(не)случайный наследник для магната

Глава 18

— Алеша…Алешенька… — шептала имя словно молитву, причитала, звала, рвала сердце, но все вокруг было глухо ко мне и моим мольбам о помощи.

Я продиралась сквозь бездонную бочку, фиолетовые, терзающие сны без сновидений, черную дыру, поглотившую все галактики. Цеплялась, как растущее растение, поднимающееся к солнцу, усиками и листиками за все воспоминания, мысли, маленькие и не очень, чтобы пробиться сквозь эту душащую, слепящую вату навалившегося лекарственного, болезненного сна.

Калейдоскопом обрушивались картинки моей жизни – недолгой, счастливой и не очень, с хорошими и тяжелыми днями.

Вот по совету Лизы я делаю тест на беременность, устав от неопределённого состояния регулярной тошноты. В шоке пытаюсь принять открывшуюся действительность.

Вот выхожу из роддома с небольшим плюшевым голубым конвертом, в котором таится самое главное мое сокровище размером с небольшую куклу, с красным, сморщенным сонным личиком.

Вот возвращаюсь в свою квартиру, которую мы теперь делим с Лизой и ее братишкой – ей удалось оформить опеку и она забрала его к нам.

Вот на моем пороге появляется товарищ Игоря – Ганджуба с какими—то свертками: одеждой и игрушками для крохи. Его явно прислал Игорь. Выгоняю этого лысого бандита — ауешника из квартиры, кричу в подъезд проклятия ему и всем его дружкам долго и протяжно, а после реву в ванной комнате, а Лиза пытается успокоить, напоминая, что от стресса может пропасть молоко.

— Даже из тюрьмы мне нет покоя от этого чертова Жука, даже из тюрьмы достает! – вою я, а Лизка понимающе шепчет что—то в замочную скважину.

— Все пройдет, пройдет, забудется, — говорит она, и я знаю, что так и будет, но Ганджубе сказала кратко и зло: чтобы ноги его в этой квартире не было, ни его, ни Жука. Пусть так и передаст своему другу.

Игорь сидит в тюрьме за покушение на жизнь человека, но подробности меня не интересуют, потому что посадили его в то же время, когда я потеряла свой билет на другую, счастливую, красивую, любящую, светлую жизнь.

Он в любом случае виноват, хоть и адвокаты пытались убедить судью в обратном, стараясь смягчить наказание. Понятия не имею, что там было за дело – мне хватило от него… всего…

А вот Алешенька впервые пополз ко мне, резво перебирая своими маленькими пухлыми ручками, передвигаясь по—пластунски, как солдатик по полу— уверенно, быстро, споро. Видя перед собой главный ориентир – мамины руки.

И последнее видение – как я, оправив шарф, ступаю на пешеходный переход, толкая впереди себя коляску, как падаю от бессилия и лечу в липкие объятия фиолетовой мглы, слыша краем сознания голос, который всегда был со мной все эти дни, недели, месяцы – голос Алексея Грецких, предавшего мое доверие и мою первую искреннюю любовь.

…В тот день, поняв, что женатый мужчина, поиграв чувствами наивной девочки, бросил ее, я не сразу поняла, что мне нужно делать. Как вообще ведут себя в таких обстоятельствах?

Однако, бросив сумку с вещами, захватив только паспорт и кое—какую наличность, отправилась к нему в гостиницу. Если уж говорить, то с глазу на глаз. Не доверяя телефону такую интимную вещь, как анатомическая трепанация моего сердца.

— А он с утра уже съехал, — удивленно рассматривая меня, сказала Ирина. По этому косому взгляду и вспомнила ее – действительно, она была в нашем детском доме, но выпустилась гораздо раньше. Устроила жизнь, нашла работу… — Съехал, вещи забрал, да и был таков.

Был таков…

«Алеша, Алешенька…» — шептала тогда точно также, как в бреду.

Я тогда сразу рванула в аэропорт. Ждала, думала, что на самолет—то он все равно явится, и там я его встречу. Где была моя гордость? Не знаю. Наверное, в такие особенно тяжелые моменты жизни, как этот, все остальные чувства просто выключаются, чтобы потом, спустя месяцы, включиться, опаляя стыдом в воспоминаниях. Он не появился.

Дома я рыдала в подушку неделю, и только потом поняла, что нужно что—то делать, двигаться дальше, жить, как будто ничего со мной не случилось…

А после сделала тест на беременность…

— Орехова! — услышала свою фамилию в даже вздрогнула от неожиданности – провалившись в собственные воспоминания, не могла сразу понять, где я и кто.

Повернулась на голос, постаралась раскрыть глаза, покрывшиеся корочкой от сухих слез.

— Так. Реакция есть. Все позади. Все в порядке, Таисия. Жить будете, — я поняла, что это говорил врач. Голова кружилась, сознание все время пыталось провалиться обратно в спасительные недра темноты.

— Где мой сын? — прошептала, хотя хотела закричать.

— Сын? С сыном вашим все в порядке. Он с отцом. Но вы не волнуйтесь. Они вместе уже почти сутки – у вас было сильное истощение, температура, чудом вообще остались живы. Что же вы себя так не бережете?

У меня в голове все помутилось.

— С каким отцом?

— Как – с каким? Со своим. Алексеем Юрьевичем Грецких. Вот, он вам записку написал и передачу тоже принес. К вам пускать посетителей нельзя, но по телефону говорите сколько угодно. Сестра сказала, что ваш сотовый в пакете. Вы пока отдыхайте, я приду еще раз после осмотра.

— С каким…отцом? – снова прошелестела я, с трудом подняв руку. Сухой плетью она бессильно опала на больничное покрывало.

— Ну это уж вы сами с ним разбирайтесь, — нервно ответил врач. — Хорошо, что он оказался рядом, иначе не знаю, куда бы мы ребенка в инфекционном отделении дели. Пошли навстречу, а куда деваться?

Он будто бы оправдывался, а мне хотелось посмотреть в его глаза, которые он старательно отводил, чтобы задать самый главный вопрос: «Что же вы наделали?».

— Не переживайте, процедур сегодня уже не будет, а вот с завтрашнего дня все начнем: уколы, физиолечение, все, что нужно.

— Когда я могу пойти домой?

Он поднял бровь дугой.

— Не торопитесь, Таисия, — он мельком заглянул в мою карту, проверив имя. Причмокнул языком – видимо, оно его удивило. — В вашем состоянии я бы не торопился домой. Выпишем вас как только, так сразу.

Он сразу встал, чтобы, видимо, не пререкаться с нервной больной, поспешил покинуть палату. Как только врач вышел, я сделал попытку встать. Голова ужасно кружилась, все тело ломило и жутко болела каждая косточка, в глаза будто песком насыпали. Голову повело, я качнулась резко, сильно, чуть снова не упала навзничь.

— Ой, девочка, да куда же ты, куда? — сквозь вату услышала голос соседки по палате. — Тебе сказано лежать, а ты куда—то рвешься.

— Мне домой…надо, — еле шевеля распухшим языком, попыталась сказать внятно и просто, но вышло снова какое—то мычание, однако женщина его поняла.

— Ну что ты, в твоем состоянии…Ты бы себя в зеркале сейчас видела!

— У меня сын…один…

— Господи боже, — она каким—то образом материализовалась рядом со мной, помогла встать. Дернула за собой железную подставку для капельницы, и та звонко ударилась о железный остов кровати.

Медленно шагая, она проводила меня до двери. В таком положении мне удалось лучше разглядеть обстановку и понять, что это место точно мне не подходит: две кровати; темно синие стены нищей государственной больницы; плохие, рассохшиеся окна, сквозь которые, наверняка, дует; через невысокую стенку – ржавое корыто ванной на обшарпанном, с отбитой плиткой, полу. Апофеоз кошмара – стеклянные двери и уголок, на котором стоял пакет и тарелка с засохшей клейстерной массой.

— Это твой ужин, милая. Каша с маслом, — пожала плечами на мой невысказанный вопрос сердобольная женщина. Она снова попыталась убедить меня не двигаться, остаться в палате, тем более, что было бы довольно странно уходить из закрытой больницы в носках и больничном уродливом халате, в который каким—то образом я оказалась облачена.

Нет, нет, мне отсюда нужно срочно бежать. Здесь находиться с ребенком я не могу – это уж точно не подходящие для малыша условия. Наконец, мы добрались до двери, я с трудом, потянув за ручку, открыла ее настежь.

— Так, что это такое? — прямо напротив двери материализовалась грузная женщина в белом халате, тапочках, шапке и синей маске на половину лица. Медсестра сразу приняла угрожающую позу: поставила руки в свои немаленькие бока и напряглась. — Орехова, что происходит? Вам велено лежать.

— Мне надо домой, — упрямо покачала я головой.

— Пойдешь, но когда отпустят. – Она сразу же сменила настырное положение на просительное, убеждающее – чувствовался опыт в укрощении нерадивых больных. Тут же, словно нянечка, приняла мое слабое тело из рук соседки по палате, развернула на сто восемьдесят градусов, ненавязчиво подталкивая обратно к кровати.

— Поймите, — попыталась я протестовать, чувствуя, что еще немного, еще пару шагов и точно свалюсь всем своим весом на руки этой женщины. – У меня ребенок…один…

— У всех дети, милочка, — сказала она в ответ. – Но здоровье мамочки важнее. Если тебя не будет, тогда что? Подумай над этим, и не спеши сбегать с больницы. Тем более, я не могу тебя выпустить. Тут у нас, знаешь ли, не проходной двор: захотел – ушел, захотел —пришел. Тебя на скорой привезли, ты упала в обморок посередине улицы. Куда у тебя муж смотрел, когда в таком состоянии отпустил на улицу? – пока она это говорила, ухитрилась буквально силой уложить меня обратно в кровать и укрыть тонким одеялом. — Они, мужики эти, вообще без головы. Ну разве так можно! Ты сама же еще девочка, а уже такой ослабленный организм. Что дальше—то будет?

— Вы отдали моего сына…какому—то незнакомцу…что вы наделали… — снова беззвучно зарыдала я.

— Ничего подобного, — оскорбилась медсестра. – Он сказал, что отец. Назвал твои имя и фамилию, и соседка твоя подтвердила – это мне уже фельдшер сказала.

— Какая еще соседка… — простонала я.

— Такая активная женщина, распоряжалась бригадой со второго этажа, из окна. – Я только застонала в ответ. Мне казалось, что я попала в какой—то страшный спектакль абсурда, которому нет конца –края.

— Позвони ему, поговори. Телефон твой в пакете с вещами, вот как проснешься, в себя придешь, сразу и позвони. А сейчас спи, отдыхай, набирайся сил.

Как только она ушла, я снова попыталась встать, чтобы добрести до пакета, найти сотовый и прояснить всю ситуацию, однако моя соседка оказалась проворнее. Она поняла мои метания, пошла навстречу и уже через несколько минут вложила холодный пластик мне в руку.

Глаза пытались закрыться – то ли лекарство начало действовать, то ли сопротивление моего организма сломил этот бесполезный демарш из палаты, однако я мужественно боролась с наваливающейся апатией. Наконец, телефон включился и загрузились пропущенные звонки и сообщения. Я сразу перезвонила на этот номер.

Трубку сняли сразу же, такое ощущение, будто моего звонка действительно с нетерпением ждали.

— Кто это? – тихо сказал я, каким—то чудом черпая силы из сокровенных резервов организма.

— Тася…Это Алексей. Грецких, — он вдруг рассмеялся чуть горьким, но все равно чарующим смехом, от которого у меня внутри все сжалось. – Как ты себя чувствуешь?

Меня тут же окатило волной неконтролируемого ужаса. Сердце сжалось до одной крохотной точки, а душа затерялась в пятках. Все, что виделось, вспоминалось в бреду, было сейчас на другом конце телефона – все мое счастье, вся моя ненависть.

Я откашлялась и просипела что—то непонятное в трубку. Мужчина сразу же перешел к делу, поняв, что мне сейчас не до разговоров, выяснений событий столетней давности. Каким—то образом он понял моей единственный самый важный вопрос.

— Ты только не переживай, но твой сын у меня…Вернее, если быть точным, то это я – у вас. В квартире. Сам не ожидал, что так получится, — он невесело рассмеялся. – Что окажусь тем самым усатым няней. – Я замерла, боясь пропустить хоть слово, опасаясь, что сейчас сядет батарейка, пропадет связь, на город свалится метеорит и я не услышу самого главного. — Но ты не бойся. Опыта общения с младенцами у меня мало, но я консультируюсь у опытных людей, сменил подгузник, и не один раз, покормил. – Тут он снова хохотнул, словно вспомнив смешной случай. – В общем, жду няню.

— Нет! – каркнула я. – Привези его в инфекционную больницу. — Она одна в нашем городе, думаю, по навигатору сможет найти, не маленький.

— Еще чего! — возмутился Алексей. — В инфекционку! Даже не подумаю.

Я даже мысленно увидела, как на этих словах он поджал губы. Как всегда – невозможно упрямый, упертый, абсолютно не пробиваемый.

— Я тебе, Грецких, своего ребенка не отдам, ты ничего не знал о нас столько времени, и сейчас проживешь! — зло прошипела я и тут это произошло: телефон разрядился. От разочарования я отбросила трубку, и она с глухим стуком упала на пол.