Задыхаюсь от нахлынувших мыслей. От усталости и страха к горлу подкатывает тошнота. Подношу руку к горлу, стараюсь дышать носом, и тошнота сходит на нет. Спазм отпускает горло и снова делаю шаг вперед.
Тошнота накатывает несколько раз, но все держусь и не даю себе времени расслабиться.
Меня поддерживает мысль о том, что я должна, просто обязана помочь своему мужчине.
Он – мое средоточие, мое сердце, моя боль и мое проклятие. Хватит прятаться от самой себя, нужно принимать решение раз и навсегда. Пора взрослеть.
Наконец, достигаю последней ступеньки. Распрямляю плечи, удерживая рвотные позывы – так кружится голова от приложенных к передвижению усилий.
Никто из соседей не вышел на помощь, хотя я точно знала, что там, за дверьми кипит чья-то жизнь.
Мне страшно подходить к двум мужчинам, которые свалились будто бы в смертельной хватке на грязный пол подъезда, но я одна и только я могу им помочь.
Сверху лежит Жук, и я с трудом, но откатываю его в сторону, и тут же сжимаю рот рукой, чтобы не завизжать на весь дом: под ним, на расстегнутом пальто Алексея, на его пуловере видно, как растекается кровь.
Видит бог, вселенная, насколько мне стало плохо от этого зрелища.
Я точно знаю, что в самых страшных снах, невыносимых кошмарах, какие только может родить уставшее подсознание, я буду видеть эту картину. И каждое утро буду просыпаться на мокрой подушке, покрытой слезами, как листва - росой.
Вою внутри себя, кричу, как раненный зверь, как самка, потерявшая детеныша, как женщина, лишившаяся любимого. Мне кажется, что этой звуковой волной можно разбить стекла в подъезде, но вдруг понимаю, что кричу беззвучно.
Все сердце – в лоскуты.
И я начинаю шептать про себя что-то малопонятное, будто бы молитву самым высшим силам о том, чтобы они помогли, спасли, защитили его.
Склоняюсь над ним, поднимаю голову на свои колени.
Все это происходит в одно мгновение, но мне кажется, что за это время прошли месяцы, недели, годы…
— Леша, Алексей, Лешечка, — сиплю помертвевшими губами. — Очнись, миленький, очнись…
И вдруг происходит это. Я даже поверить не могу: он хрипит и поворачивает голову. Открывает глаза.
Моргает несколько раз, видимо, приходя в себя – падение на бетонный пол, похоже, совсем отключило сознание. Он проводит рукой по своей груди, и я, увидев это, снова начинаю реветь.
— Спокойно, — неожиданно говорит мне Алексей.
Он привстает, держится рукой за голову, которая, кажется, кружится от удара, а я пытаюсь его придержать, чтобы он не упал от потери крови, или еще чего…
— Спокойно! — повторяет он мне и наклоняется над Жуком. Вдруг резко снимает пальто, бросает его в угол на грязный пол, через верх стягивает свой пуловер, а после и рубашку. Рвет ее пополам, и начинает раздевать Жука.
Я с вытаращенными от удивления, шока глазами, наблюдаю за тем, что происходит. И понимаю тут же, что на теле Алексея нет ран. Эта кровь – не его. Не его!!
— В скорую, скорую звони, — чертыхается сквозь зубы Грецких, и я тут же следую его совету.
Но тут вдруг вижу краем глаза, что к нашему подъезду подъезжает автомобиль скорой помощи. Буквально вываливаюсь в окно, открываю нараспашку и кричу двум врачам в синей форме, что вышли из авто:
— Пятый! Пятый этаж! Скорее! Скорее!
С другой стороны подъезжает полиция, но я уже не смотрю вниз. Я смотрю на методичные, уверенные движения Алексея, который делает перевязку Жуку. Тот пришел в себя, мычит от боли, но не дает себе возможности кричать на весь подъезд, как это делала, например, я.
Алексей снова, в который раз поражает меня, своим хладнокровием, своим спокойствием и своей уверенностью во всем. Мне кажется, нет такой ситуации, к которой он не был бы готов.
Я смотрю на все то, что разворачивается передо моими глазами, и ничего не делаю – только привыкаю к той мысли, что Алексей – мой Алексей! – жив.
Какой парадокс – стоит ему появиться на пороге моей жизни, как тут же все кардинально меняется, что-то происходит, будто бы ураган закручивает в воронку событий.
Но сейчас…только сейчас, именно в ту минуту, когда я вижу, как он аккуратно придерживает голову своего врага, и делает это не показательно перед врачами и полицией, которые грузно поднимаются по ступенькам друг за другом, а из милосердия, которое идет у него прямиком из сердца, я понимаю, что это и есть мой мужчина.
Мой настоящий. Кармический. Выстраданный мужчина.
И я буду настоящей дурой, если после всего этого позволю нашим кораблям разойтись. Ни за что.
Жука кладут на носилки и очень тяжело и неудобно спускают по лестницам трое.
Алексей дает краткие показания, пока одевается, нас предупреждают, что придется проехать в участок, и он сильно возмущается по этому поводу.
А потом нас просят пройти вниз, мы идем друг за другом, но я держусь за него, а он, несмотря на то, что очень погружен в процесс переписки со своими адвокатами, успевает в поддерживающем жесте пожать мне руку.
— Эй, все, закончилось там? Я показания дам! — вдруг на втором этаже приоткрывается дверь тети Сониной квартиры.
— Женщина! Идите себе!
— Нет, вы посмотрите на них! — она кипятится, это видно. — Это я вызвала полицию и скорую, а вы!
— Женщина, не до вас, — отодвигает ее полицейский, который ведет нас, и следом за ним идет Алексей.
— Тася! – она ухитряется ухватить меня за рукав.
— Не положено! — бурчит полицейский и едва заметно толкает меня в плечо, чтобы я поторапливалась.
— Не трогайте мою жену! — ерепенится Алексей.
— Подожди, — вдруг останавливает его рукой, тетя Соня и все сразу напрягаются. Заметив это, она откидывает руку и достает из кармана своего байкового в цветочек халата потрепанный конверт. — Вчера почту твою разобрала, Тася, забрала письмо.
Полицейский протягивает ладонь, но она игнорирует его и сует мне бумагу прямо в руку.
Я непонимающе кручу его.
И вдруг Алексей вырывает конверт у меня из рук. На нем какие-то штемпели, буквы, много разных заметок. И сам конверт производит впечатление какого-то важного казённого послания – как письмо из налоговой.
— Думаю, это для меня.
Мужчина в форме подталкивает его вперед, но Алексей ведет плечом и посылает ему такой зверский взгляд, что мы все замираем. Я, страж порядка и тетя Соня. Последняя вытягивает шею вперед, и кажется, что она от любопытства сейчас сгорит.
Письмо не простое: со штемпелями, тонкое. И мне страшно и боязно увидеть что там, пока Алексей раскрывает его и пробегает глазами по немногочисленным строчкам.
Что это может быть?
— Что там? — не выдерживает тетя Соня, которая пользуется положением гонца.
Алексей сворачивает вдвое лист, прячет его в нагрудный карман пальто, поворачивается ко мне и вдруг обнимает. Обнимает так сильно, что я ощущаю себя в тисках.
— Прости, — он исправляется и целует меня в макушку. — Прости, что сомневался, что думал…
— О чем? О чем ты говоришь? — поднимаю к нему свои глаза.
— Так, офицер, — он поворачивается к полицейскому. — Жену мою отпустим, ей к нашему сыну нужно в больницу. А я с вами в участок поеду. По пути только несколько вопросов решу. — Алексей подмигнул тете Соне. — Уволить нужно в моей клинике кое-кого, кто результаты тестов подтасовывает себе в угоду!
Только я раскрыла рот, чтобы поспорить, спросить, сказать…
— Так, а ты –не спорь! Лешка тебя ждет, ты занимайся тем, чем и должна сейчас – охраняй наш очаг, следи за ребенком. А мне предоставь со всем разобраться самому. На правах мужа.
— Не положено… — бурчит полицейский.