Неоновые росчерки

Эпизод двенадцатый. "Серебряные бабочки"

АРСЕНИЙ АРЦЕУЛОВ

Воскресенье, 22 марта.

Сеня давно не встречал таких крикливых и склочных скандалисток! Когда Арцеулов только задержал пытавшуюся сбежать от него блондинку, та сперва перепугалась и не могла даже слова вымолвить. Но, потом, когда поняла, что кроме, как в побеге от полиции её, по-хорошему, не в чем обвинить разразилась долгой и гневной тирадой. Таисия Зимина, а именно так, как выяснилось звали таинственную подругу убитой Татьяны Белкиной, грозилась всех засудить, а лично Арцеулову сулила потерю работы, значка офицера полиции и тюремным сроком.

Сене пришлось ждать почти час, пока буйная девица угомониться или устанет скандалить. Лишь после этого Арцеулов, взяв кофе и круасаны, в кафе на первом этаже, пошел к ней в допросную.

— Как дела? — нарочито жизнерадостно спросил Арцеулов.

Он закрыл за собой дверь, подошел к столу и поставил перед девушкой поднос с едой.

— Перекусите, — предложил он и, подвинув стул, сел напротив девушки.

Зимина, сложив руки на груди, сверлила его убийственным взглядом.

— Когда меня отпустят? — требовательно спросила она.

— Когда вы ответите на мои вопросы, — чуть улыбнулся Сеня.

Зимина чуть сузила глаза.

— На каком основании вы меня задержали?

— Я уже объяснял, — сдержанно, но твёрдо ответил Сеня. — Вы пытались от меня скрыться. К этому стоит добавить, что после гибели вашей подруги, вы заявились к ней домой и забрали её вещи. В частности, ноутбук, телефон, украшения, косметичку и гитару Татьяны.

— И что? — с вызовом спросила Зимина. — Это преступление? Забрать вещи лучшей подруги?

— Смотря, что вы сделали с этим всем в последствии, — ответил Сеня.

— Отправила её родителям.

Арцеулов смерил девушку пристальным изучающим взглядом. Он видел, что не смотря на показательное раздражение и демонстративное недовольство, Зимина нервничает. Девушка отчаянно переживает и пытается скрыть это за маской возмущения.

Арцеулов знал, что очень часто, когда человек пытается лгать и юлить, он неосознанно выдает себя разными видами проявления невроза.

Это тяжело или даже почти невозможно контролировать, потому что — это, очевидная реакция организма и психики на стрессовое состояние.

Эти проявлением нервозности может быть все, что угодно. От невинно отведенного взгляда и неуверенной улыбки до перетирания ладоней или слишком торопливой речи.

— Вы знаете её родителей? — спросил Арцеулов.

— Немного, — сухо ответила Зимина.

— Вы общались с Татьяной до того, как она приехала в Москву?

— Нет, — голос не выдал Таисию, но Сеня обратил внимание, что её правая рука поднялась к шее.

Арцеулов, на миг, задержал взгляд на горле девушки. Там, прямо в ямочке между ключицами поблескивал небольшой куллончик, в виде платинового сердечка с россыпью страз на левой стороне.

— Татьяна хорошо пела? — спросил Арцеулов.

— Да, — голос Зиминой чуть дрогнул.

Сеня, не без удивления, но с неожиданным сочувствием услышал горечь в голосе Зиминой.

Таисия тяжело переживает гибель Татьяны. Она старается этого не показывать, но скорбь точит и травит её изнутри. Ей невероятно трудно с этим справляться.

— Татьяна состояла в отношениях с кем-то? — спросил Сеня. — У неё был парень?

Зимина покачал головой.

— Нет… Никого у неё не было.

Но её правая рука, помешкав, снова поднялась к шее. Сеня сделал вид, что не обратил на это внимание. Хотя он уже догадывался, где нужно искать дальше.

— Что связывало Татьяну Белкину и Тимофея Горна?

Она скривилась довольно натурально, может быть и вполне естественно.

— Они просто друзья…

— А вот это, — Сеня достал из папки с документацией по делу открытку, которую нашёл в комнате Белкиной, — случайно не Горн писал?

Он раскрыл открытку и повернул к Таисии. Её глаза пробежали по строчкам. Сеня внимательно и придирчиво следил за ней.

— Нет, — вздохнула Таисия, — это… просто от случайного поклонника.

— Этот поклонник, случайно не работал с ней в одном баре?

— Я не знаю, — правая рука Таисии предательски сообщала, что девушка самым наглым образом врёт.

— Простите, Таисия, — Сеня встал из-за стола и подошел к девушке, — я возьму это на время.

Прежде, чем Таисия успела сказать хоть слово, Сеня рывком сорвал с кулон с её шее. Девушка испуганно вскрикнула и непроизвольно схватилась левой рукой шею, а правой попыталась отобрать своё украшение.

— Вы что себе позволяете! Это моё! Отдайте сейчас же! Вы, что совсем обнаглели?! Решили ещё и ограбить меня?!

— Я только посмотрю и верну, — пообещал Сеня.

— Я не хочу, чтобы вы что-то там смотрели! — заверещала Таисия.

Но Сеня, увернувшись от её рук разомкнул серебристое сердечко на две неравных половинки. В одной из них торчал легко узнаваемый USB разъем.

Не обращая на протестующие крики Таисии, Сеня вышел из допросной, закрыл девушку на ключ и поднялся в кабинет следственной группы.

Здесь, он подключил USB носитель к своему компьютеру и открыл первую попавшую папку.

Здесь были фотографии и несколько видео-файлов. Сеня щелкнул по первому из них. Открылся видео-плеер.

Там звучала песня. Кто-то, с дрожащими руками, злостно «завалив горизонт», снимал Татьяну, певшую кавер на песню одной из отечественных рок-групп.

Потом несколько фотографий, видимо с того же вечера. Затем пару видео, где Татьяна и её друзья гуляют по ночной летней Москве. Опять, около трёх десятков снимков и ещё пара видео. На одном из них Арцеулов увидел день рождения Татьяны.

— Да! Да! Вот он! Вот торт нашей именинницы! — за кадром отчетливо узнавался голос Таисии. — Несите сюда! Для нашей Белочки!

— Ну, хватит, Тая, — со смехом произносит Белкина.

Теперь камера наводиться на неё, а рыжеволосая Татьяна смущенно улыбается и смеется вместе с другими гостями за столом.

Сеня невольно ощутил неприятное и гадкое чувство невесомого падения, а следом накатывающую досадную горечь. На этом видео Татьяна Белкина улыбчивая, жизнерадостная, счастливая и такая… живая. Арцеулову потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки не дать поглотить свое сознание всплеску эмоций.

— Чего стесняешься, сестрёнка? — засмеялась держащая камеру Таисия. — Тебе двадцать лет! Ты, наконец-то, живешь в Москве! И вполне успешно начала карьеру певицы в одном из престижных баров! Кстати, когда там у тебя запись трека в студии?

— Через две недели, если ничего не поменяется, мвздохнув, с улыбкой ответила Татьяна.

Затем перед ней поставили торт с огоньками свечей и счастливая именинница, загадав желание, задула все свечки. В тот день она ещё не знала, что её желанию не суждено сбыться, а это будет её последний день рождения.

Но Сеня сейчас думал не об этом. Его сознание крепко ухватилось за слово «сестрёнка». Вряд ли это было дружеское обращение, по крайней мере Сеня почти не слышал, чтобы даже лучшие подружки так друг на друга называли.

Но, самое главное, что произнесено это было с очень заметной сокровенной теплотой и любящей нежностью. Так общаются люди, которые как минимум знают друг друга, без преувеличения, всю жизнь. Люди, которые… не просто давно знакомы, а буквально росли вместе.

А это неумолимо указывало на очевидный факт: в допросной УГРО сидит не лучшая подруга Татьяны Белкиной, а её сестра.

И, судя по разным фамилиям, или сводная, или же от другого брака их матери.

НИКОЛАЙ ДОБРОВСКИЙ

Воскресенье, 22 марта. Ночь.

Трудно поверить, что такие маленькие и тихие городишки, с духом затхлой провинции на пустынных улицах, могут соседствовать рядом с разъевшейся и блистающей Москвой.

Дзержинский. Этот робко жмущийся к дальним окраинам столицы, малолюдный городок выглядел так, словно время и даже жизнь, здесь тянулись с заметным опозданием.

Но у таких миниатюрных тихих городков было неоспоримое преимущество: здесь без труда можно было отыскать любой адрес, дом, улицу и квартиру. И проехать город насквозь за каких-то сорок с лишним минут.

И побитую временем сталинку, где проживал Панкрат Рындин, Домбровский нашёл без труда. Как и его квартиру.

Старик был дома и открыл сразу после первого звонка.

У него были кучерявые седые волосы, лохматые седые брови и угрюмо поджатые губы. Рындин был одет в застиранную майку с эмблемой ФК «Спартак» и изношенные спортивные штаны.

— И чё вам надобно? — пробурчал он со злобным раздражением, рассмотрев удостоверение Николая.

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов, Панкрат Прокофьевич, — не смотря на грубость старика, Домбровский старался быть вежливым.

Старик, пошамкал губами, окинул майора недовольным взглядом буркнул:

— Обувь только снимите.

В этом требовании старика, как подумал Коля, крылась определенная издевка. Так как ковров в квартире не было, а старые полы были вымощены слоями грязи.

Превозмогая брезгливость, Коля прошел за дедом на кухню. Квартира, где проживал Рындин, выглядела старой и неухоженной. Обои во многих местах оборвались и отклеились. Деревянные двери скрипели при каждом движении, от старости на них осыпались чешуйки белой краски.

Старик подошел к небольшому столу с грязной скатертью, взял бутылку с водкой и быстро открутил крышку.

— Быть может вам не стоит… — начал было Домбровский.

Но Рындин, не слушая его, вылил часть содержимого бутылки в две чашки и одну, затем, протянул ему. Коля вежливо отказался, старик пожал плечами и на глазах у Домбровского залил в себя обе чашки.

Николай лишь недовольно вздохнул.

Рындин взмахнул рукой, указывая на один из свободных табуретов. Домбровский, подмелив, смел с табурета затвердевшие крошки и сел напротив старика.

— Ну, и че ты хочешь, майор? — уставившись на Николая покрасневшими глазами пропойцы, спросил Рындин.

Стараясь игнорировать исходящий от Панкрата запах перегара, пота и нестиранной одежды, Николай спросил его о автомобиле.

— Ну, да, — ответил Рындин, — есть у меня мой КАМАЗ. И чё?

— И зачем он вам? — спросил Домбровский.

— В смысле? — поморщился Рындин.

— Для каких целей? — медленно и громко уточнил Николай.

— Для работы, — фыркнув, ответил Рындин.

— Вы работаете? — удивился Николай.

— Да, а что? — пожал плечами старик.

— Но, вы ведь… — Домбровский прокашлялся и все-таки договорил, — у вас уже пенсионный возраст и…

— А я не хочу на пенсию, — снова пожал плечами Рындин, — мне нравится моя работа. И потом, — он издевательски ощерился, — чё мне, оставшуюся жизнь, выживать на те копейки, что мне наши чинуши назначат? Хрен там! Пусть они все сами живут на пятнадцать тысяч в месяц! А я, пока могу, — буду зарабатывать!..

Он взялся за бутылку с недопитой водкой, но Коля тоже тут же ухватился за её горлышко. Покрытые темно-алой паунтинкой лопнувших сосудов, глаза Рындина метнулись к лицу Домбровского.

— Думаю, вам лучше продолжить, когда я уйду, — твердо проговорил Домбровский, — а до тех пор, лучше воздержаться

Лицо Панкрата ярко выражало его желание послать майора подальше, но он сдержался.

— Чё тебе ещё надо, майор? — проворчал он, убрав руку от бутылки.

— Где вы были ночью двенадцатого марта, этого года? — спросил Коля.

Рындин фыркнул с таким видом, словно Домбровский спросил у него какую-то несусветную чушь.

— Ты думаешь, я помню?

— Постарайтесь вспомнить.

— Да ну, ну не знаю… чё… — растерянно пожал плечами Панкрат. — Или в рейсе, или здесь…

— В рейсе? Вы дальнобойщик? — уточнил Николай.

— Ну, так да… уже шестнадцать лет, как работаю в этой компании.

— Шестнадцать? — переспросил Николай. — Не малый срок.

— А то, — горделиво и заносчиво ответил Рындин. — Меня там все знают и уважают. Даже директор по… этой… логистики, во… со мной за руку здоровается! И только со мной, из всех водил!

— Я понял, — Николай поспешил прервать хвастовство Панкрата, — меня интересует именно двенадцатое марта.

— Слушай, майор, я так не помню, — покачал головой Рындин. — Но одно из двух: или я ехал куда-то с грузом, или бухал…

— Вы пьете всегда один?

— Нет, — тут же нахмурился дед, — что я, затворник, по-твоему, какой-то?! Иногда, это… с друзьями, иногда… да, сам тоже… А чё?

— В ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта ваш КАМАЗ был замечен возле Можайского переулка. Вы как-то можете это прокомментировать?

Рындин непонимающе скривился.

— Ты че-то путаешь, майор… не могёт такого быть.

Коля тут же достал распечатки с подробной документацией на автомобиль Рындина.

— Вот… это же номер вашего КАМАЗа?

Старик подвинул листы с информацией к себе, внимательно просмотрел и снова дернул плечами.

— Да… это номер моего грузовика.

— Тогда, как вы объясните вот это? — Коля выложил из своей сумки изображения с раскадровки видеозаписей. — Вот здесь, в тени, видите? Это ведь ваш КАМАЗ? Зелено-голубая кабина и серая фура.

— Ну, вроде да, но… Майор, я в этот район ваще никогда не заезжал…

— Уверены?

— Ну, да… — голос Рындина, однако прозвучал не слишком уверенно и убедительно.

— А кто-то, кроме вас, пользуется вашим грузовиком? — спросил Николай.

— Нет, конечно, ты чё! — Рындин выразительно развел руками.

— Тогда, как такое возможно? — чуть склонив голову к правому плечу, спросил Коля.

— Майор… я не знаю… — покачал головой старик.

Николай смерил его долгим изучающим взглядом. Домбровский пытался найти на лице или во взгляде старика признаки лжи, но ничего подобного не обнаружил. Или Панкрат Рындин говорил правду, или же был очень умелым актёром. В последнее верилось с трудом.

— А откуда у вас вообще, грузовик? Как вы его приобрели? — спросил неожиданно Коля.

Он сделал это специально, в попытке заставить старика понервничать и сбить с толку.

— Так это… ну-у… — Панкрат помедлил, не то вспоминая, не то выдумывая, что ответить, — накопил, на свои кровные… Ну, ещё это дачу продал, она все равно мне на хрен не сдалась…

— Дачу, значит, — повторил Коля, покивав головой.

Объяснения, старика выглядели, мягко говоря, не убедительно.

И Коля отметил, что стоит внимательно изучать все обстоятельства и детали, при которых Рындин, якобы, купил себе КАМАЗ.

— Где сейчас ваш грузовик? — спросил Домбровский.

— На стоянке компании, — хмыкнув, ответил Панкрат, — там же, где и все остальные грузовики.

— Адрес дадите?

— Конечно, чё.

Записав адрес корпоративной стоянки компании «Континент-сервис», где Рындин работал дальнобойщиком, Николай задал старику ещё несколько вопросов. Домбровский спросил Рындина о его прошлом, о семье, о предыдущей работе и настоящей специальности.

По словам старика, когда-то давно он был женат, но брак оказался неудачным, с тех пор он хранит верности холостяцкой жизни. Он радостно ощерился, надеясь, что Николай его поймёт. Но Домбровский никогда не понимал, чему радуются мужики, самодовольно заявляя, что они холосты, свободны и ни на что это не променяют. Николаю были чужды мысли о жизни с самим собой и для себя.

По специальности Рындин был электриком, но и года не проработал на этой стезе. Зато с молодости водил грузовики, ещё при Союзе, и приобрел немалый стаж.

— Да и люблю я дороги, — признался Рындин с неожиданной теплотой в голосе. — Здорово это, понимаешь майор? Бесконечная дорога впереди, ночь, ты в кабине грузовика, слушаешь Лепса или Круга…

— Как часто у вас рейсы? — перебил его Домбровский. — И куда чаще всего?

— Рейсы по расписанию, расписание каждую неделю новое, — слегка чопорно ответил Панкрат, — а куда… ну чаще всего Самара, Владивосток, иногда Мурманск или Владикавказ. А чё? Зачем тебе это?

— Надо, — не стал вдаваться в подробности Домбровский.

Панкрат Рындин, по мнению Коли, точно был персоной, которую требовалось изучить, но сперва нужно проверить его грузовик. Может так случится, что убийцы пользуются фальшивыми номерами, и этот старый пьянчуга тут вообще не причем. Во всяком случае, он мало кому может причинить вред, в своем то возрасте и с дрожащими от алкогольного тремора руками.

Попрощавшись с Рындиным, Домбровский направился на корпоративную стоянку «Континент-сервис».

БРОНИСЛАВ КОРШУНОВ

Воскресенье, 22 марта.

Фразу «Время лечит» Бронислав всегда считал бессмысленной и глупой. Коршунов искренне считал, что это лишь отговорка для людей, не желающих действовать, чтобы помочь даже себе.

Но сегодня, лежа с простреленной спиной и левой ногой, на снегу, под бездонной темной синевой ночного неба, Коршунов понял, что ошибался. Время все-таки лечит. Редко. Иногда. И лишь условно.

Но все же, прошло совсем немного времени, чтобы он очнулся и почувствовал, что может двигаться.

Однако, стоило ему шевельнуться, как спину тут же сжала свирепая боль. Коршунов сдавленно охнул, едва удержавшись, чтобы не закричать. Сомкнув челюсти, старший лейтенант издал низкое мычание и осторожно нащупал рацию на левом плече.

Несколько мгновений он не двигался, опасаясь, что из дома за ним могут наблюдать. Он не сомневался, что если заметят, как он тут ворочается то немедленно пристрелят.

Но он должен был действовать. Бронислав чувствовал, как из его ран сочится кровь. Пусть пули и не перебили жизненно важные артерии и, возможно, даже частично тампонировали раны, это не убережет его от кровопотери и последующей комы.

Коршунов нажал кнопку рации и проговорил:

— Прием. Меня кто-нибудь слышит? Товарищ генерал? Каульбарс? Прием?

Мгновение. Изматывающая напряжением короткая доля секунды. И вот в рации раздался оживленный голос Аспирина.

— Коршунов?! Жив?!

— Жив, — вздохнул Брон.

Он услышал ругательство Антона Спиридоновича.

— Что с тобой? Опиши положение?

— Я ранен в спину и левую ногу. Раны не опасные, но чертовски сковывают движение.

Больше ничего он добавлять не стал, опасаясь преувеличить угрозу своей жизни.

— Сам сможешь выбраться? — быстро спросил его Антон Спиридонович.

Бронислав знал, что должен ответить.

— Да, — ответил он.

— Ты уверен? — с сомнением спросил генерал.

Брониславу показалось, что в голосе Антона Спиридоновича он услышал тщательно скрываемую надежду. Аспирину очень не хотелось, санкционировать штурм или провоцировать террористов каким-то другим способом. Но он понимал, что должен что-то предпринять, чтобы спасти офицера своего управления.

— Да, — подтвердил Брон, мысленно обдумывая варианты своих действий.

Их было не много.

— Но, мне понадобиться помощь, — добавил Бронислав.

— Говори.

— Я доберусь до лестниц на заборе и, когда скажу, нужно чтобы кто-то перетянул меня на другую сторону.

— Не бойся, перетянем. Ты уверен, что доберешься до лестницы сам?

— Да, я тут… — Бронислав посмотрел на возвышающийся перед ним забор с висящими на нём веревочными лестницами и с усмешкой добавил, — не далеко. И я, думаю, мне понадобиться полицейский щит.

— Хорошо, — помешкав, ответил генерал Савельев. — Как скажешь. Когда начинаем?

— Ждите сигнала, — сказал Брон и прервал сеанс.

Коршунов вздохнул, посмотрел в ночное небо. Оно было непроницаемо темным, без единого даже самого тщедушного огонька крохотной звезды. Морщась от разгрызающей его плоть, боли в ранах, он подумал, что свет звезд придал бы ему уверенности.

— «А также сделал бы меня более видимым для бандитов в доме», — с невеселой усмешкой на губах, подумал Бронислав.

Он, кряхтя и охая, перевернулся на живот. Левую ногу тут же скрутила зверская боль. Да такая, что у парня невольно напросились слёзы на глаза.

— Ох, твою же мать!.. — выдохнул он с чувством.

Злые мысли о стрелке с автоматом, который наградил его такими незабываемыми ощущениями, придали дополнительные силы. Брон ползком, перебирая локтями по снегу, добрался до забора и взялся левой рукой за брус лестницы, а правой нажал кнопку на рации и сообщил о своей готовности.

С осторожностью ему спустили на канате громоздкий бронещит «Вант ВМ», которым пользовались бойцы спецподразделений.

Бронислав знал, что это хорошая и надежная штука. Во всяком случае пулям от «Калаша» Вант не по зубам.

Щит Бронислав, прикрепил себе на спину. Двадцать четыре килограмма за спиной то ещё удовольствие, особенно, когда ты ранен и вынужден как мартышка висеть на лестнице.

Но выстрелов не было. Бронислава благополучно перетянули на другую сторону, помогли спустится и немедленно переложили на носилки.

— Где мальчик? Что с ним? — всё время спрашивал Брон, пока его несли к скорой помощи.

— Нормально с ним всё, — ответили несущие его бойцы спецназа.

Стоящие вокруг полицейские глядели на Коршунова со смесью ужаса и восхищения. Для них он только что вернулся с того света. Он был героем и одновременно глупцом, который посмел заигрывать с смертью, которая, как известно, шуток не понимает.

Но он спас ребенка. Чуть было не заплатив за это собственной жизнью, но спас. Смог выхватить его из лап костлявой госпожи. По крайней мере сегодня. И поэтому был все-таки был героем. Глупым и безрассудным, по мнению многих, но героем.

В машине скорой помощи, когда врачи закончили колдовать над ранами Бронислава, к нему забрался генерал Савельев. Он быстро, почти формально, справился о самочувствии Брона и тут же начал задавать вопросы. Бронислав пересказал все, что говорил ему маленький Клим и лицо Аспирина потемнело.

— Мать их об дуб, а! — выругался генерал и прикрыл лицо ладонью. — Если мальчишка ляпнет про гибель своей матери ещё кому-то…

Он покачал головой.

— Я не удержу Каульбарса и он будет в полном праве начать штурм.

— А если, — Брон поморщился от толчка боли в спине, — если из-за этого, террористы что-нибудь подорвут или ещё кого-то убьют?

— «Если» плохой аргумент для такого человека, как майор Каульбарс, — покачал головой генерал. — Я навёл о нём справки. Он видит в штурме исполнение собственного долга. И уверен, что террористы откровенно блефуют, говоря, что у них есть страховка на случай штурма спецназа.

— Сомневаюсь, что это ложь, — покачал головой Бронислав, задумчиво глядя куда-то вниз. — Что они выиграют от своего блефа? Время? И что они с ним будут делать? Сидеть там с заложниками, пока Стас не раскроет убийство Белкиной? Не думаю, что они такие овощи.

— Думать и гадать можно бесконечно, — проворчал Аспирин, нахмурив седые брови. — Пока Стас не найдет их «страховку» нам нельзя дергаться. Я прямо холкой чувствую, что эта история может закончится крайне скверно для нас и для всего Управления.

— Значит мальчик должен молчать.

— Пока он спит, — буркнул генерал, — врачам пришлось вколоть ему кое-что с сильным седативным эффектом. Иначе было нельзя. Когда его привели к доктору он бился в натуральной истерике! Орал, плакал и звал мать. Кричал, что его сейчас придут убивать. Что люди в черных масках преследую и ищут его. Что они всех нас убьют и его тоже…

Генерал сочувственно и грустно вздохнул.

— У ребенка сильнейшая психологическая травма… не факт, что он сможет с ней справиться.

— До конца уже не справиться никогда, — проговорил Бронислав.

Генерал молча изучающе взглянул ему в лицо.

В этот миг дверь скорой помощи открылась и перед ними возник Ратибор Каульбрас.

Едва увидев лицо командира спецотряда, Брон понял, что сбылись их с генералом худшие опасения.

— Мальчик очнулся, — прорычал Каульбарс, по очереди глядя на Брона и Антона Спиридоновича, — хотите послушать, что он мне рассказал?! Хотите, чёрт бы вас побрал?!

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Воскресенье, 22 марта.

Когда мы въехали на территорию коттеджного поселка, где было совершено очередное убийство, мне показалось, что я погрузилась под воду.

Стало труднее дышать, на всё тело как будто воздействовало какое-то сверхъестественное давление. Оно медленно и неотвратимо стягивало мне грудную клетку и стискивало ребра. Казалось кто-то медленно затягивает на моем теле тугие ремни.

Одновременно с этим закружилась голова и от висков вязкой жидкой массой начала растекаться тяжелая глубокая боль.

Стас увидел, что я прижала пальцы к вискам и болезненно нахмурилась.

— Ника? — обеспокоенно проговорил Корниов.

— Всё хорошо, — торопливо ответила я, с зажмуренными глазами и повторила уже чуть более отчаянно и жалобно, — всё хорошо.

Характер головной боли сменился на дерганную пульсацию. Казалось, в моей голове интенсивно раздувались и сокращались отдельные доли мозга. Я непроизвольно сжала пальцами рук края своего сиденья.

Меня начинало лихорадить и ощутимо возрастала температура.

Это очень плохой признак, я твёрдо знала это. Такие болезненные ощущения возникали, когда кто-то, чье воспоминание пытается ворваться в мое сознание, умер в долгих кошмарных и кровавых мучениях. Кто-то, кому нарочно не давали умереть, чтобы он как можно дольше чувствовал всё, что с ним делают его мучители. Чтобы он видел собственную кровь, чтобы захлебывался ею и ощущал разрывающую его тело невыносимую бесконечную боль. Чтобы… чтобы он не портил… им «праздник»… чтобы не мешал получать удовольствие…

Меня замутило.

— Останови машину! Пожалуйста! — вскрикнула я.

Стас тут же дал по тормозам. Внедорожник чуть качнулся вперед, меня слегка бросилось вперед.

Часто и глубоко дыша, я поспешно отстегнула ремень безопасности, открыла дверцу и выбралась наружу.

— Ника!.. — Стас выскочил следом за мной.

Я сбежала с дороги, ринулась к зарослям кустарников. Спотыкаясь и пошатываясь не разбирая дороги пробежала несколько метров, прежде чем упасть на колени в снег. И тут меня вырвало.

Несколько секунд я сотрясалась в рвотных спазмах. Мне казалось, что неведомая сила с каким стервозным ожесточением выжимает и выкручивает мое тело, как мокрую тряпку. Эта сила, как будто желала вынудить меня выдать не только свой недавний ланч, но и все свои внутренности.

— Ника… — позади меня раздался неуверенный голос Стаса.

— Не подходи! — не оглядываясь назад, я предупреждающе выставила за спиной ладонь. — Пожалуйста, не подходи!.. Не надо!..

Я не хотела, чтобы Стас видел, что со мной происходит. Во всяком случае, чтобы он стоял рядом и видел всё в деталях.

Это не прекращалось. Боль нарастала в голове и просыпалась, ворочалась уже в животе.

Я ощутила короткий толчок и затем резкую дикую режущую боль в области солнечно сплетения и желудка.

Я истошно закричала и согнулась, обхватив себя руками за живот. Боль внутри меня рвала, резала и кромсала. Зажмурив глаза, продолжая дико кричать, я завалилась на бок и задёргала ногами. Из глаз обильно текли слёзы, я не переставала отчаянно и пронзительно кричать.

Я не слышала свой крик, только чувствовал эту невыносимую, непрекращающуюся терзающую меня изнутри зверскую боль. Бесконечную. Ненасытную. Чудовищную.

Ту самую боль, что вынесли они. Те двое, парень и девушка.

— Ника!!! Ника!!! Чёрт…

Рядом со мной присел Стас, я почувствовала его руки, я нашла его большую широкую ладонь и с чувством сильно, с надеждой, сжала.

Вместе с непрекращающейся болью нахлынуло видение.

Воя и плача от боли, я увидела мечущиеся размытые тени и смазанные силуэты.

Я опять видела все через какие-то непонятные туманные облака. Они наполовину заволокли уже знакомое мне помещение грузовой фуры. Той самой, в которой пытали несчастную Татьяну Белкину. Теперь, в этот раз, жертв было двое.

Я увидела обнаженную русоволосую девушку на прозекторском столе и темноволосого юношу, привязанного к стулу. Он был весь в крови, в его левом колене торчала массивная рукоять ножа. Юноша рыдал и выкрикивал проклятия в сторону двух толстых верзил, которые склонились над прикованной к столу девушкой.

Я видела, как дергалось и извивалось её тело, я слышала, как она надрывалась от боли, пока двое ублюдков измывались над ней. Эти двое огромных толстяков, как будто не обращая внимания на слёзы и хрипящие крики девушки, деловито резали её живот и грудь.

Эти двое здоровяков вновь были в тех самых светящихся неоновых масках с хищными улыбками.

Воспоминание схлынуло так же резко, как и возникло.

Я была в машине, меня обнимал и гладил по голове Стас. Всё ещё плача и ощущая сотрясающую меня лихорадку, я прижалась к нему, в отчаянии найти спасение.

Мне было необходимо, чтобы кто-то защитил и оградил меня от того ужаса, который я увидела, в котором только что пребывала.

— Всё хорошо, Ника. Всё хорошо… — Стас не знал, чем мне помочь, но поэтому просто пытался утешить меня.

Он и не мог мне помочь, равно как и не мог спасти от моих видений. Никто не мог.

Зато, пожалуй, только он мог утешить и успокоить меня. Заставить меня поверить и почувствовать, что я хотя бы отчасти в безопасности, что боль и ужас, которые я испытывала и видела, наконец, исчезли.

Чтобы успокоится мне потребовалось время. И пока я, дрожа и судорожно всхлипывая, жалась к Стасу, он обнимал меня, гладил по волосам и шептал успокаивающие ласковые слова.

Я далеко не сразу смогла успокоиться и прийти в себя. Мне нужно было найти в себе силы пережить испытанное только что потрясение.

Пугающее и шокирующее видение, однако, не желало покидать меня. Оно то и дело всплывало перед глазами рваными и нечеткими изображениями. Они были похожи на цветные пятна, которые возникают перед закрытыми глазами, если до этого долго смотреть на яркий источник света.

Прижав пальцы к пульсирующим вискам, ощущая прохладную испарину на лбу, я нетерпеливо ждала, когда призрачные «отпечатки» видения исчезнут.

Постепенно обрывочные изображения перед глазами блекли и, нехотя, таяли.

Мне становилось легче, дыхание выравнивалось, и я понемногу успокаивалась. Я старалась не думать, что сейчас, когда мы окажемся на месте обнаружения тел, меня ждут куда более жуткие и впечатляющие видения. Куда более яркие и реалистичные эпизоды последних минут жизни парня и девушки, которых убили сегодня ночью.

Я пыталась морально подготовить себя к этому. Стас видел это и не торопил меня, но я знала, что каждая минута промедления может стоить жизни или заложникам, или другим, новым жертвам этих больных садистов! Я не имела морального права медлить или как-то задерживать Стаса!

— Я готова, — пересилив себя и собравшись с духом, произнесла я.

Я очень надеялась, что Стас не услышал в моем голосе скрываемого страха из-за того, что мне придется сейчас увидеть и пережить.

Я старалась приободрить себя и собрать остатки выдержки. Я отлично знала, что сейчас мне предстоит с головой погрузиться в вязкое, жутко грязное и отвратительное болото из садисткой жестокости и кровавого торжества человеческого безумия!

Я не была готова, я не хотела, я в который раз прокляла свое же проклятие! В который раз, я мысленно ненавидела собственную природу!

Стас осторожно припарковался возле чернеющей в ночи лесополосы. Она густым гребнем темных мертвенно безлистных деревьев, с растопыренными острыми ветвями, покрывала несколько холмов в округе.

Этот небольшой, но густой лес, с голыми костлявыми деревьями, сам напоминал собой огромный мрачный скелет какого-то древнего и гигантского чудовища. Громадным сплетением росчерков черных веток, небольшой лес застыл на горизонте, между ночным небосводом и укрытой островками снега землей.

От лесополосы веяло зловещей и угнетающей жутью. Эта серовато-сумеречная местность, как будто идеально подходила для свершения самого жуткого и омерзительного зла — убийства. Убийства ради извращенного удовольствия, ради торжественной экзальтации и даже плотского удовлетворения.

Что может быть одновременно более гадким и ужасающим?

Я выбралась из машины следом за Стасом. В ногах чувствовалась патологическая вялость.

Я не хотела туда идти, не хотела ступать в тень этой лесополосы.

Я совсем не хотела знать, что она скрывает.

Вокруг лесополосы, в ночи, сверкали мигалками несколько полицейских машин с включенными фарами и скорая помощь.

Давно привычная, для меня, картина.

Непривычно было только видеть четверку полицейских, которые с бледными лицами и отрешенными взглядами, молча курили в сторонке. Я обратила внимание, что у всех четверых дрожат руки с сигаретами.

А чуть дальше, офицер полиции и мужчина в синей куртке фельдшера скорой помощи успокаивали другого полицейского, который буквально бился в истерике.

— Это не возможно! Не возможно! Нельзя так… нельзя чтобы такое случалось с людьми! Это же… это же… безумие! Просто безумие! Такого не должно происходить!.. Г-господи… — схватив фельдшера за ворот куртки, истово твердил полицейский.

— Спокойнее, спокойнее дружище, давай-ка выпей вот это… тебе должно полегчать… — приговаривал фельдшер, пытаясь убедить плачущего молодого полицейского выпеть седативный препарат.

Мы со Стасом подошли к красно-белой полицейской ленте, ограничивающий проезд и проход к лесополосе. Лента, чуть влажная, дрожала и качалась от толчков ветра.

Стас приподнял её, и мы пробрались на огороженную территорию.

Здесь к Стасу немедленно подбежала суетливый бритоголовый полицейский.

— Добрый вечер… — поздоровался он.

— Неужели? — хмыкнул в ответ Стас.

Полицейский растерялся, удивленно захлопал глазами и посмотрел на меня. Я устало улыбнулась ему, взглядом извиняясь за грубость Стаса.

— Где тела? — проворчал Стас.

— Там… в глуши лесополосы, — полицейский неопределенно махнул фонарём в сторону гигантского черного щетинистого силуэта небольшого лесного массива, — я вас провожу.

— Нет нужды, — с хмурым лицом ответил Стас и забрал у полицейского фонарик.

Мы встретили ещё нескольких полицейских, которые с фонариками рыскали по округе в поисках подозрительных объектов и возможных улик.

Я и Стас шагали в тягостном и мрачном молчании. Мы оба догадывались, что нам сейчас предстоит увидеть.

Лесополоса надвигалась на нас с каждым шагом и увеличивалась в размерах, заслоняя собою небо.

Неожиданно я остановилась и взяла Стаса за руку.

Корнилов удивленно и вопросительно посмотрел на меня.

— Дальше мне лучше идти одной, — тихо сказала я. — Дай мне, пожалуйста, фонарик…

— Что?! — ахнул Стас. — Нет, Ника, я не могу пустить тебя туда одну…

— Стас, — я печально взглянула на него и тяжело сглотнула, — пожалуйста… так нужно. Я… я должна быть одна.

— Почему?!

Я на мгновение замолчала.

Как ему объяснить? Он ведь не ощущал стремительно уплотняющегося воздуха и нарастающего из лесной глуши шипящего шепота слабеющих голосов.

Стас, при всём желании, не мог чувствовать притаившиеся во мраке леса сгустки воспоминаний, переполненных кричащими эмоциями боли, ужаса, печали и отчаяния. Он не слышал молящих и плачущих голосов этих, ныне, бесформенных и бестелесных, брошенных в одиночестве, призрачных сплетений человеческих чувств.

Они желали показать мне, что с ними произошло, жаждали, чтобы я увидела это. Но только без свидетелей, без лишних глаз.

Они категорически не желали, чтобы я лицезрела их в присутствии кого бы то ни было.

— Пожалуйста, Стас, — едва не умоляющим голосом, попросила я, — позволь мне дальше пройти одной… со мной все будет в порядке… правда…

Стас несколько мгновений глядел на меня. Я видела, что ему трудно согласится. Но всё же он коротко кивнул и вручил мне полицейскую рацию.

— Ты же умеешь её пользоваться?

— Умею, — прошептала я и скромно улыбнулась.

По взгляду Корнилова было заметно, что ему пришлось морально переступить через себя, чтобы позволить мне одной двигаться дальше, в темноту, в густеющих среди деревьев мрак.

Я, не оборачиваясь, ступала вперёд. Я не спешила, сохраняя обычный темп.

Мое дыхание постепенно становилось учащенным и более затрудненным. Виноват был ночной воздух, который стал невыносимо плотным, душным и тяжелым. Мне казалось, что с каждым шагом в сторону лесополосы я погружаюсь под воду.

Удары моего сердца стали низкими, басовитыми и немного гудящими. Воющий гул нарастал внутри моей головы и, словно шелест сухих листьев поздней осенью, усиливался шепот голосов.

Голосов воспоминаний.

Пугливых. Робких. Страдающих.

Освещая себе путь светом фонаря, я вошла в лес. Я как будто переступила черту. Границу, разделяющую два мира, два измерения существования. Живого будущего и мертвого прошлого.

Леса вокруг меня больше не было. Я шла в дыму, по длинному прямоугольному коридору с металлическими стенами, полом и потолком.

Металлический пол под ногами, в такт моим шагам, отзывался едва слышным утробным звоном.

Расползающийся вокруг дым или пар вился вокруг моих ног, пытался окутать мое тело.

Я оглянулась назад, и по груди у меня сполз царапающий холод. За моей спиной коридор точно так же вытягивался в другую сторону и растворялся в облаках дыма. Этот металлический короб, как будто не имел ни начала, ни конца.

Под ногами что-то влажно чавкнуло. Я опустила взгляд, через несколько мгновений, когда мне удалось присмотреться к полу, я увидела темную влагу возле своих кроссовок. Когда дым, наконец, чуть рассеялся, я смогла различить отчетливый багровый оттенок этой влаги.

Кровь.

Я посмотрела дальше, вперед. Везде, в «проталинах» дымчатой завесы виднелась растекающаяся десятками кривых ручейков темная кровь. Очень скоро она запачкала мою обувь, несколько капелек даже попали на мои джинсы внизу.

Я отчаянно старалась игнорировать панические приступы. Я прогоняла страх, норовивший вцепиться мне в горло и задушить в своих свирепых объятиях.

Крови на полу становилось больше, она растекалась все обильнее и быстрее. Откуда-то спереди, из глубины облачного дыма раздался крик.

Я узнала голос девушки, которую убийцы в масках пытали в моем предыдущем ведении. Я ускорила шаг, ринулась вперёд, шлепая кроссовками по темным кроваво-багровым лужам.

Меня обуревала смесь чувств. Оголтелое будоражащее глубину сознание паническое чувство смешивалось с рьяным стремлением узнать истину. Или хотя бы подобраться к ней. Получить возможность понять и ответить на все пять важнейших в любом следствии вопросов: «Где? Когда? Как? Почему?.. Кто?!».

Пока что Стас и его группа знают ответы лишь на первые три вопроса, да и то не полностью.

Крик девушки повторился, быстро перерос в плач. Затем я услышала грязную ругань незнакомого молодого парня.

Неклюдов. Сейчас он, связанный и раненый, беспомощно наблюдает, как медленно убивают его девушку. Она рыдает от боли и зовет его на помощь, но все, что может парень — это слать проклятия на головы двух подонков в масках.

Резко потух свет. Я в страхе застыла на месте.

Сердце из груди допрыгивало до горла. По всему разгоряченному от адреналина телу растекалась нервная пульсация.

Несколько секунд я, вдыхая неожиданно сухой и горький воздух, вертелась по сторонам.

И тут на стенах, вокруг меня вспыхнули ярко-зеленые и лиловые глаза-крестики с жуткими карикатурными улыбочками.

Они во множестве сияли прямо со стен, быстро зажигались новые огни глаз и улыбок.

С опаской глядя на эти жуткие неоновые личины, я торопливо шла вперёд. Из глубины коридора вновь и вновь звучали страдальческие крики девушки и надрывающийся мужской голос, истерично и яростно выкрикивающий отборную брань.

— Номер! — пророкотало нечто в моей голове. — Номер!

— Номер! — вторил ему другой, похожий, но чуть шепелявый голос. — Номер!

— Но-омер! — хором низко и тяжело провыли оба голоса.

— Но-омер! — это уже звучал целый хор.

Звук голосов крепчал, усиливался. Я морщилась от нарастающей ломящей боли в висках и темени.

Гудящий хор голосов пружинистыми и болезненными волнами отзывался во всем теле. Становилось трудно дышать и передвигаться.

— Номер! Но-о-оме! Но-о-о-омер!!! — неистово выли голоса.

Маски сверкали с металлических стен, мимо подошв моих кроссовок растекались темно-багровые ручьи крови.

Безумный сюрреалистичный ужас сводил с ума. Я заткнула уши руками и закричала от боли и страха.

— Но-о-о-омер! Но-о-омер!… - голоса масок искажались, вибрировали и ломались.

— Да что за номер… — процедила я, чувствуя, как от боли в разрывающемся черепе из-под моих пересохших век вытекают пекущие горячие слезы.

Я замолчала, когда ощутила… нечто.

Нечто новое, чужое, неизвестное. И… и состоящее из кромешной гадкой и убийственной злобы. Злобы, питаемой соитием ненависти и маниакальной алчности.

Это была некая сила. Некая бестелесная, но мощная и сокрушительная стихия.

Я уже встречала подобное. Это… это была чья-то воля. Чье-то страстное желание. Бесконтрольная и свирепая жажда.

Что-то вдруг врезалось в мое правое голенище, я вскрикнула от боли. Удар вышел болезненный, с глубокой тупой болью.

Видение вокруг меня в раз рассеялось.

Хватая ртом холодный воздух, жадно втягивая его в себя, я усиленно массировала ушибленную ногу.

Видение испарилось, и я не заметила торчащую прямо поперек неприметной тропки толстую ветку кустарника.

— Чтоб тебя… — обиженно пробурчала я.

Нога, к моему неприятному удивлению, болела все сильнее.

Чёрт… наверняка будет синяк.

Вкрадчивый древесный хруст заставил меня поднять взгляд в верх.

Я так и застыла. Готовый вырваться крик ужаса застрял в горле. Все тело стянула тугая судорога, я буквально примерзла к месту, где стояла. Я была не в состоянии двигаться, дышать и думать…

Все, что я могла — это смотреть. Смотреть на них.

Два бледных жестоко искалеченных тела, в которых трудно узнать молодых парня и девушку.

Они оба были распяты на вкопанном в землю металлическом столбе и овеяны неоновым зловещим ядовито-зеленым, чуть туманным, светом. Они были привязаны и прикованы спина к спине. Их руки, ноги и шеи туго и прочно перехватывали десятки ярко сияющих неоновых гирлянд. Точно светящиеся гигантские черви или змеи гирлянды, казалось, душили два безжизненных тела в своих объятиях.

Земля под ними была залита кровью.

Тело несчастного Влада Неклюдова было буквально распорото и растерзано. А лицо мертвого юноши, темной кляксой, закрыв наклеенный из черной изоленты крест.

Стас говорил, что такой же точно крест «перечёркивал» и лицо Татьяны Белкиной.

Обретя способность двигаться, прижав руки ко рту и не в силах отвести взгляд от кровавого кошмара, я пятилась назад.

Шелест… похожий на тихий и печальный голос. Нет, два голоса.

Я никогда с ними не разговаривала, но я слышала, как они кричали и я мгновенно их узнала.

Влад и Надежда. Два любящих друг друга сердца. Две души, у которых с безжалостной жестокостью отобрали их счастье, которое они не успели даже распробовать. Два клубка воспоминаний, обреченных теперь вечность беспокойно скитаться по миру, ни кем незамеченные и никому не нужные.

За страхом и ужасом, последовало чувство невыносимой горечи и сожаления. Я заплакала. Тихо, горько, тяжело.

Я больше ничего не могла в этот момент, только плакать и слушать шепот голосов их воспоминаний.

Я не сопротивлялась им.

Стоя посреди ночного леса я вслушивалась в плачущие и смеющиеся голоса, смотрела и запоминала «кадры» из пережитых лет Влада и Надежды.

Вокруг меня поднялся и плавно закружился водоворот тускло сияющих пылинок. И вместе с ним в моем сознании одно за другим, замелькали десятки и сотни воспоминаний Влада и Надежды.

Первые дни рождения, яркие торты, покупка велосипеда, поход с родителями в парк развлечений, просмотр мультиков, покупка котенка, первые спортивные достижение, новое платье, первая пятёрка в дневнике, яркий новый год, полет на самолёте.

Первая драка, первые слёзы, первый поцелуй. Выпускной бал, вечер в клубе и рассвет…

Тот самый рассвет после последнего звонка, который предвещает начало новой, необыкновенной и яркой, взрослой, жизни. Жизни, ради которой мы все, предвкушая свое блистательное будущее, так хотим скорее повзрослеть. Жизни, которой у Влада и Надежды никогда не будет.

Её отобрали у них, бросили на пол и с остервенением растоптали. И так же, с необъяснимой патологической жестокостью, сломали об колено жизни родителей и близких Влада и Надежды.

Воспоминания схлынули из моего сознания. Они просто закончились, иссякли. Больше не осталось ничего.

Судорожно всхлипывая, чувствуя нервную дрожь и жар во всем теле, я увидела, как водоворот странных пылинок в воздухе собирается в моих руках. На моих ладонях собралась уже солидная горсть тускло серебрящихся пылинок.

Они были похожи на невесомые миниатюрные осколки какой-то посуды или очень мелкие обломки чего-то металлического.

Зажмурив глаза, я, поддавшись необъяснимому наитию, накрыла одной ладонью другую, сложив их ковшиком.

— Я сделаю всё, что смогу… — прошептала я в ночь. — Обещаю вам…

Я разомкнула ладони, чтобы развеять серебристую пыльцу, но вместо неё на моих ладонях оказались… две бабочки.

Я, оторопев и лишившись дара речи, ошарашенно и шокировано взирала на них.

Я плохо отдавала себе отчет в происходящем. Может быть это ещё видение? Может быть я вовсе потеряла сознание и впала в какой-то бред?

Но нет. Это была реальность.

Иная. Необъяснимая. Жутковатая и таинственная.

Реальность… Моя, реальность.

Крылья бабочек переливались оттенками лучистого серебра. Они выглядели настолько же неуместно посреди холодной мартовской ночи, насколько необъяснимыми и непонятными были мои видения.

Стоило мне шевельнуться, как обе серебряно-белые бабочки почти синхронно взлетели вверх и упорхнули куда-то в ночь. А вместе с ними стихли звуки голосов моих видений и померкли в ночи, мелькавшие перед моими глазами, обрывки эпизодов двух оборванных жизней.

— Простите… — чувствуя остывающие слёзы на щеках, прошептала я в пустую ночь.

Я плакала и молча злилась на себя.

За что? Не за то, что не помогла им, не помогла Стасу вовремя поймать двух подонков, до того, как они совершили это убийство. Это было невозможно…

Я злилась на себя из-за того, что всегда моим самым сокровенным желанием было избавиться от моего проклятия. Перестать видеть эти гребанные видения! Жить обычной жизнью нормального человека!

Чтобы мне не приходилось набираться сил и смелости, перед тем, как зайти многолюдное место. Чтобы мне не приходилось просыпаться в истерике и поту, посреди ночи. И, содрогаясь от ужаса, увиденного, тихо рыдать в своей постели, не смея рассказать о происходящем никому, кроме Лерки или Стаса.

Я очень хотела избавиться от этой «уникальной» и мучительной возможности, помогать ловить и останавливать монстров в человеческом обличии, как эти толстяки в неоновых масках. Я мечтала об этом… О простой, обычной жизни. О простой, обычной и, поэтому, счастливой жизни.

И сейчас, стоя перед двумя телами замученных и растерзанных молодых людей, я почти ненавидела себя за своё желание и несбыточную мечту. Меня мучил необъяснимый стыд, болезненная совесть и бессильное сострадание.

Глупо?.. Глупо, чувствовать за собой неоправданное ничем раскаяние и вину? Да… Да, наверное… Так и есть! Это полный идиотизм!.. Может я, понемногу и вовсе схожу с ума?

Я смирилась со своей судьбой? Если да, то почему я не могу перестать желать избавиться от своего проклятия?

Я крепко зажмурилась, быстро и протестующе покачала головой. Промозглый и холодный воздух жег мокрые от слёз щеки.

Я поднесла ко рту рацию и вызвала Стаса.

Я стояла спиной к Владу и Надежде, пока не увидела пробивающийся через стволы деревьев рыскающий луч фонаря Стаса.

Корнилов молча подошел ко мне, положил руку на плечо, легонько сочувственно сжал. Он не спрашивал, но я знала: Стас ждёт результатов.

— Как ты? — спросил он тихо и осторожно.

Я неопределенно покачала головой. Не хотелось говорить правду, и лгать тоже не хотелось.

Паршиво и гадко. Разве в такие моменты бывает по-другому?

Стас это знал и спросил не ради ответа, а лишь, чтобы проявить заботу. Так он пытался защитить меня. И я ему за это безумно благодарна.

— Это ещё не всё, — произнесла я и, развернувшись, прошла мимо распятых изуродованных тел на столбе.

Стас, помедлив ринулся за мной.

По неприметной тропе, растаптывая мелкие ветки и прошлогодние листья, топча сугробы снега, мы спустились к неприметному оврагу. Он был сплошь засыпан хворостом, полусгнившими или засохшими листьями. На белых «облачках» снежных кучек все это выглядело, как грязь.

Стас удержал меня за руку, когда я уже хотела спуститься на дно оврага.

— Ника, стой… здесь может быть опасно.

— Нет, — рассеянно, но уверенно ответила я.

— Откуда ты знаешь?

— Они были здесь и спускались без проблем.

— Неклюдов и его девушка? — спросил Корнилов, когда мы ринулись вниз по скользкому, но пологому спуску.

— Нет! — звонко крикнула я. — Они… Маски…

— Маски, — помолчав, отозвался Стас.

Я знала, как он ненавидит разные прозвища убийц и других преступников.

Корнилов, не без оснований, считал, что клички способствуют популяризации убийц и тем ужасам, которые они творили.

Кто-то может сказать, что ни один нормальный человек не способен считать серийного убийцу популярным или подобным образом думать о его преступлениях. Не говоря уж о том, чтобы, не дай боже, восхищать им…

Но, как насчет Теда Банди, которому поклонницы (Черт побери! «Поклонницы»!) писали восторженные письма в тюрьму? А за другого, такого же подонка, спятившая фанатка и вовсе собралась выйти замуж.

Дико?! Невероятно?! Цинично и мерзко?! О, да…

Но одной из сегодняшних бед человеческой цивилизации является неоспоримый факт смешивания и размытия представлений о добре и зле, о хорошем и плохом. А четкая граница, какая должна быть между явно черным и неоспоримо белым, размывается, превращаясь, в невразумительное и стремительно расползающееся серое пятно.

Возникает вопрос. А человечество вообще когда-то соблюдало эти границы и правильные представления?.. Ведь они если и приблизительно одинаковы, то лишь для большинства. Но уж точно не для всех.

Выразительное доказательство мы со Стасом только что оставили за спиной…

Возможно мне показалось, но когда мы спустились в овраг, окружающий нас ночной лес как будто стих. Все вокруг как будто замерло в злорадном предвкушении.

Я уже ощущала новый приступ видений. Он набегал волнами, захлестывал и норовил утянуть в омут новых воспоминаний.

Переступая через многочисленные сломанные ветки, заполненные снегом и грязью ямы, мы со Стасом приблизились к центру оврага.

Здесь, возле полусгнившего бревна и утопшего в почве камня, мы нашли темное выжженное пепелище. Оно было остывшим и даже чуть припорошено снегом, но… относительно свежее.

Стас присел возле него, подобрал с земли палку и уныло поковырял пепел с обрывками какого-то обуглившегося трепья.

Я не отводя взгляда глядела на выболевшую в теле почвы черную язву кострища.

Именно сюда меня манил источник воспоминаний, именно здесь я ощущала бурный эпицентр пережитых чувств, эмоций и мыслей.

Только на этот раз это были не Влад и Надежда. Это были… они.

Это были их воспоминания.

Наполненные гадостной и омерзительной жаждой боли. Невыносимой, для них, жаждой причинять боль и мучения. Воспоминания убийц.

Они были так перенасыщены хищной и кровожадной тьмой, обитающей в темнейших закоулках человеческого сознания, что мне стало дурно.

У меня подкосились ноги, в раз закружилась и заболела голова. В глазах потемнело, болезненная гадкая слабость разлилась по телу и тупая, тяжелая и давящая боль зародилась в области затылка.

— Ника! — испуганно воскликнул Стас и бросился ко мне.

— Всё… нормально… — стоя на четвереньках, хрипловатым голосом ответила я. — Всё… х-хорошо…

Я попыталась подняться, но вместо этого завалилась на бок и мне показалось, что покрытая снегом, промёрзшая земля, словно втянула и вобрала меня в себя.

Я падала и тонула. Я повисала в бездонной черной мгле и плыла в ней.

Затем, надо мной, словно через водяную поверхность проступили очертания этой самой лесополосы.

Изображение исказилось. Я увидела одного из толстяков, в сиреневой маске.

Он не торопливо шел по лесу и снег вкрадчиво скрипел под его тяжелыми шагами.

Я наблюдала за ним, словно находилась за спиной и могла выглядывать из-за плеча. Хотя в реальности, он был бы выше меня больше, чем на голову.

Находясь, за необъяснимой, похожей на воду, преградой я наблюдала за действиями преступника.

Я обратила внимание на его фартук-он вымок и отяжелел от пропитавшей его темной крови.

Я подавила накатывающий рвотный позыв и заставила себя смотреть. Хотя внутри меня всё сворачивалось тугим клубком, а созерцание убийцы вызывало смесь тошнотворного отвращения и скручивающего душу страха, я продолжала наблюдать за ним.

Как же мне хотелось, чтобы он оступился, упал, поранился… Чтобы оставил хоть что-то, что могло бы привести следствие к нему и его подельнику!

Толстяк присел в центре оврага и неторопливо развёл огонь. У него все было подготовлено. Он швырнул в пламя сначала комок из одежды, который до этого нес в руках.

Несколько минут вместе с чудовищем в маске, я смотрела, как сгорает в хищном пламени одежда Влада и его девушки. В этом действии я усмотрела мрачный и, даже, издевательский, со с стороны убийцы, символизм с похабным гнусным намеком.

Убийцы в масках, точно так же, «сожгли» и уничтожили Влада и Надежду. Точно так же, как их одежду, убийцы в масках, с пренебрежением растерзали двух, ни в чем не повинных, молодых людей.

Воспоминание вдруг тронула странная рябь. Изображение перед глазами исказилось, дрогнуло.

Это было похоже на помехи на экране испорченного компьютерного монитора. Я постаралась подобраться ближе, чтобы ничего не упустить.

И в этот момент увидела, как толстяк в маске медленно, как будто нехотя, снимает свою темную рубашку в клетку.

Он скомкал её швырнул в огонь. Из пламени тут же вырвался сноп шипящих искр. Поднявшееся на миг пламя, озарило лес желто-рыжей вспышкой, от которой шарахнулись в сторону тысячи темных теней деревьев.

Я успела разглядеть на ней несколько темных пятен, прежде чем её охватило ненасытное пламя костра.

А затем видение взорвалось брызгами, точно вода, в которую с силой швырнули камень.

Я очнулась полулежа на руках у взволнованного Стаса. Корнилов, склонившись надо мной, пристально и обеспокоенно меня рассматривал.

— Ника?..

Я хотела было рассказать, что увидела, но меня отвлек контур дрожащего света на плечах и волосах Стаса.

Я отклонилась в сторону, посмотрела за спину Стасу и мои глаза округлились от удивления.

Стас тоже обернулся и ошарашенно выдохнул.

В трёх-четырех метрах от нас полыхало бурное пламя костра. Извивающиеся остроконечные щупальца пламени тянулись вверх, выплевывая россыпи тлеющих искр.

Вокруг огня танцевали дрожащие красно-оранжевые отсветы. Они врывались в плоть темноты, отгоняя когтистые тени растущих вокруг безлистных деревьев.

Внутри огня я увидела знакомую расцветку. Меня тут же пронзило лихорадочным нервным возбуждением.

— Стас! — воскликнула я. — Рубашка!..

Но Корнилов уже и сам прыгнул к огню, на ходу поднимая из снега случайную палку. Стас молниеносно вонзил палку в пламя и рывком выбросил на снег полыхающую клетчатую тряпку.

Корнилов носком ботинка забросил на клетчатую рубашку снег и начал затаптывать пламя. Рубашка погасла.

Стас несколько мгновений с хмурым видом смотрел на полусгоревшую гигантского размера клетчатую рубашку, а затем медленно перевёл на меня взгляд.

Я посмотрела в его серебристо-серые глаза и увидела, что Корнилов глубоко потрясен. Он ко многому привык, за время наших совместных расследований, но только не к такому.

— Ещё скажи, — медленно проговорил он, — что ты видела это пламя в его воспоминаниях…

Он кивнул на клетчатую обгоревшую тряпку, в которую превратилась рубашка.

— Да, — кротко и тихо ответила я.

Стас шумно вздохнул, на миг зажмурился и открыв глаза покачал головой.

Затем обернулся на бодро и ярко полыхающий костёр.

— Когда мы пришли, всего несколько минут назад, здесь было холодное кострище, — нарочито спокойным тоном проговорил Стас.

— Да, — снова едва слышно, повторила я и посмотрела на огонь.

Меня за спину обнимал щекотный влажный холод, касание морозного шепота взбиралось по коже шее и пряталось в волосах.

Невозможно. Не реально… Так не бывает! Это, чёрт побери, нарушает все известные и допустимые границы восприятия!

Но… тем не менее, здесь и сейчас, это случилось.

Часть воспоминания, часть прошлого, внезапно стала частью настоящего.

Корнилов тоже смотрел на огонь и задумчиво хмурился.

Я понимала, что Стас неумолимо пытается найти хоть какое-то логическое и закономерное объяснение этому явлению. Но ни я, ни Стас не знали, как это объяснить. Даже теоритически. Не было даже предположений.

У нас на руках был лишь очевидный факт — часть моего видения, внезапно и резко стало явью. Стало частью реальности. Нашей реальности.

Как? Не знаю…

Почему? Тоже…

Почему такого не случалось раньше? Если б я знала…

Стоп! А точно не случалось?.. Я вспомнила видение, которое настигло меня в доме Тимофея Горна. Тот момент, когда в драке Горн ударил своего противника бутылкой… И те осколки. Я тогда подумала о халатности Тимофея — он не убрал с полу эти осколки.

А что если он всё-таки убрал и… и их там не было, до моего прихода?..

Волнительная дрожь пульсирующими толчками пробежала по коже спины и шеи, перебралась по плечам и сползла к груди.

Мне стало необъяснимо и невероятно жутко.

Стас, тем временем, двумя пальцам что-то аккуратно извлек из чудом уцелевшего нагрудного кармана на рубашке.

Я присмотрелась и увидела, что Стас под светом фонаря внимательно разглядывает какой-то маленький прямоугольничек. Я поднялась и несмело приблизилась к Стасу.

— Это визитка? — чуть нахмурившись спросила я.

— Да, — Стас почему-то злорадно и довольно улыбался.

— А что-ты пытаешься на ней увидеть?

— Подойди по ближе, — сказал Корнилов.

Он опустил руку ниже, чтобы я могла увидеть карточку. Это была визитка с логотипом и контактами магазина запчастей и комплектующих для грузовых автомобилей.

— Видишь, какое у визитки покрытие? — Стас аккуратно указал мне на гладкое, чуть поблескивающее покрытие поверхности карточки. — Современные полиграфии используют всякие ламинации, лаки, тиснения и прочее. И эти материалы имеют очень полезное, в нашем случае, свойство.

— Какое? — тут же спросила я, внимательно рассматривая карточку.

Стас достал свой смартфон, открыл приложение для написания текста на весь экран. Он что-то изменил и экран телефона озарился электронно-синим, ярким светом.

— Что это? — не поняла я.

— На этом приложении можно менять цвета как угодно, — ответил Стас, — я выбрал режим цветов, наиболее соответствующий спектру УФ-излучения.

Он поднес визитку к телефону почти под прямым углом. Я затаила дыхание. Визитка тускло сверкнула синевато голубыми бликами и очертила бледное, сероватое пятнышко. Это был очень четкий и жирный отпечаток папиллярных линий очень толстого пальца.

— Стас… — шепнула я. — Это же…

— Да, это палец владельца рубашки. — довольно и хищно ощерился Корнилов. — Ну, здравствуй, ублюдок.