привёз их в штаб армии, там они пообедали и вскоре на той же машине поехали в Лямозеро, небольшое село, одним боком упиравшееся в реку, другим — в густой сосновый лес.

В Лямозере их встретил моложавый военный с танкистскими эмблемами на петлицах.

— Капитан Хаитов, — представил его Сычов. — Он отвечает за вашу переброску через линию фронта. Десять минут вам на размещение, затем короткое совещание и баня. Располагайтесь. Капитан, проводите наших коллег.

Капитан говорил быстро, восточный акцент не смущал его. Пока шли, он успел сообщить, что в их «сакле» уже жили две подобные группы, что линию фронта он знает лучше, чем горную тропинку к родному аулу, и что всё будет в лучшем виде, порукой тому его кавказская честь и былая доблесть старого танкиста.

Совещание устроили не в штабе батальона, а прямо на лесной полянке — там были вкопаны низенькие скамейки и стол из простых неструганых досок.

— Переход по определённым обстоятельствам мы отложим на два дня, — сказал Сычов. — Короче говоря, позавчера мы крепко нашумели там, удачно провели разведку боем. Пойдёте 15 июля. Всё это время вы пробудете здесь. Капитана Хаитова попрошу сократить всяческие контакты, знакомство членов группы может быть только с теми бойцами, которые пойдут через линию фронта. Теперь договоримся относительно вашего возвращения. Вам будет объявлен пароль, но это уже там, за Свирью. Если он устареет, вас всё равно гостеприимно встретит наше передовое охранение. Возвратясь в расположение любой нашей части, требуйте немедленного свидания с начальником штаба полка, в худшем случае — с командиром батальона. Прибыв на КП, требуйте связи с 32-м. 32-й — это я. Запомните — «товарищ 32-й». По телефону много говорить не следует — отдадите рапорт о возвращении, главное для нас, что вы вернулись живыми и невредимыми, остальное — мое дело. За вами приедут, доставят ко мне, и мы сразу же переправим вас в Беломорск.

Что вы там пишете, товарищ в кепке? Никаких записей, вы не на курсах счетоводов.

Яковлев стыдливо спрятал крохотный листок в патронную гильзу, заткнув её пулей.

— Разрешите сделать некоторые уточнения, товарищ подполковник? — спросил Хаитов и, уловив еле заметный кивок фуражки Сычова, продолжил: — Пойдёт, как всегда, группа сопровождения. Для операции отобраны лучшие наши разведчики. Народ бывалый, места знают. Предполагаемый район перехода линии фронта вот здесь, за деревней Аникиевская, переправа через Свирь левее Вознесенья, от Онежского озера это километров тридцать. Замечу — река патрулируется круглые сутки, особенно тщательно охраняется левый южный берег, со стороны нашей обороны. Остальные мелочи — по ходу действия. За успех операции я отвечаю головой, не беспокойтесь, всё пройдет гладко, как говорится, комар носа не подточит. Понимаете, на что я делаю намёк? Нам мало вас переправить, нам надо не наследить. Финны ни в коем случае не должны догадаться, что к ним прошли незваные гости. А они народ остроглазый, охотники, следопыты.

Сегодня отдых, завтра работа — поползаем, постреляем, попрячемся. Если будут здесь наши джигиты заводить знакомства — работайте по легенде: вы шефы, передовики производства из Беломорска, едете на передовую для встречи со знаменитым снайпером сибиряком Тимофеем Паршуткиным.

Баню разведчики натопили на славу и угощение тоже царское поставили: шашлык из молодого лося, тушённые в сметане сыроежки, консервы открыли вкусные: бычки в томате, золотистые шпроты, а на закуску — черника с сахаром и молоком. Всё это громоздилось на большом столе, посреди которого красовался жёлтый старинный самовар с причудливым краном в виде петушиной головы.

— Позвольте предложить первый тост за истинное украшение этого холостяцкого уголка, за тех, кому отведено самое почётное место за нашим скромным солдатским столом, за прекрасных девушек Анну и Марию, — нараспев произнёс Хаитов, обращаясь то к Сычову, то к двум смущённым лейтенантам, то к пожилому сержанту с прокопченными большими усами.

Аня пригубила кружку с обжигающим напитком, закрашенным чаем, Маша глотнула и поперхнулась, разведчики сдержанно засмеялись.

Сычов, извинившись, вскоре уехал, и за столом командовал, шутил, смеялся Хаитов. Он рассказывал невероятные истории о ведьмах и домовых, о том, как взяли в плен финского шофера и как тот помчал их на своём грузовике по минному полю, но ни одна мина не взорвалась, о том, как однажды разведчики привезли прямо сюда, в Лямозеро, трофейную походную кухню с гороховым супом, и им накормили всё село.

…Назавтра, после позднего подъёма, девушкам принесли поношенную красноармейскую форму, чтобы можно было без оглядки ползать, пробираться через завалы.

Хаитова они не узнали — он был в пятнистом комбинезоне, на боку, оттягивая ремень, висела большая чёрная кобура с немецким парабеллумом, движения его стали мягкими, кошачьими. И когда он бросился под ноги Маунумяки, рванув его снизу сцепленными руками, и тут же, подхватившись, легко ударил ногой в живот стоявшего рядом удивлённого Яковлева, опрокинул и уже сидел на его спине, заламывая руки, все поняли, кто перед ними.

После этой разминки пошли в лес, и Хаитов с десятью разведчиками замаскировался за пять минут так, что Марийка обнаружила только двоих, за что капитан пообещал каждому из проштрафившихся по наряду вне очереди.

До полудня Хаитов показывал приёмы рукопашного боя, быстрого передвижения по-пластунски, коротких пятисекундных бросков-перекатов в сторону, когда по нему был «открыт» винтовочный огонь.

После обеда в небольшом овражке упражнялись в стрельбе из пистолета. Хаитов дал свой парабеллум девушкам, усатый сержант предложил парням револьвер, пистолет ТТ и полную каску патронов. Капитан по секундной стрелке засекал время от выхватывания пистолета из кармана до первого выстрела, затем до первого попадания в чёрный силуэт бумажной мишени. Стреляли сначала с места, потом Хаитов подавал команду «пли» на ходу. Следующее упражнение было ещё труднее: услышав, идя по тропинке, щелчок взводимого затвора карабина, надо было упасть, падая, выхватить пистолет и выстрелить в мишень.

Марийка обставила всех, она была сплошным клубком нервов, сжатой пружиной, все задания делала с азартом, с нетерпением.

Аня путалась, забывала сбить предохранитель, и выстрела не было, то ей мешали длинные рукава чужой гимнастерки, то слезились глаза.

— Надо всё предвидеть, надо всегда быть на секунду впереди врага, — поучал подпольщиков Хаитов, — секунда, всего одна секунда решает в нашем деле, быть или не быть. Действовать сразу, мгновенно, без раздумий. Кто задумался, тот получил пулю в живот.

Марийке нравился Хаитов, она стала тоже ходить, как он, вкрадчивой, неслышной походкой, слегка вжав в плечи голову, держа всё время руки в карманах галифе, которые она носила с явным удовольствием.

Яковлев то и дело передёргивал плечами, видимо, неловко упал, когда его подсёк Хаитов, ворчал, уже в который раз доказывая капитану, что у них совершенно другие задачи и методы поведения, что они — подпольщики, действуют тихой сапой, что стрелять они должны лишь в крайнем случае, а все неожиданные встречи то ли с армейским патрулём, то ли с полицейским нарядом они должны вести миролюбиво, как этого требует легенда каждого из них.

Хаитов горячился и доказывал своё:

— А если ваш пропуск на передвижение по дороге Петрозаводск — Вознесенье уже прокис? Вы подали его патрулю, а он не видит в нём нужного условного типографского знака — чуть выдвинутой строки или запятой, и вот уже включён секундомер, сейчас вас будут брать, сейчас повяжут. Ну-ка, прорепетируем эту сцену из балета «Лебединое озеро». Сержант Ризин, ко мне с пятью красноармейцами. Вы, Яковлев, старший разведгруппы. Ваша задача упредить нас на секунду, но не пороть горячку. Понятно? Вот здесь мы и встретимся через десять минут. Пистолеты разрядить, ствол проверить и показать лично мне. Мы, сержант, оружия не применяем, наша задача взять их всех четверых живыми.

Хаитов внимательно заглядывал в патронник, для верности ещё совал туда палец, потом, возвратив всем оружие, ушёл со своей группой в лес.

Они встретились не на полянке, залитой солнцем, как намечал Хаитов, а перед ней, так задумал Яковлев.

— Seis! Partio. Papereiden tarkastus[5], — довольно чисто произнёс Хаитов, беззаботно улыбаясь.

Первым стоял Яковлев, чуть сзади Марийка, за ней, ближе к толстым соснам, Анна и Маунумяки, которые должны были спрятаться за деревьями и «открыть огонь».

Хаитов внимательно осмотрел финский паспорт Яковлева, Марии, передал их Ризину, тот полистал, почитал и вернул их владельцам.

— Ваши документы в порядке, — сказал весело уже по-русски Хаитов. — Можете идти в свою Матвееву Сельгу. Счастливо. На пути ничего подозрительного не видели, следов каких, кострища с обрывками русских газет?

Отделение Хаитова посторонилось, пропуская группу Яковлева, и пошло вперёд. Обескураженные Мария и Яковлев ничего не поняли в этой игре. Красноармейцы проходили равнодушно мимо, о чём-то переговариваясь между собой, будто им не было дела до встречных, и когда двое последних поравнялись с Яковлевым, где-то сбоку совсем рядом заржала лошадь. Яковлев от неожиданности обернулся на звук, понимая с запозданием, что никаких лошадей здесь все эти дни не было, Мария, инстинктивно почуяв опасность, всё же успела выхватить из кармана пистолет, но «выстрелить» ей уже не дали — в одно мгновенье Яковлев и Анна лежали на земле, Маунумяки и Мария стояли с заломленными за спину руками.

— Видите, какие печки-лавочки, — пробурчал хмурый Хаитов, — а вы, небось, думали, армейская разведка — грубая работа, коновалы. Мы — ювелиры, комар носа не подточит.

Следующий день с утра до позднего вечера они снова провели в лесу и на стрельбище. Обмундирование истрепалось, руки исцарапались, Маунумяки рассёк себе лоб, а Марийка слегка подвернула ногу. Приплелись из лесу, умылись, наскоро поужинали и улеглись спать. В два часа ночи их разбудил Хаитов. Не зажигая лампу, быстро собрались, сели в грузовик, где уже было полно красноармейцев, и незаметно выехали из села.

С рассветом добрались до деревни Виница, остановились в крайней пустовавшей избе, замаскировав машину ветками.

Весь день Хаитов где-то пропадал, потом появился в сопровождении двух командиров с комиссарскими звёздами на рукавах. Взяв с собой Маунумяки, они опять ушли и вернулись лишь к ужину.

После захода солнца выехали дальше, петляли по каким-то глухим дорогам, три раза полуторку останавливали пикеты, и Хаитов показывал свои документы.

Проехав поле, углубились в лес и вскоре остановились. Выгрузились без шума и пошли дальше пешком. Комары звенели над головами, глухо стучали сапоги, вещмешки Ани и Марийки по приказу Хаитова несли красноармейцы, шедшие налегке, позже они отобрали сидоры и у парней.

Часа через полтора подошли к лесному завалу, где горбом выдавался блиндаж, у которого прохаживались двое часовых, сделали привал. Хаитов с Ризиным открыли скрипучую дверь и юркнули в блиндаж, пробыли там полчаса. Захватив с собой двух красноармейцев в плащ-палатках, вся группа поспешила дальше и вскоре вышла на мелколесье. Приняли вправо и, выстроившись цепочкой, двинулись по краю болота. Спереди передали команду Хаитова ступать след в след.

Марийка сосчитала: в отряде Хаитова было пятнадцать человек, шепнула об этом по-фински Анне, обе усмехнулись — какая сила их охраняет, у каждого автомат с четырьмя дисками, на поясе лимонки, в трёх вещмешках — противотанковые мины, похожие на тяжеленные сковородки. Марийка не могла удержаться, чтобы не прощупать их, когда ещё сидели в кузове.

Болото кончилось. Пройдя густую хлёсткую траву, вышли в ельник. У огромной ели, поваленной бурей, повернули на север и пошли еле заметной стёжкой. Двигались ходко, кругом тишина — никто не кашлянёт, не звякнет автомат об гранату. Анне стало казаться, что на восходе уже посветлело. Только подумала, как наткнулась на спину красноармейца. Отряд остановился, разведчики присели кто где, а Хаитов и Ризин подошли к подпольщикам.

— Ну, вот и всё, — сказал бодро Хаитов, — зурна спела свою песню. Линия фронта позади. Слева старая дорога, по ней иногда ездят самокатчики, однажды мы видели обоз. Зачем берёшь свой сидор, Аннушка? Нехорошо думаете о нас. Мы вас не бросаем в этой ведьминой глуши. Мы ещё дадим вам спокойно поспать днём, а когда вечером солнце начнёт опускаться в свой винный подвал, тогда распростимся.

Отряд пересёк старую дорогу, свернул влево, потом вправо, впереди блеснуло тусклое озеро. Там на кряжике виднелась фронтовая прошлогодняя землянка, возле неё змеилась, уходя к ольховым кустам, траншея. Здесь, выставив часовых, улеглись спать. Комары и оводы мешались между собой, кружили, зудели, норовили ужалить в лицо, в ноги. Часовые дали свои плащ-палатки, и девушки, завернувшись в них с головой, уснули.

Вечером спала жара, свелись слепни. Умывшись в озере, кипевшем от резвой плотвы, поев тушёнки вприкуску с луком, стали прощаться.

— На север поедет один из нас, на Дальний Восток другой, — пропел Хаитов. — Мы должны ещё подарки закопать на дороге. Если повезёт, языка возьмём. Вперёд, заре навстречу. Давайте обнимемся по-кунацки, и по машинам.

Когда ушли далеко от землянки, подпольщики стали шепотком переговариваться, и все сошлись на том, что на душе стало спокойнее, сработало давнее охотничье чувство — чем меньше людей, тем проще укрыться в лесу.

— Главное в нашей ситуации что? — журчал Яковлев. — Забыть прошлое. Мы — местные жители, уже под финнами целый год, знаем мало-мальски их язык, их порядки. Следовательно, никакого испуга, никакой суеты. Разговариваем по-доброму, просим показать дорогу, девчата пусть попросят подвезти, коль те на телеге будут.

— Так тебя и подвезут, — хмыкнула Марийка, — держи карман шире. Легко сказать — привыкли к их порядкам, я живого финского солдата в глаза не видела. Сяду на телегу, а он цап за сидор: ну-ка покажь, что у тебя там?

Они шли с передышками всю короткую ночь, осторожно пробираясь чащобой, вырубками. С первыми лучами солнца подошли к широкой укатанной дороге. По карте выходило, что это Архангельский тракт. Перейдя его, нашли укромное место в молодом березняке, остановились на дневку. Перекусив, Яковлев и Анна вернулись к тракту, замаскировались и до полудня вели наблюдение. Движение было большое: проехали грузовики, укрытые брезентом, пропыхтело два тягача с пушками, простучал конный обоз, прошуршал взвод самокатчиков, у половины из них за спиной тряслись кабельные катушки. Анна ловила запах сухой пыли, смолы, колёсной мази, конского пота, чужих сладковатых сигарет…

Вечером двинулись дальше, миновали луг, увидели загон, огороженный колючей проволокой, в загоне паслись кони. Марийка посчитала — 27 лошадей. Неподалеку виднелись брошенные бараки.

В полночь уткнулись в болото, которое заметили ещё издали, взяли вправо и шли до утра. С рассветом забились в густой ольшаник, спали по очереди.

Белой ночью снова шли на северо-восток, сверяясь то и дело с компасом. Наконец вышли на берег Свири. Передохнув, стали искать сухие валежины для плота. У Яковлева в его вместительном сидоре нашлась короткая ножовка. Накрыв пилу сверху пиджаком, чтобы заглушить шум, он потихоньку отпилил вершинку, затем, отмерив три шага, стал пилить бревно уже для плота.

Девушки обследовали берег, не вылезая из кустов лозы, приметили несколько топляков, но те были давно в воде и для плота, как авторитетно сказал пришедший по их зову Маунумяки, не годились.

Днём отдыхали, ведя наблюдение за берегами, за рекой. Марийка первой догадалась, что моторка, которая прошла с утра до полудня три раза вверх по реке и обратно, несёт патрульную службу.

Редко когда выпадали такие полчаса, чтобы не плыл буксир или тральщик, мотобот, простой катер. Ночью по широкой реке шныряли уже две патрульные моторки, они шли навстречу друг другу; когда встречались, солдаты, сидящие в них, громко переговаривались, смеялись, дразнили друг друга булькающими фляжками в суконных чехлах.

За две ночи подпольщики заготовили больше десятка брёвен, осторожно подтащили к берегу, спрятали в кустах. С сумерками тот же запасливый Яковлев вытащил гвозди, моток верёвки. Забивать гвозди не решились — звук над рекой идёт широко, принялись связывать брёвна двумя кусками верёвки с одного боку и с другого.

Плот вышел прочным, широким и мог бы выдержать троих-четверых, но на него решили положить только тяжёлые вещмешки и одежду, самим плыть сзади, подталкивая его вперёд — так и быстрее, и менее заметно. Было ровно два часа ночи, когда патрульный катер прошёл мимо и скрылся за поворотом. Все четверо, раздевшись, быстро вытащили плот из кустов, спустили на воду и поплыли.

Сильное течение сносило лёгкий плот, и, как ни старались гребцы, вскоре место, откуда они начали переправу, осталось далеко позади. Яковлев успокоил их — всё шло так, как он и рассчитал накануне, разведывая место их вероятной высадки.

Вот ушла назад песчаная коса с красным бакеном, за ней створный знак — пирамидка из белых крашеных досок. Миновав середину реки, почувствовали, что течение стало ослабевать, это придало всем сил, все дружно заработали руками и ногами, отталкивая плот от себя и догоняя его двумя-тремя саженками.

Высокий Маунумяки первым нащупал дно. Марийка радостно засмеялась, Аня вышла на берег обессиленная, упала на холодный песок. Парни финками разрезали верёвки, и вскоре от плота ничего не осталось. Брёвна уплыли по течению, можно было уходить в лес. Только поднялись по откосу, как вдалеке затарахтела моторка патруля.

Шли почти без остановок, мешки гнули к земле, а тут ещё заморосил дождь, сначала мелкий, потом посильнее. Волей-неволей пришлось искать место для дневки. Выбрали большую ель с опущенными до самой земли ветвями, прижались спиной тесно друг к дружке, согрелись, затем позавтракали всё теми же сухарями с консервами, погрызли сахар.

— Хорошо бы чаю сейчас, — вздохнула Маша, зарывая в землю пустую консервную банку, — ароматного, коричневого, с плавающими чаинками, такого, чтобы кружку нельзя было держать в руках.

…Анна проснулась от грома, низко, над самой головой расколовшего небо, рука тревожно рванулась в карман жакетки, где лежал браунинг. Марийка спала беспробудным сном, поджав под себя ноги в порванных коричневых чулках. Яковлев сидел, прислонившись спиной к ели, выставив перед собой кружку, в которую ударяли тяжёлые капли.

Дождь утих к вечеру, они прошли немного, быстро намокли от веток, хлеставших по груди, по ногам, а тут снова ударил гром, начался ливень. Удачливый Маунумяки отыскал вывороченную давним ураганом ель с огромным корневищем, нависшим козырьком, быстро нарубил веток, сделал настоящий шалаш, низ застлали лапником, укрыли плащ-палаткой, отжали одежду. Всё это делали молча, быстро, с одного взгляда понимая друг дружку. Так же без слов улеглись «ложками», как любила называть Марийка, — грудь — спина, грудь — спина, один повернётся — все поворачиваются.

Двое суток пережидали дождь, изредка выходя на разведку и за водой — ручеёк нашла Марийка, она же увидела просеку с приземистым столбом, разобрала на нём потускневшие цифры, обозначающие квартал, вернулась весёлая: теперь они точно смогут определить по плану лесничества, который был у Яковлева, своё местонахождение.

По этой просеке группа пошла, взяв круто на север, изредка сверяя свой путь по компасу. Лес перешёл в болотце, за ним снова чащоба, они то теряли, то находили просеку. Неожиданно впереди послышался далёкий рокот мотора. Аня даже обрадовалась, что где-то есть живая душа, что наконец в этом бесконечном лесу они не одиноки. Пройдя немного вправо и увидев просвет, остановились. Яковлев и Марийка, сбросив мешки, пошли осторожно к дороге. Вернувшись через час, рассказали, что видели обоз, который вёз новые деревянные шпалы. На первой телеге и на замыкающей сидели финские солдаты, на девяти повозках посредине обоза — два старика, мальчонка и женщины.

На полях мятой финской газеты Аня сделала шифровкой заметку: «Возможно, идёт строительство железнодорожной ветки».

На следующую ночь к утру вышли на широкое поле с колосящейся рожью. Все взгляды были обращены к Анне, но она не узнавала эту местность. У неё вообще было такое чувство, что они заблудились и что Рыбрека, Шелтозеро находятся где-то совсем в противоположной стороне, а не справа, куда всё время вёл их Яковлев, глядя на компас.

К дальнему лесу они добрались обочиной поля, уже когда совсем было светло, шли пригибаясь, иногда даже бежали. Отдохнув на опушке, пошли дальше, нашли вырубку с густым берёзовым молодняком, замаскировались ветвями, легли спать. Мухи разбудили Анну, она толкнула Маунумяки, и они пошли вдвоём искать просеку, дорогу. Отходить далеко от своих боялись, чтобы не потеряться, шли кругами, то и дело делая зарубки, ломая ветки.

Просеку нашли скоро, нашли и квартальный столб, сверились по плану, и вышло, что справа за лесом должна быть деревенька Качозеро, куда Аня не один раз ездила с отцом к дальним родственникам. От Качозера до Шелтозера было чуть больше десяти километров.

От этой новости все приободрились, повеселели, всем не терпелось поскорее отправиться в последний переход.

Вышли, не дождавшись полуночи, ещё засветло, зорко вглядываясь вперед, держась дороги. Когда до Шелтозера оставалось совсем немного, посоветовавшись, решили взять вправо и выйти на большак Петрозаводск — Вознесенье, понаблюдать. Все поспешно свернули за Анной и вскоре услышали рокот моторов. Даже ночью двигались на юг машины, подсвечивая себе путь ближним светом. За час Аня насчитала двенадцать машин, один трактор и три автобуса.

Короткая ночь уходила с неба, когда они увидели крайние избы Шелтозера. Над самой ближней уже подымался тоненький убогий дымок. Не снимая мешки, сели, помолчали, отмахиваясь от комаров.

— Комары жгут — к дождю, — сказал Маунумяки, позёвывая.

— Длинная дорога вышла, — вздохнул Яковлев. — Ты, часом, не ошиблась, Аня? Вдруг не в Шелтозеро притопали.

Анна усмехнулась. Как могла она ошибиться, если вон туда, в тот стройный соснячок, они с Женей Мякишевой и Валей Клещовой бегали за ландышами, а там, на кряжике, слетая зимой по крутому склону, она упала, и правая лыжа вместе с валенком улетела, словно пущенная из пращи, вниз, и пришлось к ним ползти на животе, задрав тоненькую ногу, и весь её шестой класс вместе с учительницей физкультуры Анастасией Михайловной Чесноковой смеялся так, будто не видел ничего смешнее на всём белом свете.

Прощаясь, Маунумяки долго жал руку Анне.

— Ты, я думаю, понимаешь, что у нас тоже важное задание и о нём мы ничего не можем вам сказать. Разве то, что нас тоже послал Могикан.

— Удачи тебе, Паули.

— Адрес бы тебе оставить мамин, да сам не знаю, где она. А отец мой посажен в 38-м. Но ты не думай плохо, меня в комсомол недавно приняли. За меня лично Андропов поручился. И Ваня Яковлев сам меня выбрал в спецшколе. С Андроповым они знакомы ещё до войны — Иван дома строил в Петрозаводске, десятником был. Могикан его Иваном Егорычем величает, старшим назначил…

— Ну будет, будет, — вмешался Яковлев. — Встретимся в Беломорске, устроим вечер воспоминаний. Спасибо, девушки, за компанию, дальше мы пойдём одни, дальше — наши заботы.

И они повернули не в село, а взяли круто к лесу, шли согнувшись, «похудевшие» за дорогу вещевые мешки всё равно были большими и делали их фигуры неуклюжими и печальными.

Мария и Анна стояли долго у двух молодых берёзок и смотрели вслед до тех пор, пока их молчаливые спутники не исчезли за кудрявыми кустами отцветшего шиповника.