(не)случайный наследник для магната

Глава 20

— Явился, не запылился! — язвительно прошипела какая—то тетка на втором этаже. Вся в мелких черных кудряшках, крупная, круглая, в халате в мелкий цветочек, она встала передо мной духом этого старого подъезда с облупившейся синей краской – такая же неухоженная, заброшенная, жалкая.

— Женщина, дайте пройти, — поудобнее подтянув коляску на бедре, глянул на нее грозно. Та сначала стушевалась, однако выпятила грудь вперед. Повысила голос.

— И где же тебя все это время носило, а?

Я пошел на нее напролом, заставляя эту улитку спрятаться обратно в раковине своей квартиры за дверью, оббитой безвкусным коричневым дерматином.

— Женщина, не заставляйте меня применять силу, — кивнув на руки, занятые металлоломом (по—другому и не скажешь), припечатал ее грозным взглядом. Она тут же скуксилась, поскучнела. Видимо, давно не получала отпора. Или ее смутил мой внешний вид: небольшая борода, растрепанные черные волосы, злой огонь в глазах.

— Я, вообще—то, главная по этому подъезду! – пискнула она, пятясь к своей двери.

— Отлично, — я поставил коляску на пол, и она скрипнула. Деловито отряхнул руки, сделал пару шагов в ее сторону. — Тогда убери коробки из—под лестницы. Даю тебе на это один час. Макулатуру нужно держать совершенно в другом месте, иначе появятся крысы. А зачем тебе антисанитария в доме?

Она поморгала, испуганная моим напором.

— А я туда коляску поставлю, — добавил и снова взял этот железный кошмар. Повезло, что мелкий внутри спал младенческим сном и даже не кряхтел.

— Хоть ты и отец Лешки, а все равно, видно, что дурная кровь! – крикнула она мне в спину.

— С чего это вы взяли, — ухмыльнулся в бороду.

— Да одно лицо! – буквально плюнула она и тут же сильно хлопнула дверью, так, что стекла задребезжали. Я вздрогнул и хотел кинуться вниз, проучить хабалку, однако, заглянув внутрь коляски, понял, что Алешка еще спит.

«Одно лицо»! Да где же одно? Все дети на одно лицо – все мелкие, круглые, писклявые, беззубые, бестолковые. Насмешила тоже.

Едва только я открыл дверь в квартиру на пятом этаже, как раздался звонок телефона.

— Здравствуйте. С инфекционки звонят, — я тут же выпрямился, замерев на пороге. — Все нормально с вашей Ореховой. Сделали жаропонижающее, поставили систему. Врач у нее хороший, да у нас все неплохие в инфекции сидят. Продержат от трех до пяти дней. Вы ей телефон и документы пришлите, ну и еды какой. Кормят тут – не курорт.

— Ну и делааа… — по старой привычке почесал затылок. От трех до пяти дней! Ну Таисия, нашла время болеть. Хоть бы ребенка сначала приткнула куда, позаботилась бы о присмотре.

Я затащил коляску в прихожую и без того маленькая комната стала в три раза меньше. Стянул обувь, сразу прошел в комнату. Маленький диван, две раскладушки в углу, шкаф с одеждой, который еле закрывается, коробка игрушек и мелкие разбросанные вещи – колготки, пара маек, заколка на полу. На столике и подоконнике акварельные рисунки. Небо, море, вазы, полупрозрачные портреты. В каждом чувствуется душа и какая-то надрывность, чтоли…

А в доме все чисто, но слишком, слишком просто и как-то…убого, что ли? Дааа, не думал, что фея моих снов вот так живет.

Но это не мое дело. Совершенно не мое дело.

Сейчас вызову няню, оплачу на пять дней, и все. Поеду в гостиницу, у меня самолет рано утром, дел по горло – за последние полтора года ответственность на мне возросла в разы, после смерти отца пришлось возглавить гостиничное дело, да даже не дело – целую империю. Да и Рим ждет – хочу выкупить там гостиницу, чтобы реконструировать и сделать все по-своему. Расширяюсь. Любимое дело, любимая работа. И никаких призраков прошлого.

Тут в коридоре раздался шорох, еще и еще, громче и громче, и тут же тоненький, жалобный, испуганный писк.

Никогда так не пугался, честно, никогда не испытывал такого страха, как перед встречей с этим неизвестным малышом. Когда он лежал в своей уродливой жуткой коляске. То воспринимался как что—то безликое, ненастоящее, игрушечное. Но этот писк, отдаленно похожий на зов мамы, давал понять, что это существо из плоти и крови, более живое, и за которым нужен настоящий уход. Уход, который прямо сейчас ему должен был обеспечить я.

Вздрогнув, все—таки вернулся в коридор и протянул руки к мальцу. Он вытаращил свои глазенки и часто—часто заморгал, видимо, идентифицируя, определяя: отношусь я к его стае или нет, раздумывая о том, разразиться испуганным криком сразу или чуть погодя.

Я не дал ему одуматься, тут же отстегнул, взял на руки, отнес в комнату. Увидев и опознав свою привычную территорию, мелкий заулыбался, показав, что опасаться его не стоит: нрав у малыша неплохой, даже веселый, а неполное наличие зубов говорило о том, что кусаться он просто—напросто не умеет.

— Ты ходить—то умеешь? – вытащив его из комбинезона, посадил на диван. Мелкий хитро глянул на меня и расплылся в улыбке. От этой его искренней, невинной радости, которая была направлена только на меня ни на кого другого, от этой интимной обстановки, пронизанной каким—то невероятным запахом концентрированного детства, сладости, слабости, мне показалось, что в сердце что—то кольнуло. – Ну, если умеешь, показывай свои владения.

Алексей— младший показал себя настоящим хозяином положения: по—деловому ногами вперед слез с низкого дивана, не обращая внимания на попытки помочь; ухватив за большой палец, потянул за собой в коридор, оттуда – на кухню. Походка нетвердая, не уверенная, переваливается с ноги на ногу, однако все равно настырно идет к своей цели! Вот это характер! На кухне уже стояла бутылочка с белой смесью. Я засунул ее в микроволновку и разогрел буквально чуть—чуть. Как только сунул в руки малышу, он тут же присосался к соске и снова взял меня за палец.

— Ну, похоже, мы с тобой поладим, малец, — ухмыльнулся я. Не думал, что маленькие дети могут донести свои желания так явно: не захочешь, а поймешь, даже без слов! — Надеюсь, памперс тебе менять не нужно? А то я как—то не готов еще к такому близкому знакомству.

Алексею было все равно. Он внимательно посмотрел на меня своими большими глазенками, и, не переставая пить свое детское молоко, уселся на пол.

— Ты имей в виду, — сказал я ему совершенно серьезно. — Сейчас собираемся и едем к твоей маме в больницу. Отвезем ее документы, телефон. Еды какой прихватим, а? Есть у вас тут еда, или в магазине все купим, чтобы не мучиться?

Малыш улыбнулся во весь свой щербатый рот. Поднял руки над головой, пошевелил пальчиками в пригласительном жесте. Ну понятно, на ручки просится. Я взял его маленькое пухлое тельце и ощутил, как едва заметным движением Леша прижался ко мне, прильнул, доверчиво и просто, ухватившись при этом своими цепкими пальцами за мои отросшие волосы. В этой повисшей вдруг тишине я отчетливо слышал, как трепыхается, бьется в его маленькой груди воробьиное сердце – открытое, бесхитростное, маленькое. И снова это странное чувство – будто в моем сердце что—то кольнуло иглой, от чего по нему поползли трещины, высвобождая его от векового льда.

— Где тут у вас холодильник? — нарочито бодро сказал, чтобы скрыть от самого себя странные изменения, очнуться от этого странного морока. — Ого, да тут и котлеты домашние, и суп какой—то, и пюре малышовое. Ну что, живем, да. А сам—то ты есть будешь? А? Котлету дать тебе? Не хочешь? Странно, а вот я с удовольствием бы съел – домашней еды не ел лет сто. Да не смейся ты так! Сто, точно. А не сто, так двести!