На пути к рассвету

17

Мелентьева сидела на стуле прямая, строгая, не мигая глядела на Андропова. Она понимала — неспроста ей назначен такой поздний час, почти полночь. Тяжёлым шагом Андропов прошёл к сейфу, вынул папку с завязками, взял верхний густо исписанный чернилами лист, подал Марийке. Летящий чёткий почерк Андропова она хорошо разбирала и всё же ещё ближе придвинулась к настольной лампе под большим зеленоватым абажуром.

— Кто награждён орденом? — вскрикнула Марийка. — Когда? А как же Анна?

— Вчера вечером принесли пакет. Приказом командующего войсками Карельского фронта генерал-полковника Фролова от 11 октября 1942 года ты награждена орденом Красной Звезды. Анна Лисицина — посмертно.

— Почему вы мне сразу не сказали?

— Это было бы не очень красиво, что ли. Вот тебе орден и вот тебе новое задание. А так всё, как у людей. Читай дальше.

— Вот, Марийка, такой коленкор. Последнюю фразу напиши своей рукой: «Цели, задачи и линию поведения я усвоила». О легенде надо думать нам обоим. К завтрашнему вечеру прикинь пару вариантов. Будь всё время дома. Твою кандидатуру я сейчас сообщу Власову. Не исключено, что тебя скоро позовут знакомиться с их связным. Всё понятно?

Марийка кивнула головой, порывисто протянула руку Андропову.

— Всё будет хорошо, Юрий Владимирович. Не волнуйтесь. Бультякову я разыщу, а ежели что случилось — постараюсь заменить её. Увидите, что не ошиблись. Не Галю ж посылать…

На следующий день вечером Андропов и Мария были вызваны к Власову. По улице шли молча, подняв воротники, загораживаясь от мокрого, косо летящего мелкого снега.

У Власова было тепло, даже душно. Перед открытой форточкой курил низкорослый узкоплечий человек в засаленной диагоналевой гимнастёрке. Глубоко посаженные маленькие глаза равнодушно скользнули по Марии, которую впереди себя пропустил Андропов, потеплели, когда тот протянул ему руку. Власов приветливо поздоровался с Марийкой, подвёл её к курившему.

— Знакомьтесь. Это Мария Мелентьева, о ней мы тебе говорили, Ваня, а это Фомин Иван Михайлович. Тоже побывал в тылу, партиец, имеет опыт работы с людьми — перед войной начальствовал в Лосиногорском механизированном лесопункте. Но главное, он хорошо знает Сегозерский район и, в частности, деревню Термоны, где были намечены места явок секретарей подпольного райкома. В общем, тёртый калач. Иван Михайлович — карел, говорит более-менее по-фински. Вам ещё будет придана небольшая группа войсковых разведчиков, человека 3—4, плюс радист, так что компания подбирается неплохая. Давайте, товарищи, рассмотрим всё по порядку.

Власов разложил на столе карту, провёл пальцем по начерченной линии — это был путь, которым пошла в Паданы группа Игнатьевой, указал место, где подорвался на мине связной Макаров, видимо, сам Макаров после госпиталя поставил крестик на карте и дату чёрным карандашом, след которого уже почти стёрся. Овалом была очерчена поляна, где расположился лагерь подпольщиков.

Власов достал папку с радиограммами, подписанными фамилией «Богданова», читал каждую медленно, вдумчиво, рассуждал, пытался нарисовать картину жизни в лагере, тщательно разобрал последнее донесение.

— Я думаю, всё же рация испортилась, — заключил Власов. — Люди там верные, кремень.

— Будем исходить из худшего, — хмуро сказал Андропов, — группа провалилась. Допускаем три варианта. Первый — все погибли в перестрелке, напоровшись, скажем, на засаду где-то у Падан, второй — кто-то погиб, кто-то попал в плен, хотя финны подпольщиков и партизан считают вне закона и в плен не берут, и третий — часть группы погибла, часть смогла ускользнуть от погони и затем где-то осела в неизвестной нам деревне, затаилась. Что я хочу этим всем сказать? Вы придёте в растревоженный муравейник, более того, финская разведка уже расставила капканы. Обстановка архисложная, поэтому мы выбрали вас, именно вас, товарищ Фомин и товарищ Мелентьева. Осторожность, слаженность, дисциплина — только на этих трёх рысаках можно вам ездить. Семь раз проверьте, один раз отрежьте.

— Ну, ты уж зря их так запугиваешь, Юрий Владимирович. Глядеть, конечно, надо в оба, но помнить неплохо и другое — мы воюем на нашей родной земле, почему им не опираться на помощь местного населения, на верных нам людей? Давай, Иван Михайлович, доложи.

Фомин глухо покашлял в кулак и стал медленно рассказывать о том, что в Сельгах живёт его двоюродная сестра Ульяна, там же обретается и дядя жены Пётр Алексеевич Гурьев.

— Это на самый крайний случай, — перебил его Власов. — Они ещё нам пригодятся.

— Тогда я предлагаю вот что, — продолжил Фомин после небольшого раздумья. — Мы добираемся к Селецкому озеру, там есть река Ломчезерка. На ней всегда рыбачит верный человек Лукин Константин Иосифович, он связывает нас с Аксентьевой, у которой могут быть подпольщики Богдановой, станем её теперь так всегда обозначать. Им, я понял, эта явка дана. Ежели Лукина я не нахожу, тогда наша группа следует прямо к деревне Пряккила, и там я ищу встречи с Аксентьевой, я её лично знаю.

— Ну, а если Аксентьевой нет? — спросил Андропов.

— Тогда скрытно идём в Термоны, это рядом с Паданами, там явки. Первая — у жены Стаппуева, вторая — у Пелагеи Кононовой. Уж они-то должны знать, где наши, что с ними.

— Явки раскрыты. Ваши действия?

— Уходим назад к Сельгам, нахожу своих: Гурьева, Ульяну.

— У тебя что, совсем никакой, даже завалящей подружки нет в Сегозерье? — обратился Власов к притихшей Марийке.

Маша покраснела, заморгала ресницами.

— Легенду мы такую придумали, Иван Владимирович, — перевёл разговор Андропов. — Мария живёт в Святозере, узнаёт, что в Паданах есть лагерь военнопленных и будто там, как сказали ей добрые люди, находится её сводный брат Павел Петунов, он действительно служит в РККА.

— Боюсь, что легенда не понадобится, Юра, они пойдут без документов, пойдут боевой группой, вооружённые до зубов, какая уж тут легенда к чёрту.

Каждый вечер они собирались у Власова, уточняли, иногда что-то меняли к большому неудовольствию последнего, ибо уже дважды перепечатывался «Оперативный план». Пришлось перепечатывать и в третий раз, когда в кабинете Власова появился «хозяин» для многих таинственного «хутора» близ Кочкомы майор Родионов.

Марийка однажды слыхала эту фамилию, но видеть Родионова ей не доводилось. Высокий, продолговатое умное лицо, глаза смотрят пристально, но чаще улыбаются, насмешничают, шерстяная чистая комсоставская гимнастёрка, на петлицах две шпалы; на боку не трофейный, чем часто щеголяли разведчики, а отечественный ТТ в потёртой кобуре.

Родионов привёз новый вариант перехода линии фронта. Воркоча тихим приятным баритоном, он как-то буднично водил толстым карандашом по своей помятой карте, испещрённой непонятными знаками.

— Из Кочкомы группа поездом следует до станции Урос-озеро. Оттуда пешим порядком к линии фронта до Попов-порога, вот он здесь, на реке Вожма. От реки группа направляется через высоту 132 к баракам. Они стоят с северной стороны высоты. Оттуда следуют к местечку Летняя. От Летней на северо-запад к Понозеру. От Понозера группа берёт курс на восток и идёт по тропе, тропа заметная, сам шёл по ней, к местечку Тухковаара и отсюда выходит на реку Сонга. Вот здесь, в самом мелком месте, надо перейти реку, тут неглубоко, затем путь лежит к северному концу озера Чижозеро. Отсюда идёте по западному берегу Селецкого озера до устья реки Ломчезерка.

— Не слишком ли окружной путь, Александр Иванович, ты нам предлагаешь? — спросил Власов у Родионова.

— Тише и осторожнее едешь — целее будешь. Святая заповедь разведчика. Путь дальний, но верный. Здесь у них слабая охрана, нет гарнизонов, нет минных ловушек, в общем, полный верняк. Однако надо поторапливаться, пока снег не упал, а с дождичком сейчас в самый раз.

— Группу сопровождения, радиста мы получаем не от тебя? — поинтересовался Андропов.

— У него все люди задействованы, — ответил Власов вместо Родионова. — По просьбе Куприянова этим занимается сам начальник разведотдела штаба фронта Поветкин.

— У большого начальства до малых дел руки не доходят, — пробурчал Андропов. — Не затерялось бы наше. Прав майор, надо спешить, и так время, считай, упущено. Ветрюган вон какой, хороший хозяин собаку не выпустит из дому.

— Спиртиком согреемся, дадут, полагаем, — вставил бодро Фомин. — А погодка такая мне по душе. И хорошо, что собак не выпустят, без овчарок нам куда как спокойнее будет.

— Фомин прав, такая погода загонит любого ретивого служаку на печку, — усмехнулся Власов.

— Мы к такой погоде сызмальства привыкли, — откликнулась Марийка. — Этим нас не испугаешь.

— А через речку как? А если в болото провалитесь? Ведь без костра придётся, — поджав губы, вздохнул Андропов.

— Через речку мы тоже привыкшие, — усмехнулась Мария.

Фомин попросил Родионова повторить весь маршрут, стал что-то отмечать у себя на карте. Выяснив все повороты, места отдыха, перешли к разговору об одежде, об оружии. Власов сказал, что полковник Поветкин своих разведчиков оденет в финскую форму, даст автоматы «Суоми», чтобы поддержать легенду, будто это финские солдаты-егеря ведут взятую в плен группу разведчиков.

— Не бог весть что, — буркнул Андропов.

— Начальство критиковать не положено, — улыбнулся краешком рта Родионов. — Давайте ко мне на «хутор» поскорее всю компанию, пару деньков я вас там подрессирую, и с богом, — и, складывая карту, как бы между делом, добавил: — Сам проведу через линию фронта.

…Марийка приходила домой поздно и теперь позволяла себе поспать подольше. Галя поднималась первой, скользнув на кухню, умывалась, кипятила чайник, варила картошку, а уж потом будила Марийку. За чаем их и застала посыльная, передавшая Марийке записку Андропова, в которой тот шутливо сообщал, что мадемуазель Мэри надлежит быть в резиденции ровно в десять ноль-ноль при полном параде и в отличном настроении.

Марийка сразу поняла, о чём идет речь, и залилась густой краской.

В кабинете председателя Президиума Верховного Совета республики Отто Вильгельмовича Куусинена собралось около тридцати человек. Почти никого Марийка не знала, да и самого Куусинена до этого она видела всего раза два-три, ей говорили, что он подолгу живёт в Москве, выполняя ещё другую важную работу, будучи заместителем Калинина.

Марийка нервничала, то и дело поправляла причёску, обтягивала на коленях защитную юбку, прятала руки, согревая их под мышками.

Власов, сидевший рядом, обычно весёлый, любивший шутку, тоже весь напрягся, подался вперёд. Сзади сидел Андропов, изредка шептал ей что-то о тех, кто выходил к столу получать награды.

Когда Куусинен прочитал её фамилию, Марийка неожиданно заробела и с трудом поднялась. Ватными ногами ступала она по вытертому ковру.

Куусинен ногтем мизинца поддел из коробочки новенький орден, секунду подержал его в руках и подал Марийке.

Так же, как и те, кто получал награды перед ней, она чётко приняла вправо, повернулась вполоборота к присутствующим и звонко выпалила:

— Служу Советскому Союзу!

Куусинен подождал, пока Марийка села, снял очки, взял со стола такую же беленькую картонную коробочку.

— Орден Красной Звезды, которым награждена юная патриотка Анна Михайловна Лисицина, погибшая при выполнении важного задания в тылу противника, мы передаём в Центральный комитет комсомола республики. Храни его у себя, Юрий Владимирович, а когда освободим Карелию, отвезёшь орден родителям в Рыбреку, чтоб берегли как память о своей славной дочери. А час освобождения скоро наступит! Наступит, потому что уже повсюду завершена перестройка на военный лад, потому что на фронте и в тылу становится всё больше таких молодых и отважных, как Лисицина и Мелентьева из могучего орлиного племени, имя которому ленинский комсомол!

…Марийка вихрем влетела в комнату инструкторов, на ходу сбрасывая старенькое пальто. Андропов, спешивший сзади, подхватил его на лету, попытался повесить на заполненной вешалке — теперь, осенью, в инструкторской частенько за каждым столом сидело по два, а то и по три человека.

Все принялись поздравлять Марийку, каждый хотел пожать руку, ещё бы — это был первый орден в их коллективе. Сразу же единогласно решили вечером в честь награждённой устроить чай. Девушки вертели Марийку, подносили к ней зеркало — все сходились на том, что орден надо немножко передвинуть влево.

— У него хвостик длинный, завинтка эта самая, колется, — упрямилась Марийка, но всё же провертела другую дырочку.

Она никак не могла усидеть на месте: то подбегала к Феде Кузнецову, то шепталась с Машей Ульяновой, то снова подскакивала к большому зеркалу, затем начала писать письмо маме, написала десять строк, сложила в планшетку, оделась, шепнула Нине, что сбегает в спецшколу.

Ещё во дворе школы Марийка расстегнула пальто, покосилась, виден ли орден, улыбнулась — виден, в коридоре лихо козырнула дневальному, спросила, где Богданов. Тот кивнул на плотно прикрытую дверь знакомого кабинета.

Комиссар был не один, он распекал двух незнакомых Марии курсантов, но, увидев её в дверях, враз остановился.

Марийка, не ожидая приглашения, сняла пальто.

— У вас тут натоплено, — сказала она весело, потом, оглядев потупившихся курсантов, добавила: — Может, я попозже зайду, Николай Иванович?

— Нет, Мария, останься, а вы, товарищи, свободны. К разговору о чекистской скромности, завещанной нам товарищем Дзержинским, мы ещё вернёмся.

Богданов усадил Марийку, сам сел рядом, потом пересел за стол, чтобы лучше видеть собеседницу. Марийка улыбнулась, глаза заиграли, блеснули озорным голубоватым светом.

— Вот сегодня товарищ Куусинен вручил, — не выдержала она долгого молчания, покосившись на орден.

— Маша, возьми себя в руки, — произнёс, кашлянув, Богданов. — Ты человек крепкий, волевой. Ночью сегодня вернулась группа поиска. Василий Савоев погиб. Погибли и другие наши ребята. Убит ещё один твой одноклассник из Пряжи Ваня Скобелев…

Марийка оцепенела, широко раскрытые глаза её ничего не видели. Богданов тихонько вышел из комнаты, постоял у двери, прислушался.

Через час, когда он вернулся, Мария сидела на том же месте, так же вонзив взгляд в стену.

— Мне нужно позвонить, — сказала она хрипло.

Богданов вызвал коммутатор города, Марийка взяла трубку, назвала номер.

— Товарищ Могикан, это Мария. Можно, я на пару часов отлучусь? Схожу на аэродром. Да, да, к нему. Всё никак не могу застать. В полётах. Понятно. Добро.

И на этот раз Алёши не было в Беломорске.

— Прилетит не скоро, недели через две, — ответил ей в штабе скуластый лейтенант с повязкой дежурного на рукаве. Мария спросила, на месте ли тот штабной майор, но и его не оказалось. Дежурный явно тяготился расспросами незнакомой девушки в штатском, нетерпеливо шлёпал толстым журналом, раскрывая и закрывая его, и на просьбу дать лист бумаги отрицательно покачал головой. Марийка расстегнула верхние пуговицы пальто, покопошилась в левом кармане гимнастёрки, достала комсомольский билет, письмо из Сегежи, треугольник из Кеми, два билета в театр на субботу, подаренные сегодня Могиканом. Не долго думая, написала карандашом на обратной стороне билетов: «Алёша! Ты был прав — на войне нет места для любви. Не ищи ни меня, ни Анну. Прощай. Марийка».

— Пожалуйста, передайте Жандораку. Спрячьте подальше и не вздумайте воспользоваться…

— А почему бы и нет? У вас, конечно, ложа бенуара? — спросил игриво лётчик.

Марийка, нагнув голову и крепко сжав зубы, стала застёгивать карман гимнастёрки, и тут вмиг посерьёзневший лейтенант увидел, как сверкнула тёмной запекшейся кровью эмаль Красной Звезды.

— Это… Это… Да что ты понимаешь, — хрипло выдавила Марийка.

…Электрическая лампочка горела так тускло, что на складе стоял полумрак. Фомин, достав список из новой кирзовой сумки, по-командирски висевшей через плечо, беспомощно повертел его в руках, то поднося к самим глазам, то отодвигая, потом нехотя отдал Марийке.

— Русские сапоги, две пары, — громко прочитала она.

— Пусть сидора сначала выдаст, — остановил её Фомин. — Давай вещмешки, четыре штуки.

— Пошто вам четыре на двоих? — уныло спросил простуженный кладовщик, снимая с длинного шкворня связанные попарно кожаные сапоги.

Кладовщика этого Марийка раньше здесь не видела.

— Листовки, газеты возьмём, патроны, — ответила она, но её дёрнул за рукав Фомин.

— Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами. Читай дальше.

— Портянки два метра, компас один, флаги красные две штуки, финский нож, перчатки шерстяные две пары…

Мария читала утверждённый Власовым список, а Фомин наскоро распихивал провиант по мешкам: 20 банок консервов, 10 плиток шоколада, две фляжки спирта, 3 килограмма масла, сухарей 14 килограммов.

Фомин придирчиво рассматривал, свежий ли шпик, не подмочен ли сахар, нюхал табак, тряс под ухом коробками спичек, заменил зачем-то хозяйственное мыло на туалетное в бумажках.

С полными мешками они уже не пошли домой, а направились прямиком на остров Ковжино, в домик, ещё с утра заботливо протопленный Ниной Лебедевой.

После полудня ходили в тир спецшколы, пристреливали личное оружие. Марийка выбрала пистолет ТТ, Фомин, многозначительно хмыкнув, взял себе наган, лихо провёл пятернёй сверху вниз по барабану.

— Этот старичок надёжнее. Патрон — вот он, перед глазами, картина ясная, а там — в рукоятке, возьми-кось сосчитай, когда в бою палить начал.

Вечером их принял Куприянов. У большой зашторенной карты сидели Власов и Андропов, ближе к столу — полковник Поветкин. Куприянов попеременно — то вслух, то про себя — читал «Оперативный план», иногда подчёркивал что-то карандашом, обращался к Власову.

«Для выполнения задания, — еле слышно читал Куприянов, — товарищу Фомину даётся партийная кличка „Иван“, которой он пользуется в течение всего времени пребывания в Сегозерском районе. Этой же кличкой пользуется товарищ Мелентьева в случае, если по каким-либо причинам Фомину самому не удастся попасть к Богдановой. Товарищ Мелентьева говорит тогда: „Я от Ивана“. Разыскав секретаря подпольного райкома Богданову, „Иван“ называет себя указанной кличкой и говорит ей пароль…»

— Какой пароль, Фомин? — спросил Куприянов, не отрываясь от бумаги.

Фомин быстро поднялся и по-солдатски громко отрапортовал:

— Пароль следующий, товарищ член Военного совета фронта: «Знаете ли вы дядю Якова?» Отзыв: «Дядя Яков живёт в Паданах».

— Молодец, садись, — сказал, улыбнувшись, Куприянов и дальше читал уже молча. Минут через пять, найдя важное место, поднял палец и прочитал вслух:

«Устанавливая связь с партработниками, связные ЦК КП(б) товарищи Фомин и Мелентьева обязаны:

а) тщательно изучить маршрут;

б) доставить отчёт секретаря райкома об оседании партработников и о проделанной ими работе;

в) разведать расположение воинских частей в районе, строительство оборонительных рубежей, о политическом настроении населения, об условиях жизни, снабжении и т. п.;

г) собрать сведения о военных комендантах, старостах района и предателях, где живут, куда ходят и т. д., узнать о расположении комендатур и состоянии их охраны;

д) достать финский паспорт, пропуск на право хождения между деревнями, продовольственные и промтоварные карточки;

е) собрать по нескольку экземпляров распространяемых в районе газет и журналов и доставить их в ЦК КП(б).

Связные ЦК КП(б) должны находиться для выполнения задания полтора-два месяца, за это время они обязаны выяснить возможность засылки в район боевой партийной группы, о чём радировать члену ЦК КП(б) тов. Власову…

…Цели и задачи похода усвоили и обязуемся их точно выполнять», — заканчивая последнюю страницу, прочитал Куприянов. — Подписи есть, всё чин по чину. Когда отправляетесь?

— Нынче ночью отбудем, — ответил Фомин.

— Просьба к полковнику Поветкину не затягивать с присылкой своих разведчиков, — сказал хмуро Андропов.

— Вы уже об этом говорите лично мне два раза, — с обидой в голосе ответил Поветкин. — Мои люди прибудут на «хутор» Родионова своевременно.

— Да, уж ты, дорогой, постарайся, — примирительно сказал Куприянов, глянув на Поветкина. — Раньше уйдут, раньше вернутся. Зима на пороге.

Куприянов вышел из-за стола, обнялся с Фоминым, подошёл к Марийке.

— Поздравляю с орденом, Маша.

— А я вас, Геннадий Николаевич, со званием дивизионного комиссара.

— Молодец, газеты читаешь, — улыбнулся Куприянов и так же, с улыбкой, продолжил: — Идёшь, значит, за вторым орденом? Давай, давай. Как только Юрий Владимирович назвал твою кандидатуру, я сразу одобрил. У вас получится, я знаю, только действуйте осторожно. Нам очень важно знать, что с райкомом. Такие мы надежды на них возлагали… Ты, Фомин, Марию не обижай, помни, она будущий секретарь райкома партии. Кончится война, пошлём её на учёбу. Маша ещё с тебя стружку будет снимать на бюро через пяток лет. Ну что ж, дорогие мои, в добрый час, будем ждать от вас хороших вестей. Радиста не жалейте, давайте ему нагрузочку под завязку. Каждый день — сеанс связи. Вперёд, ребята!

На остров Андропов пошёл вместе с ними, посидел за столом, заботливо накрытым Ниной Лебедевой, выпил за компанию чаю, стал прощаться.

— И без гитары мы что-то нынче, и песня у нас не пошла, — грустно сказала Нина, когда все поднялись из-за стола.

— Машенька, Нина тебя проводит на станцию, а песня за мной. Споём, когда вернётесь, — отозвался Андропов.

— За вами не только песня, но и стихи в мою честь! — звонко выкрикнула Марийка, и глаза её озарились прежним светом. Но свет этот сразу погас, и Андропов нахмурился.

— Я всё знаю, Мария, — вздохнул он. — Видишь, какая вам выпала доля. Родись ты на два года позже — сидела бы себе спокойно с куклами в деревне Решма.

— Обиднее слов не могли придумать? А кто про Данко говорил мне вчера, кто хотел быть вместо Фомина?

— Да, говорил и сегодня скажу снова — легче самому идти, чем посылать, а затем ждать, ждать.

Нахохлившись, как большая ночная птица, Андропов открыл дверь и произнёс уже с порога:

— Какая печальная чёрная ночь! Кажется, после такой ночи никогда не наступит рассвет. Но он будет. И чтобы приблизить его, вы идёте в самую тьму. Страшная и завидная судьба…

На перроне вокзала дул пронизывающий холодный ветер. Фомин переговорил с помощником военного коменданта, и тот впустил их в тесную дежурку. Марийка молчала. Нина пыталась ей что-то рассказывать, но Мария не слушала.

— Скоро и мой час наступит, — шелестела Нина, — Могикан мне сегодня намекнул: готовь, дескать, экипировку, сходи на склад, в швейную мастерскую. Засиделась я, дальше некуда, перед вами стыдно…

— Кошки скребут на сердце, — прошептала Марийка. — Василёк погиб, а за ним и Ванечка. Плохо мне, сестрица, так плохо, как ещё никогда не было.

— Пройдёт, Машенька, боль утихнет, рана затянется. Так уж наша жизнь повернулась, а то, что шрам на сердце останется, так это не у тебя одной.

— Ниночка, тебе, как родной, скажу — не боялась я ничего никогда, а теперь страх вдруг в душу заполз. Боюсь я — убьют. Как же тогда всё тут без меня будет?

Захукал, задымил за окном паровоз, застучали вагоны. Нина поднялась, надела шапку. Марийка бросилась к ней на шею, стала целовать её в щёки, в лоб, а та неожиданно для себя хлестнула словами:

— Нечего нюни распускать. Мужики вон смотрят. Прощай!

Марийка медленно подняла на плечи по мешку и, пригнув голову, вышла из дежурки.

Утром 22 октября в Кочкоме их встретил не Родионов, а капитан Кретов и повёз на «хутор». На первый вопрос Фомина, где Родионов, он промычал что-то нечленораздельное, на второй — прибыла ли группа разведчиков от Поветкина — помотал головой.

Разведчики объявились лишь через пять дней, за это время выпал снег, и все первоначальные задумки рухнули. Кретов принял решение изменить маршрут, отказаться от пешего перехода, ибо группу сразу бы выдали следы, и спешно начал готовить план переправы подпольщиков на лодках через широкое Сегозеро.

Разведчиков оказалось трое: командир группы сержант Калинин — молодой, быстрый, решительный, из его слов можно было понять, что он уже не раз ходил в тыл, брал «языка», такой же гибкий и разбитной был и его помощник Кудряшов, безусый паренёк с большими розовыми ушами, как позже выяснилось, карел из Петровского района. Радист Афанасьев, добродушный и медлительный, был постарше, с 1908 года — одногодок Фомина, что сдружило их буквально за один первый день. Марийка обрадовалась этому и теперь спокойно примкнула к молодым — при этом Калинин сразу заявил, что он с Кудряшовым берёт над ней шефство. Марийка теперь садилась с ними за один стол в столовой, на занятиях по шифровальному делу, подбила сходить на стрельбище, выпросив перед этим у Кретова две горсти патронов. На стрельбище она не ударила в грязь лицом, и разведчики окончательно приняли её в свою компанию.

— Моя мечта — маузер, — задумчиво говорила Марийка, набивая магазин своего пистолета. — Деревянная кобура — загляденье. Она же и приклад при случае. Бой у маузера далёкий и меткий. Восемь досок я пробивала в спецшколе. Залечь, замаскироваться, и не подойдут. У меня браунинг раньше был. Выстрел у него, будто кот чихнул.

На следующий день группа с отделением «хуторских» разведчиков под началом старшего лейтенанта Заломая выехала на 17-й разъезд. Там снова вышла заминка. Бойцы разведроты 27-й дивизии подвезли лодки, одну сразу дружно забраковали, две другие пришлось срочно конопатить, приладить в каждой ещё по паре деревянных уключин, чтобы не звякали, подогнать вёсла.

Так прошло четыре дня.

Марийка быстро привыкла к своим новым спутникам, единственно с чем никак не мирился глаз, так это с их чужой военной формой.

Иван Заломай, плотный, быстроглазый, в свободное время всё вертелся вокруг Марийки, рассказывал о лихих своих рейдах, а в конце концов проговорился, оказалось — майор Родионов ранен, правда, легко, но всё же увезён в госпиталь.

Марийка заволновалась, и Заломай, припертый её настырностью к стенке, под секретом, как разведчик разведчику рассказал прямо-таки невероятную историю.

Финская контрразведка уже давно пронюхала о «хуторе» за высоким, плотным забором, знала, кто им командует, пыталась ещё летом захватить Родионова, да ничего не вышло, и вот теперь, воспользовавшись осенними туманами и дождями, диверсанты просочились через наши порядки, установили наблюдение за «хутором», приметили «эмку» Родионова и стали ждать, устроив засаду на дороге. Сколько они ждали, неизвестно, но ранним утром Родионов с шофёром поехали в Кочкому, и вдруг на дороге, прямо перед машиной, выросли шесть фигур в пятнистых комбинезонах с автоматами на животе. Прорываться вперёд — бессмысленно, оглянулись назад — там тоже стояли автоматчики. Родионов понял — хотят взять живым. По давней привычке у него всегда в каждом кармане лежало по гранате. Он приказал шофёру тормозить, выдернул чеку у одной и у другой лимонки, зажал их в кулаках, неторопливо открыл дверцу и спокойно с поднятыми руками шагнул вперёд. Лазутчики обрадовались, бодро пошли навстречу. Родионов подпустил поближе и бросил им под ноги гранаты, метнулся к машине и — вперёд.

Но пуля всё же задела и его, и шофёра.

— Родионов — мужик что надо, — закончил рассказ старший лейтенант. — Разведчик от бога. В гражданскую у легендарного Щорса на Украине в разведчиках ходил. Школа будь здоров.

— Он знает, что наш план изменён? — спросила тихо Марийка.

— Думаю, Кретов согласовал с ним. Дело ведь у вас особой важности, тем более берег тот, западный, зубастый. Кретов подходил туда летом, щупал их огневые точки. Он на моей карте лично сам проставил их. Всё обойдётся, Маруся, доставим вас в лучшем виде. И ещё, сдаётся мне, что южак нынче подует, а южак снег съест — следов не оставите.

Свежий снежок хрумкал под новыми подошвами сапог, и Заломай, видя, как нахохлилась, то и дело пряча руки в рукава чёрного полушубка, Марийка, как щёлкают по икрам голенища просторных сапог, позвал её в землянку, стал занимать разговорами, а потом, краснея и запинаясь, подал ей свёрток. Та, ничего не поняв, приняла дар, а когда развернула и увидела солдатские байковые кальсоны, зашлась в смехе. Затем, вытурив старшего лейтенанта за дверь, принялась надевать их, поверх кальсон натянула чулки, получилось хоть и некрасиво, да тепло. Марийка так обрадовалась, что выбежала во двор и чмокнула в щёку обалдевшего старшего лейтенанта.

1 ноября, лишь только пали сумерки, все пошли на озеро. Там Заломай нашёл Марийку, молча сунул ей в карманы полушубка две лимонки.

В первую лодку сели Заломай и восемь бойцов из 27-й дивизии, в другую — разведгруппа и подпольщики.

Тяжёлая тёмная вода шлёпала в борт, лодки шли почти рядом, так что Марийка слышала сопение тех, кто махал вёслами там, справа. Курить, разговаривать Заломай запретил. Через пару часов приткнулись друг к другу, сверили компасы, передохнули. Старшим лодки, где сидели подпольщики, был помкомвзвода, ему Заломай дал команду, когда подойдут к берегу, выйти с бойцами первыми и провести разведку.

Гребцы менялись сначала через час, затем через полчаса. Марийка до рези в глазах вглядывалась в тёмную даль, вслушивалась, сдвинув на затылок шапку, не принесёт ли ветер какой-то звук с чужого берега. Ветер посвистывал в ушах, срывал с вёсел злые холодные брызги, Марийка терпела, как и все, а уж когда левая пола полушубка намокла, укуталась плащ-палаткой, прижалась к плечу Калинина и, согревшись, задремала. Проснулась от лёгкого толчка Калинина. Подходили к берегу. Было около часа ночи, позади семь часов пути.

Осторожно, еле шевеля вёслами, правили к берегу. Помкомвзвода пробрался на нос, привстал, вглядываясь вперёд. Вот он поднял руку, и, будто по его знаку, вёсла гребцов заскребли по камням. Осторожно перекинув ноги через борт лодки, помкомвзвода исчез в темноте. За ним на берег выскользнули его бойцы. Лодка Заломая остановилась неподалёку, сзади.

Прошло минут пять, а Марийке показалось, что целая вечность. Она цепко держала лямки двух своих сидоров, готовая в любую минуту подняться и так же тихо, как разведчики, ступить в воду.

— Полный порядок, давай, братва, к нам, — наконец зашептали с берега.

Фомин шагнул первым, за ним Афанасьев, потом остальные. Быстро выскочили на песчаную узкую отмель, принялись помогать друг другу надевать мешки. Фомин окликнул Марию, и тут справа полыхнул выстрел. За ним сразу застучал пулемёт, трассирующие пули красными светлячками прошмыгнули над головой.

— В лодку! Всем в лодку! — прокричал помкомвзвода, вскинув автомат к плечу, и тот начал выплёвывать красный огонь. Калинин и Марийка прыгнули первыми, за ними, переваливаясь через борт, полезли разведчики. Схватились за вёсла, заскребли по дну, и вдруг в хмурые тучи ударил прожектор. Голубоватый луч, секунду постояв, стал опускаться на воду, огненным светом ударил в глаза.

— Ложись! Отходим! Греби!

Пулемёт застучал снова, пули резко снизились, пронеслись совсем рядом, рванули дощатый борт лодки, зачмокали, впиваясь в дерево где-то внизу, под водой. Поднялась одна ракета, другая. Лодка, наполняясь водой, медленно оседала.

— Все за борт! — зашипел помкомвзвода, прыгая в воду.

Вода доходила до груди, мешки остались в залитой лодке.

— Группа, к берегу! — снова скомандовал Калинин.

Марийка пошарила в лодке, нашла сидор, дёрнула к себе, заторопилась к берегу, не чувствуя ледяной воды.

Ракеты медленно оседали прямо на них, и Марийке хотелось нырнуть, спрятать голову под воду. Впервые она слышала, как вжикали пули, щёлкали по воде. Кто-то, подвывая, стонал, ругался. Неожиданно прожектор погас. Марийка обернулась назад и поняла — выручили ребята с лодки Заломая. Короткими автоматными очередями они били по берегу, и финны перенесли огонь на них.

Берег за откосом оказался болотистым, кое-где торчали тонкие сосенки, под ногами трещал ледок. Калинин подхватил Марийку, и они побежали вдоль берега, уходя от огня.

— Где Фомин? — прошептала Мария, быстро пригнув голову, потому что рядом свистнуло знакомо, тоненько, как писк синицы.

— Там, впереди. Они сидели с Афанасьевым за большим валуном, а потом побежали сюда, Ни черта не видно…

Калинин, Марийка, Кудряшов бежали изо всех сил, не чувствуя, как прилипает мокрая одежда, как хлюпает в сапогах. Ракеты впивались в небо, дрожали, дымя белесыми хвостами под низкими серыми тучами, но падали они уже далеко позади. Марийка косилась на озеро, лодок не было видно, и её тревога утихла, а о том, что Фомина всё нет и нет, как-то не думалось, её мысли занимали разведчики, оставшиеся на чёрной воде и всё ещё ведущие перестрелку с финнами.

Наконец, стрельба утихла, сполохи ракет всё реже и реже освещали озеро и место высадки. Калинин остановился, приложив ладони к губам, трижды ухнул филином. Тишина и темень вокруг. Прошли ещё вперед, потом, посовещавшись, вернулись назад. Калинин один прошёл вдоль берега — никого.

А Фомин и Афанасьев побежали не вдоль берега, а ударились прямиком через болотце к лесу. Там они остановились, выжали одежду и, бродя кругами до рассвета, продолжали искать группу Калинина, найти которую им надо было во что бы то ни стало — они надеялись, во-первых, что Калинин или Кудряшов схватили в лодке мешок с рацией Афанасьева, во-вторых — оперативная карта осталась у Мелентьевой.

Они торопливо искали друг друга, мучительно понимая, что каждая лишняя минута может обернуться бедой. О десанте русских сторожевой пост уже наверняка сообщил в близлежащий гарнизон, и вот-вот должна была начаться погоня, облава.

Запыхавшийся, злой, Калинин принял решение уходить строго на запад. В поисках Фомина он наткнулся на небольшую незамерзающую речушку, и они решили, чтобы не оставлять следов на снегу, идти по этой речке, сколько хватит сил. Перед тем как двинуться вперёд, быстро переобулись, ребята выкрутили шинели, крутя вдвоём сначала одну, потом другую, осторожно выжали полушубок Марийки, но вода всё же ещё стекала в сапоги.

— Шире шаг, братцы, иначе пропадём, если не от пули, так от болезни, — хрипел Калинин. — Маленько подальше выберем в лесу место, костерок разведём.

Они то брели по мелководью, ступая так, чтобы не зачерпнуть воды в голенища сапог, то бежали по обмытой течением тощей траве, уходя всё дальше и дальше от озера. Калинин подгонял их злыми словами, не давал больше трёх минут на отдых. На небольшом перекате, поскользнувшись на обросшем тиной камне, Кудряшов подвернул правую ногу, и теперь они не могли идти так быстро, как прежде. С рассветом, увидя дорогу, вышли на неё. Пройдя немного, решили не рисковать и свернули в узкую просеку.

Шли лесом часа полтора, петляя, запутывая следы, а потом забрались в чащобу и сделали привал. Наломали нижних сухих веток, облепленных мелким лишайником, у старой ели развели костерок, рассеивая дым полами шинелей, чтоб не подымался столбом.

Калинин произвёл ревизию: четыре гранаты, шесть толовых шашек, два автомата «Суоми», около трёхсот патронов, пистолет Марийки с двумя обоймами. В мешке, который выловила Мария, лежали два флага, газеты, листовки, пара шерстяных носков, связанных мамой, ватная безрукавка, которую насильно сунула в мешок тётя Зина. Содержимое мешка почти не намокло, и Марийка, смеясь от счастья, мигом сбросила раскисшие сапоги и, размотав сырые портянки, принялась натягивать носки. Вдруг замерла, стянула их и протянула Кудряшову.

— Бери, бери. От овечьей шерсти нога враз отойдёт.

Долго сушили портянки, брюки, шинели, полушубок.

— А что же мы имеем на сегодняшний день из провианта? — заговорил Калинин, выкладывая содержимое своего сидора. — Пять банок тушёнки, пять банок рыбы в томате, килограмма три сухарей, четыре плитки шоколада. Всё. Есть ли у кого заначка?

— Есть махорка, мокрая, — отозвался Кудряшов, смешно приседая на больную ногу и выворачивая карманы финских бриджей.

— Имею початую плитку шоколада, половину я сточила, и две лимонки, — доложила Марийка.

— Гранаты сюда, в общий котёл, — сказал Калинин.

Одну гранату Марийка подала ему, а вторую, как он ни настаивал, оставила себе. Вынула карту, своя километровка с особыми пометами была и у Калинина. Они долго крутили их, прикладывали компас, пытаясь понять, как далеко ушли за ночь. Выходило, что Сегозеро теперь от них где-то в семнадцати километрах.

— Что будем делать дальше? — спросил Кудряшов.

— У меня есть своё задание, — сказала Марийка. — Я должна спешить.

— И у нас дела, — ответил Калинин. — Но до встречи с Фоминым действовать будем вместе. Никаких отлучек, никакой самодеятельности. Хватит нам потери связного и радиста.

— Это не потеря, — сказала бодро Марийка. — Через пять дней встретимся у Топорной Горы, видите, Фомин сам обвёл кружочком село, как знал. Такой случай предусмотрен Могиканом.

— Пойдём просеками, лесом, — медленно сказал Калинин. — У финнов сейчас большой переполох, конечно. Что они могут предпринять? Пикеты на дорогах, раз. Будут запугивать жителей, два, понимая, что мы обязательно сунемся в деревни — нам и кров нужен, нам и дело надо делать среди людей. Значит, будут стращать, заменят пропуска на право передвижения из села в село, а возможно, вообще запретят, пусть даже временно, всякие хождения, могут войти в раж и установить комендантский час.

— Как же это нас под пулемёт подставили? — думая о своём, вздохнул Кудряшов. — Кто из них маху дал — Кретов или Заломай?

— Да уж, прямо в щучью пасть сунулись, — добавил Калинин.

— Хорошо ещё, что не прямо, а сбоку, — усмехнулась Марийка. — Метров бы на триста правее, как раз бы на бруствер к пулемётчикам вылезли.

— Ночь, ребята, коварная штука, не люблю я её с детства, — буркнул Калинин. — То ли компас подвёл Заломая, то ли финны новую точку оборудовали.

— Был бы Родионов, этого бы не случилось, — сказала твёрдо Мария.

— Ну, да хватит разговоров, — перебил Калинин, — ничего, выкрутимся. Похлеще приходилось. Пару дней здесь отсидимся, тихо, без костра, потом кого-то из местных встретим. Веселее, ребята, — у плохого начала всегда хороший конец. Гасите костёр, давайте шалаш строить.

Они нарубили финками елового лапника и, постелив его на кострище, подсушили. Под толстой елью, там даже не было снега, вбили в слегка подмёрзшую землю две невысокие рогульки, положили на них жердинку, навесили на неё ветки плотно, одна на другую, устелили лапником землю — ночлег получился что надо.

Через двое суток, идя шаг в шаг, они утром вышли назад к дороге, ведущей из Падан в Сельги, залегли на кряжике и наблюдали почти до полудня. Суматохи, беспорядочной езды патрулей, ничего такого, что они ожидали, не увидели.

— А вдруг финны не поняли, что высажен десант? — засомневался Кудряшов.

— Ничего себе. А наши следы на берегу? Нет, финны не дураки. Уверен, они по следам посчитали, сколько нас. В сёлах ждут, как пить дать, — ответил Калинин.

— Нужно найти кого-то местного, переговорить, — твердила своё Мария. — Хорошо бы охотника, рыбака.

— Попробуй, найди его.

— Разрешите мне выйти на дорогу, — сказала Мария, — если кто-то на лошади будет ехать. Двое ведь с сеном проехали. Выйду, заговорю по-карельски, скажу, иду в Сельги к Туруевым, как учил Могикан. В Сельгах половина Туруевых.

— Ежели так, то надо, чтобы твой встречный сидел у нас на мушке, — добавил Кудряшов.

Передвинулись ближе к дороге, щёлкая нога об ногу, ждали. Проехал грузовик с двумя коровами в кузове, через полчаса — мотоциклист в сером плаще и в каске.

— Давайте возьмём, он нам всё расскажет, — заспешила азартно Марийка.

— Преждевременно, — остановил её порыв Калинин. — Пленный станет гирями на наших ногах, да и друзья-товарищи всполошатся, поиски начнутся. Уж давайте воссоединимся с нашими, внедрим вас в село на безопасное жительство, а тогда посмотрим.

Назавтра потихоньку побрели к ближнему озеру, его Калинин увидел, забравшись на сосну, обогнули мысок и наткнулись на ветхую рыбацкую избушку. От неё к озеру вели свежие следы больших сапог, чётко пропечатанные на мягком снегу. Решили ждать в избушке. Рыбак пришёл совсем скоро, им оказался глуховатый дед, который их совсем не испугался, а увидев финскую форму, догадался, что перед ним поисковая группа — подобная проверяла у него недавно пропуск на дороге.

Ребята молчали, а Марийка завела по-карельски разговор. Сначала о том, не видел ли он двух подозрительных людей где-либо на озере — один в чёрном, другой в защитном ватнике, затем посмотрела дедов пропуск — так и есть, дата выдачи свежая, три дня назад, поинтересовалась уловом, намекнула, кивнув на своих, что финские егеря не отказались бы от ухи, а напоследок спросила ещё, не слыхал ли рыбак о каких-либо «рюсся», которые объявились в этих краях месяц-два назад, придя с той, восточной стороны.

Дед ничего не ответил, достал краюху хлеба, принёс со двора свежих сижков, ряпушки, а уж когда развёл огонь в камельке, сложенном из дикого камня, рассказал, что дочка его, живущая замужем в Паданах, говорила, будто схватили финны осенью каких-то людей и тогда же их постреляли, но были они не «рюсся», а карелы, принесли с собой газеты и раздавали их в Термонах.

— Сказывала, что старшая была у них женщина, — добавил дед. — В летах уже, больная. Так её убили в лесу, она живой не хотела сдаваться, стреляла в финнов.

Марийка побледнела, потупив глаза, проглотила комок, затараторила:

— Молодых не нашлось у большевиков, что ли?

— Были и молодые, тех, говорят, в Финляндию повезли на вечную каторгу. Да вы сами больше меня знаете, чего спрашиваете-то, — хмыкнул дед, хитровато прищурившись на Марийку.

Калинин и дед ели уху первыми, у них были ложки, Марийка с Кудряшовым доскребали чугунок. Поели и по нетерпеливому кивку Калинина тут же начали собираться, хотя всем так хотелось посидеть в тепле, подремать.

По дороге к шалашу обсуждали то, что сказал старый рыбак о подпольной группе Богдановой.

— Стоит ли верить этому хрычу? — усомнился Кудряшов.

— Разведчик всё должен собирать и умело отделять зерно от шелухи, — ответила ему резко Марийка.

— Уж больно ты себя заправской разведчицей считаешь в свои-то восемнадцать годков, — взъерошился Кудряшов.

— Считаю, а ты думал как. Дед молодец, хоть и царского закала. Он нам что сказал — люди на газеты набросились. Им правды нашей хочется, вестей из родной Москвы.

Калинин искоса поглядывал, как горячится Марийка, улыбался про себя, радовался, что пошёл снежок — укроет следы к дороге и к избушке.

Пришли к своей ёлке, полезли в шалашик, улеглись, и Калинин опечаленно заметил:

— Эх, сироты мы, был бы рядышком уважаемый Юрий Борисович Афанасьев со своей рацией, пусть бы отстучал в Беломорск версию рыбака. Плохая новость всё же лучше неизвестности.

На следующий день после скудного завтрака, замёрзшие, невыспавшиеся, они покинули лагерь и побрели лесом, просеками на юг с тем, чтобы завтра выйти к Топорной Горе. Шли весь день, плелись медленно: у Кудряшова совсем распухла нога. Ночевали снова под елью, засыпая на полчаса и просыпаясь от пронизывающего холода.

На второй день наткнулись на глухую дорогу, сориентировались по карте и поняли, что ведёт она в Топорную Гору, заспешили и вскоре уже, выбрав подходящее место на горушке, стали наблюдать за селом. Длинные избы припорошены снегом, огороды, луг — всё вокруг белым-бело, лишь озеро весело голубело под солнечными лучами, прорвавшимися сквозь мутные тяжёлые облака. Взглянув на солнышко, Марийка воскликнула:

— Ребята, а ведь сегодня 7 ноября. Сейчас в Москве идёт парад. С праздником, дорогие товарищи! Хорошо бы устроить салют, ну а если нельзя, то давайте заведём пир на весь мир в честь 25-й годовщины Великого нашего Октября. Что у нас ещё осталось?

Калинин развязал мешок, вынул банку тушёнки, достал остаток сухарей, поколебавшись, дал каждому по сухарю — больше обычной нормы, разломил на три части плитку шоколада.

В Топорной Горе, разделённой на два хутора, они насчитали четырнадцать домов, гарнизона не обнаружили. Жизнь в селе словно замерла, изредка появлялся кто-то на улице, даже собаки не лаяли. Вот проехал на санях старик в поле, очевидно, за сеном.

После полудня, пронаблюдав ещё пару часов, решили пройти с огорода в крайнюю избу, стоявшую у поворота дороги.

Сени были открыты, и они, постучав, зашли в дом. У печи хозяйничала пожилая женщина, у окна заспанный сгорбленный дед вязал сети, за столом, отвернувшись от икон, кормила грудью ребёнка молоденькая женщина, почти девочка.

Марийка и её товарищи поздоровались по-карельски. Мария сказала, что идут они издалека, намёрзлись, хотели бы обогреться.

— Разве вы не из гарнизона? — поинтересовался дед.

— Из какого? — осторожно спросила Марийка.

— Ну, из этого, ближнего, что мост на Кульмас-губе охраняет.

— Нет, мы из другого, — сказала Марийка. — А у вас в деревне разве солдат нет?

— Нету, слава богу, — вырвалось у хозяйки. — Приходят, правда, с этого самого гарнизона, что на большой дороге, молоко берут, рыбу покупают. Вы ежели что хотите купить, так в нашей избе выйдет вам разочарование — рыбы у нас нету, молоко коровка даст на Крещение после отела. Вон там, у Белкиных, напротив, есть, идите к ним. Идите, идите, а то дитя вас испугалось.

— Там финнов крепко уважают, — буркнул дед.

— Дедушка! Дорогой дедушка! Не финны мы. Советские мы, из Беломорска, — вырвалось у Марийки. — С праздником пришли вас поздравить! Не верите? Глядите, вот газеты, наши, советские! Специально такие маленькие, чтоб удобнее прятать, передавать из избы в избу, напечатаны для тех, кто под пятой у оккупантов страдает. Вот, читайте, «Ленинское знамя» 16 октября, наша карельская газета. Не забыли? Заявление Советского правительства об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершённые ими в оккупированных странах Европы. Знаете, как фашисты людей губят? Тысячами убивают, голодом морят в лагерях. В Петрозаводске шесть лагерей сделали, не слыхали? Вот, дальше — «От Советского Информбюро» — как бьётся наша Красная Армия, как твёрдо стоит Сталинград.

— Накрывай на стол, хозяйка. Раздевайтесь, садитесь, рассказывайте, дорогие гости.

— Дедушка, а ты помнишь приказ финских властей, — зашмыгала носом молодуха, кормившая ребёнка. — Вчерась егеря снова заходили: если кто укроет «рюсся» — расстрел.

— Тихо! — крикнул дед. — Ставьте на стол, что бог послал. Праздник сегодня!

Пока обедали, в избу прошмыгнул соседский мальчонка, хозяйка что-то шепнула ему, и вскоре в горницу набились люди. Маша и Калинин рассказывали и о делах на фронте, и о том, какой паёк получают рабочие на заводе в Беломорске, и о том, как безбожно финны сплавляют по рекам к себе в Финляндию отборный лес. Марийка раздавала газеты и вдруг в одной пачке обнаружила тонкий длинный свёрток. Развернула, и все увидели два красных флага.

— Повесить бы над самым высоким домом! — крикнула она звонко.

— Э, внучка, — вздохнул дед. — Подождём чуток. Не время пока. Давайте так — пусть каждый в руках подержит. Силу сие знамя и так даст, рука к сердцу ближе, чем глаз.

Все сгрудились у флагов, трогали их бережно, гладили пальцами золотистый серп и молот…

Марийка порылась в вещмешке и достала старательно сложенную большую газету, разгладила её на коленях. Это была «Правда». На первой странице всем бросились в глаза лозунги ЦК ВКП(б) к 25-й годовщине Октября. Марийка подняла высоко газету и громко, торжественно прочитала:

«Братья и сёстры! Русские, украинцы, белорусы, молдаване, карелы, временно проживающие под ярмом немецко-фашистских захватчиков, раздувайте пламя народного партизанского движения!»

— Слышали, товарищи? Центральный комитет нашей большевистской партии обращается прямо к нам, карелам, зовёт на борьбу. Не пропустим мимо ушей этот призыв. Расскажите о нём тем, кто может держать оружие, кто крепок духом, пусть поднимаются на борьбу. Смерть захватчикам!

Калинин сидел на лавке у окна и зачарованно глядел на одухотворённое, прекрасное лицо Марии. Вдруг боковым зрением он заметил на улице какое-то движение, резко повернулся к окну — там на дороге, широко расставив ноги, стоял рослый финский солдат с двумя котелками. К нему поспешил невзрачный мужичонка в самодельном тулупчике. С крыльца избы, стоявшей поодаль, спускалась моложавая полная женщина в цветастом полушалке, заулыбалась, заговорила с солдатом, но её перебил мужичонка, крича ещё что-то издали и показывая рукой на окно, как раз на то, откуда, отступив чуток в избу, глядел Калинин.

— Кто это? — хрипло выкрикнул сержант.

— Перкале! Принесли черти за молоком. Этот-то к Белкиным повадился, сейчас сведётся. Сапёр это из 36-го батальона, — доложил дед.

— А этот холуй Кирилка что ему талдычит? Видишь, деда, видишь, на нас указывает! — взвизгнула тоненько молодуха.

Солдат шутливо обнял свою собеседницу, потом оттолкнул, чтоб не загораживала дорогу, и прямиком зашагал к их избе. Тогда мужик, хлопнув себя от досады ладонями по бокам топорщившегося полушубка, что-то крикнул ему вдогонку. Солдат остановился словно вкопанный, обвёл долгим взглядом окна — Калинину даже показалось, что тот увидел его, — и, повернувшись, испуганно затрусил вверх по дороге из деревни.

Калинин рванулся к двери, схватил стоявший в углу вместе с ухватами автомат, выскочил на высокое крыльцо, дал одну короткую нервную очередь, вторую. Сапёр споткнулся, упал, выронил котелки, но тут же упруго вскочил, побежал, пригнувшись, зигзагами, поддерживая повисшую руку, добежал до ольшаника, завернул за него.

— В какой стороне гарнизон? — крикнул Калинин, входя в избу.

— Солдат туда побёг. Там за горушкой он! — перебивая друг друга, закричали женщины. — Три версты!

— Значит, у нас есть полчаса. Пока поднимутся по тревоге… Машина у них есть, грузовик?

— Был летом, дрова возили, нас заставляли сухостой рубить смоляной, — ответили женщины хором.

— Рота, по коням! Одеваться! За мной!

— Товарищи! — закричала Марийка. — Возьмите эти алые флаги, они понадобятся совсем скоро. Верьте, наши придут. Разберите газеты, отдайте их людям, отнесите в другие сёла. Пусть все знают правду. Прощайте, товарищи, помните нас!

— Папаша, прости, что так вышло, — заговорил, захлёбываясь, Кудряшов. — Может, конечно, стрелять не следовало, мы вас подвели. Сейчас каратели приедут. Простите, родимые…

— Бедная моя головушка, спасите, люди добрые, — взвыла молодуха, но в избе уже никого не осталось.

С трудом перетащив Кудряшова через добротную косую изгородь, перечёркивающую пополам заснеженную пожню, все трое медленно уходили под горку к лесу. За каждым отчётливо чернела цепочка следов. Последним, опираясь на автомат, брёл, волоча ногу, Кудряшов. Оглянувшись назад, на длинную избу, где они только что были, он поскользнулся, упал, скорчился и заскрежетал зубами.

— Впёред, рота! Совсем ничего осталось до сумерек, — подал голос шагавший впереди Калинин. — Уйдём мы от них, слово командирское даю, уйдём. Веселее, братва! Догоняй! Идти след в след!

— Ну, вставай же, родименький, — тянула за руку Марийка стонущего Кудряшова.

— Вперёд! Я приказываю! — закричал Калинин, грозно передёрнув затвор автомата.

Кудряшов, поддерживаемый Марийкой, прошёл десяток шагов и снова повалился набок, на больную ногу.

— Уходите, я их задержу. Вы спасётесь. Бегите, ребятки, каждая минутка дорога.

Подскочил Калинин, присел рядышком, взглянул в покрытое крупными каплями пота, посеревшее лицо друга, бережно отёр его ладонью.

— Что ж ты так, кореш? Нам с тобой ещё надо горы свернуть, ещё я на твоей свадьбе хочу кадриль поплясать…

— Уводи девчонку, сержант. Ей грех умирать. Это нам, красноармейцам, положено, а ей… Бегите, я заслоню. И не бойся, живым я им не дамся, они от меня ничего не узнают.

Калинин неторопливо встал, огляделся, увидел вдалеке за голыми березами чернеющий овин.

— Не брошу! Мы в один день с тобой присягу принимали. Да ещё должок за мной числится. Кто меня весной под Ухтой на себе волок? Видишь ригу, там схоронимся, я следы сейчас запутаю. А найдут — мы там, как в крепости, будем, пусть сунутся. Ночью выберемся тихонько.

В овине было тепло и сухо, пахло соломой, сыромятной конской сбруей. Глаза скоро привыкли к темноте, и они увидели у задней стены заботливо уложенные снопы, а посреди риги невысокую печку, сложенную из дикого битого камня. Долго грели руки об её тёплые шероховатые бока.

Здесь вскоре и дали разведчики свой последний бой.

Взвод пограничного егерского батальона, несший охрану на 15-м километре дороги Паданы—Медвежьегорск, вошёл в Топорную Гору уже затемно. Пустив от дома Белкиных впереди себя двух овчарок, слегка поплутав на следах, тридцать солдат под командой старшего сержанта окружили ригу. Собаки, беснуясь на крепких ременных поводках, рвались к двери.

— Рюсся, сдавайся! — заорал по-русски старший сержант.

Разведчики молчали. И лишь когда финны принялись бить прикладами в дверь, заговорил автомат Калинина. Марийка, выстрелив из пистолета, запела:

Бой длился недолго. Егеря взорвали гранатой дверь и тут же сразу бросили в темноту овина ещё две гранаты, полыхнувшие красными дымными столбами.

Марийку подбросило, оглушило, но она, лёжа за каменкой, продолжала стрелять. Слева, захлебнувшись, замолчал автомат Кудряшова, где-то сзади застонал Калинин.

— В какой день умираем, ребята! Каждый выстрел прицельный! — крикнула Марийка, выплёвывая сгусток крови.

— Рюсся, руки вверх!

— Не дождётесь…

Марийка приподнялась на локте, прицелилась в светлеющий широкий квадрат, в котором замаячили две зыбкие чёрные фигуры, нажала на крючок — выстрела не было: кончились патроны, опустела вторая, последняя обойма.

В риге стало тихо, лишь изредка мычал Калинин да сухо щёлкал курок пистолета Марийки, затвор которого она судорожно дёргала на себя раз за разом.

Финны, крадучись, скользнули в овин, набросились на полуживых разведчиков, вытащили на подворье, осветили фонариком-динамкой.

Кудряшов был мёртв. Калинина, потерявшего сознание, прикончили автоматной очередью в упор, сорвав с шинели финские знаки различия. Их двоих так и оставили лежать под стеной овина.

Контуженная Марийка, мотая отяжелевшей головой, еле стояла на ногах. Старший сержант послал за повозкой, и в ожидании двое солдат завели её в дом к бабушке Марии Антоновой.

Марийку толкнули на лавку у выскобленного стола, она стянула шапку, вытерла ею закопчённое, окровавленное лицо, тускло освещённое красноватым светом небольшой керосиновой лампы. С печи на неё глядели, не мигая, двое мальчуганов, Федя и Тимоша.

Бабушка Матвеевна засуетилась, достала из печи чугунок со щами, миску с тёплыми ржаными калитками.

— Ты чья будешь? — спросила бабка по-карельски.

— Отца и матери.

— Звать-то как?

Марийка не ответила.

— Из какого села?

— Пряжинская я.

Солдаты, плохо понимавшие карельский язык, косились на старуху, но не мешали.

— Щей сейчас налью, калитки бери.

— Не стану. Не надо мне уже ничего.

Как ни уговаривала Мария Матвеевна, Марийка к еде не притронулась. Так и просидела немо, прислонившись подёргивающейся то и дело спиной к стене, не мигая глядела на пляшущий оранжевый язычок лампы.

Когда уводили, Матвеевна украдкой сунула ей свои вязаные варежки.

— Спасибо, бабушка. Не пригодятся.

Её увезли на паданскую дорогу, туда, где справа, у развилки на Топорную Гору, стоял штабной домик и чернели высокие землянки егерей.

Допрашивали Марийку всю ночь. Она теряла сознание, её отливали водой, снова допрашивали, но она лишь мотала окровавленной головой.

Утром, чуть забрезжил хмурый рассвет, её повели на опушку леса. Там уже с лопатами трудились двое солдат. Яму вырыли неглубокую. Марийка шагнула на край её, собрала все силы, чтобы не качнуться, не упасть.

— После ночи всё равно будет рассвет, — сказала она громко, с трудом разлепляя обезображенные, запекшиеся губы.

Залп вышел нестройным, каким-то поспешным, трескучим. Выстрелы спугнули присмиревших птиц, и те ещё долго кружили над лесом, над белой чистой поляной, посреди которой чернел небольшой прямоугольник свежей земли.