Неоновые росчерки

Эпизод тридццать первый. Порождение кошмара

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Вторник, 24 марта.

Когда возмущенные журналисты, наконец, разъехались, Стас разрешил мне войти в автомобиль для перевозки арестованных.

Я попросила его, чтобы он приказал всем отойти подальше от «Урала», в кузове, которого сейчас обитало чудовище.

Несмотря на то, что я сама убедила Корнилова позволить мне увидеть воспоминания задержанного убийцы, меня одолевали подкатывающие приступы навязчивого опасения.

Я отчетливо могла себе представить, что может ожидать меня в сознании кровожадного озлобленного садиста, испытывающего неземное «удовлетворение» от причинения боли беспомощной жертве.

Не могу сказать, что я была к этому готова. Я бы, разумеется, предпочла вообще никогда не находиться поблизости от людей, совершивших предумышленные убийства. И ещё меньше, хотела бы видеть воспоминания людей, которым не посчастливилось примерить на себе роль жертвы, какого-нибудь психопата.

Мне потребовалось время, чтобы собраться с духом.

Несколько минут, в одиночестве, я стояла перед полицейским «Уралом», с узкими зарешеченными окнами в сером кузове.

Я настояла, чтобы меня оставили одну. Чтобы никого другого, кроме меня и задержанного преступника, внутри автозака не было.

Стас был против. Его ужасала сама мысль, что я могу остаться наедине с одним из «Масок». Ему было невыносимо даже представить, что я буду одна, один на один, с тем, кто пытал, резал и убивал Татьяну Белкину, кто измывался на Неклюдовым и, кто терзал тело несчастной Сомовой.

Но, так было нужно. Любое присутствие, любой лишний человек, мог затмить воспоминания убийцы и помешать мне увидеть что-то, что могло бы помочь поймать остальных «Масок».

Я вздохнула. Ощущение было, как перед прыжком с вышки в бассейне. Только вместо воды… Непроглядное, густое и вязкое болото. Оно непроницаемо чёрное, с грязно-багровыми, кровавыми разводами. Тьма и кровь, безудержный страх и бесконечная боль.

И у этого болота нет дна, нет берегов, и ограничено оно лишь извращенным, порченным, кошмарным сознанием, в котором существует.

Я снова вздохнула, с отчаянием, чуть сжала кулаки и шагнула вперёд. Звук моего шага, казалось, раздался со шквальным эхом, поднимающимся ввысь и вибрирующим в хрустящем от мороза воздухе.

Я сделала второй шаг. Он был намного тяжелее первого. Тело, как будто, стало каменным и вялым одновременно. Мне буквально приходилось прилагать усилия, чтобы пройти каких-то несчастных десять шагов до автозака.

Я смотрела на дверцу кузова. Сейчас я зайду туда и окажусь в одной клетке со зверем, в низменной человеческой интерпретации.

Последние несколько шагов до машины, были такими, будто я шагала по пояс в воде и плотность в ней была, как в израильском Мёртвом море, в котором подобные действия и вовсе невозможны.

Открыв дверцу автозака, я поднялась по узким металлическим ступеням и вошла внутрь.

Короткий всплеск стремительно нарастающего чувства опасности. На несколько секунд цепенящее ощущение сковало, сжало и сжевало мое тело. А, в следующий миг я увидела его.

В рассеивающемся утреннем, серо-голубом сумраке, при тусклом свете из зарешеченных окон, он сидел в дальнем конце кузова.

Междутнами было около пяти-шести метров и крепкая решетка, разделявшая кузов на две половины.

Он, один из них, один из тех чудовищ в сияющих зловещих Масках, сидел здесь, напротив меня. Вольготно восседая на сидении подле стены, он свесил голову вниз и его жирные русые патлы немного скрывали лицо.

Я сделала несколько шагов, приблизившись к решетке. Я не отводила от него взгляда и поймала себя на мысли, что мне хочется взглянуть ему в лицо и посмотреть в глаза.

Я не хочу запоминать его под личиной маски, я хочу увидеть, кто под ней скрывался. Когда он будет возвращаться в кошмарах, когда я буду вновь и вновь погружаться в его воспоминания или воспоминания его жертв, я хочу видеть лицо человека, а не маску убийцы.

Когда узнаешь и понимаешь, что перед тобой человек, с физической и биологической точки зрения, мало чем от тебя отличающийся становиться… как-то… не так страшно, гораздо спокойнее. Ты как будто убеждаешься, что этого врага тоже можно одолеть, как и прочих, до него.

Что он из плоти и крови, что он смертен и далеко не всесилен.

Лицо и глаза. Чтобы увидеть их, я подошла ближе, и убийца выпрямился.

В полумраке тусклым блеском сверкнули белки его глаз.

— Ты ещё, кто такая? — с пренебрежением спросил убийца. — Чего тебе, маленькая ш**шка? Или тебя прислали, чтобы я тобой попользовался всласть? А? Полиция решила подарить тебя мне? А?

Он противно засмеялся и поднялся со скамьи. Подошел к решетке, почти прижимаясь к ней.

— Ну, давай, су**нка белобрысая, иди сюда, — прошипел он. — Я тебя так отдеру, что ты у уползёшь…

Он оскалился, свирепо глядя на меня исподлобья.

Я молчала, внимательно разглядывая его лицо и выпученные от ненависти глаза. Его мучила дикая и злобная досада. Он старался не показывать это, но его невероятно угнетало, злило и бесило то, что он попался в умело расставленную Стасом ловушку.

— Чё ты вылупилась на меня, овца пере**ханая?! — заорал он внезапно и вцепившись в решетку с усилием затряс её.

Меня это не пугало, я знала, что решетка и её крепление выдержат даже удар быка с испанской корриды.

Он снова с остервенением затряс решетку.

— Ну, давай подойди сюда! — заорал он громче.

Сейчас, даже без маски, в его внешности было мало человеческого.

С таращащимися и налитыми кровью глазами на раскрасневшемся лице, он, с сальными и жирными патлами, тяжело и свирепо дышал, пожирая меня злым и похотливым взглядом.

Ему хотелось причинить мне боль, хотелось, чтобы я его боялась. А этого не было. Единственное, что я могла продемонстрировать ему сейчас на своем лице и в своем взгляде — это сожаление, смешанное с сердитым осуждением.

И Марка Карташева, работника стоянки логистической компании «Континент-сервис», это невероятно раздражало.

— Погоди, погоди, — лихорадочно и злорадно зашептал он, — сейчас я тебе покажу… Покажу, что тебя ждёт, маленькая дрянь. Покажу от чего ты будешь у меня визжать, как жалкая грязная ш**шка…

Опустив руки в наручниках к своим джинсам он, довольно проворно расстегнул пряжку ремня, ширинку и со злорадным хихиканьем вывалил передо мной самую интимную часть своего тела.

Я не опустила взор, продолжая пристально смотреть ему в глаза. Меня замутило от отвращения. Запах его пота, наполненный бессильной злостью повисал в тесном кузове автозака.

— Подойди-ка сюда, с*чка белобрысая! — проорал он, совершая активные движение правой рукой. — Давай! Я дам тебе то, что ты так хочешь! Давай же!..

Я почувствовала искренне желание развернуться и выскочить вон, но это означало бы, что он меня одолел, что ему удалось меня напугать, и что мне не получить от него тех сведений, которые нужны следствию!

— Какой-же ты жалкий и мерзкий, — проговорила я с внезапным спокойствием и толикой горечи.

Он застыл.

— Чего?! — лицо Карташева скривилось. — Ты что ляпнула, подстилка уличная?! Ты что там мне сказала, с**а ты уродливая?!!

Он хотел ещё что-то добавить, но тут он замер. Наши взгляды соприкоснулись. Я увидела, как на замершем лице убийцы расширяются и темнеют зрачки.

Я почувствовала, что нечто, некая сила проворно и быстро уволакивает меня куда-то на глубину.

Я совершила прыжок, я подошла к краю и смогла спрыгнуть темно-багровое болото.

…Перед глазами расплывалось какое-то тускло-серое марево, с яркими кусочками случайных цветов.

Лишь, когда мой взгляд сфокусировался, я смогла увидеть перед собой стену со старыми, во многих местах сильно оборванными обоями.

Они показались мне знакомыми. Я определенно где-то их уже видела. И совсем недавно…

Я огляделась. В комнате, по стенам, по потолку и над полом — всюду — расползался густой и плотный дым, сотканный из бесплотной и текучей чёрной мглы.

Дым витал и кружился вокруг, протягивая извивающиеся щупальца к предметам в комнате, но при этом, боялся подступить ко мне.

Я, на этот раз уже с меньшим удивлением, обнаружила заметное серебристое и лучистое сияние вокруг себя. Оно окружало меня подобно ореолу, распугивая перекатывающуюся и волнующуюся темноту вокруг.

Я посмотрела на небольшой письменный стол у окна и три кровати у стены. Точнее, кровати было две, но одна из них была двух ярусной.

— Три… — проговорила я. — Три детских спальных места… На столе стояли три игрушечных робота, а у стены, на полу, словно показательно три одинаковых моделей, машинки, отличавшиеся только цветом. Они были зеленой, сиреневой и желтой.

— Значит, вас и правда трое, — вслух проговорила я, — и всегда было трое… Трое сыновей Панкрата Рындина. Трое взращенных жестоким пьяницей и тираном ненасытных убийц.

Вьющийся вокруг дым, бросался к всему, на что падал мой взгляд. Он как будто пытался помешать мне рассматривать хоть что-то в этой квартире, точнее в воспоминании, которое предстало в виде квартиры Рындиных.

Несмотря на ревностные старания потустороннего черного дыма, наполненного смутными и пугающими образами, он пугливо шарахался от любых моих движений.

Я не вполне понимала, что мне делать, чтобы получить желаемое — воспоминания Карташева, в сознании которого я сейчас находилась.

Почему его внутренний, ментальный мир выглядит так угнетающе ужасно. Почему я не чувствую, что он… счастлив здесь? Почему это место переполнено убийственной тоской, унылым разочарованием и печальным… одиночеством.

Словно в ответ на мой молчаливый вопрос, откуда-то из-за стен донесся детский плач.

Я встрепенулась и ринулась к двери. Плач повторился. У меня мгновенно тревожно заколотилось сердце — мне было невыносимо оставаться равнодушной к детским слезам.

Как бы пафосно и даже банально это не звучало, но я не могу не жалеть маленькую рыдающую кроху, которая, чем-то обижена или напугана. Вид слёз на личике какого-нибудь пупса вызывает у меня бурный шквал жалостливых эмоций и желание чем-то помочь…

Но, сейчас я в сознании убийцы. И откуда здесь взяться детскому плачу?

Я заставила себя успокоиться. Получилось не слишком хорошо.

Мысли водили беспорядочный хоровод в голове.

Дверь, которую я нашла не пожелала открываться. Точнее, она вроде бы открывалась, но что-то снаружи, как будто удерживало её.

Я попробовала приложить усилие — тщетно.

Через дверь вновь донесся приглушенный, горький и перепуганный детский плач.

Меня охватило непримиримое стремление поскорее оказаться рядом с этим малышом, увидеть, что ему угрожает, что пугает и заставляет плакать. Некое окрыляющее чувство мощным сгустком импульсов вошло, ворвалось, вселилось в мое тело.

Я рванула дверь на себя. Окружающий меня серебряно-белый ореол, с миниатюрными искрящимися бликами, распространился на дверь, которой я касалась.

Тот же миг из-под двери, над ней и из-за дверного косяка, по бокам, с ядовитым шипением выползли струйки зловонного черного дыма. Запах и зудящий писклявый звук был похож, на то явление, которое сопровождает брошенный в огонь пакет из-под чипсов или схожего продукта, призванного медленно убивать органы пищеварения.

Как только бесформенные, источающие вонь, дымные щупальца выползли из-под двери и иссякли в лучах окутавшего меня сияния, дверь сама приоткрылась.

Детский плач смолк и теперь я услышала женский голос, который негромко и вполне мелодично напевал какую-то старую советскую песню.

Я тут же узнала этот голос и женщину, которой он принадлежал. Это пела Антонина Рындина. Та самая жена Панкрата, которую он избил, изнасиловал и убил прямо на глазах у своих маленьких сыновей.

Несмотря на понимание, что это лишь проекция из памяти, некий воплотившийся в фигуральном образе, сгусток пережитых эмоций Карташева, мне стало дико жутко.

В тихом и грустном голосе напевающей Антонины, чувствовалось что-то опасное, что-то притаившееся за этим мирным обликом любимой матери.

Я открыла дверь — у меня не было выбора — и взглянула за неё.

Я почти не была удивлена, увидев перед собой ту самую — один в и один — комнату, в которой Антонина Рындина наряжала ёлку и в которой была убита.

Сейчас, она была одета точно так же, как в день своей гибели — бордовая вязаная кофта, поверх светлого платья с простым незатейливым узором. А песочного цвета волосы женщины собраны в пучок.

Она стояла ко мне спиной и, чуть пританцовывая напевала песенку. Из-за фальшивой милоты праздничного антуража и такой же ненастоящей, поддельной весёлости, которую демонстрировал образ Антонины, вся эта сцена выглядела ещё более угнетающей и пугающей.

Она нацепила игрушку на ветку ёлки, а затем, застыла.

Я настороженно глядела на неё. Женщина взяла другую игрушку из картонной коробки и, перестав петь, произнесла странным, чуть вибрирующим голосом:

— Ты вовремя. Нам нужно нарядить ёлку.

Она обернулась и я, на миг потеряв самообладание, глухо вскрикнула. Свет вокруг меня чуть померк, но тут же засиял с новой силой.

Я справилась с впечатлением, хотя то, что я увидела заставило бы орать от ужаса большинство людей.

Лицо Антонины, его верхняя часть были скрыты обломком маски, с неоновыми светящимися «крестиками» на месте глаз. А из-под острых, обломанных краев маски, на щеки, нос и рот женщины стекали засохшие темно-багровые струи крови.

— Давай, — она, как ни в чем ни бывало протянула мне темно-зеленый шар со снеговиком и криво нарисованными сказочными животными. — Помоги мне. Нам нужно закончить, пока он не пришел…

— Кто? — уронила я.

Женщина на несколько мгновений замерла.

— Тот, кто породил кошмар.

От её слов меня бросило в болезненный жар. Но, я справилась с собой — события, связанные с Монохромным человеком и Сумеречным портным крепко меня закалили и похоже, слегка, деформировали мою психику.

— Ладно, — я не стала спорить с воспоминанием и взяла у него из рук елочную игрушку.

Это было дико… Всё, что сейчас со мной происходило было дичайшим и жутким сюрреализмом!

Я осторожно нацепила игрушку на ветку и тут снова раздался плачь. Я вздрогнула и едва не выронила блестящие, красно-золотые часы, которые дало мне в руки воспоминание в виде Антонины.

— Пока ты не нарядишь ёлку, ты не сможешь спасти его.

— Спасти кого? — не поняла я.

— Моего сына, — не оборачиваясь ответила женщина.

Тут, откуда-то из-за закрытой двери донесся гулкий, как выстрел, грохот тяжелой двери. Антонина быстро обернулась, столь же ретиво вручила мне очередную игрушку и указала на картонный ящик.

— Осталось ещё одиннадцать! Наряжай скорее! И чтобы ты сейчас не услышала, помни — ни в коем случае не оборачивайся! Иначе все твои усилия будут напрасны… А ты должна… должна спасти моего сына… Ты здесь для этого… ты должна…

Последние несколько слов прозвучали с неожиданной и явно неподдельной искренней мольбой в голосе.

Это говорили, те самые теплые, нежные и искрение материнские чувства, которые питали это воспоминание в виде Антонины. Именно такой её запомнил маленький Марк Карташев, перед тем как она погибла у него на глазах.

— Я… я помогу ему, — пообещала я, глядя в светящиеся глаза-крестики.

Я отвернулась и почти сразу за моей спиной раздался топот ног.

— Здорово, женушка, — произнес знакомый скрипучий голос.

Я, на несколько коротких мгновений, оцепенела, узнав Панкрата.

— Милый, ты забыл разуться… — точь-в-точь, как тогда, в роковой вечер, проговорила Антонина.

— Что ты сказала? Что ты сейчас там мне ***данула, корова драная?! А?!

Я невольно вздрогнула, когда он закричал.

Антонина что-то ответила ему, а затем он начал бить её.

Я слышала его глухие ожесточенные и глухие удары, сдавленные крики Антонины и жуткие ругательства Панкрата.

Я не оборачивалась, помня данный мне завет. Дрожащими руками, одну за другой, я продолжала методично надевать игрушки на растопыренные ветки ели.

Как назло, чертовы нитки не хотели налезать на ощетинившиеся иголками ветки. У меня были исколоты все пальцы, я отчаянно нервничала, старалась побороть охвативший меня страх.

Я старалась не реагировать на крики и звуки ударов за спиной. Я изо всех сил подавляла в себе любой порыв обернуться.

Оставалось ещё три игрушки.

Антонина рыдала за моей спиной, а Панкрат рассыпая матерные проклятия продолжал убивать её.

Здесь и сейчас, прямо за моей спиной, в шаге от меня полностью повторялся кошмар той ночи.

Я одела последнюю игрушку на елку и все разом смолкло.

Просто внезапно наступила полнейшая тишина.

Я посмела обернуться и обнаружила, что кроме меня в комнате больше никого нет.

А в стене напротив светлеет приоткрывшаяся дверь. Я приблизилась к ней, витавший вокруг неё темный дым с визгливым шипением испарился.

Из-за двери раздался плач и я рванула на себя дверную ручку.

Передо мной предстала комната, как капля воды, похожая на ту, из которой я вышла вначале — детская.

Здесь, на ковре, сидел мальчик лет четырёх и что-то строил из цветных кубиков.

Когда я вошла, он поднял на меня взгляд с заплаканными глазенками и прохныкал:

— У меня ничего не получается…

Он снова заплакал.

— Помоги мне! Помоги!.. Почему у меня ничего не получается?

Я подняла взгляд на следующую дверь, подошла к ней и с удивлением обнаружила, что вместо привычной дверной ручки… на ней красуется игрушечный пластмассовый кубик.

— Мы не можем уйти отсюда, пока не достроим башенку… — сообщил мне сидящий на полу Марк.

Я обернулась на него и снова взглянула на игрушечные кубики, из которых он пытался выстроить свою «башенку».

Кажется, я поняла. Мне нужно помочь, в этом воспоминании, построить маленькому Марку его башню из кубиков.

Возможно это, как раз то, что он не успел сделать тогда, в ту ночь и… не знаю, что будет дальше, но по-другому я точно не пройду дальше по его воспоминаниям.

— Ладно, хорошо, — мягко произнесла я.

— Мне нужны кубики, которые я потерял, — мальчик оглянулся вокруг. — Поищи их в комнате, мне не хватает всего четырёх кубиков…

— Ладно, — настороженно повторила я. — Как скажешь, малыш.

Найти кубики было не так уж сложно — один был за диваном, второй под столом и ещё два каким-то образом оказались в цветочных горшках, на окне.

Когда я помогла Марку достроить его башню, мальчишка вскочил, радостно хлопая в ладоши.

А дверь, ведущая дальше тут же приоткрылась, приглашая меня идти дальше.

— Возьми меня с собой! — вдруг захныкал ребенок и подбежал ко мне. — Пожалуйста… Помоги мне сбежать от него!

Он выразительно посмотрел на меня снизу-вверх.

— От него? — осторожно переспросила я. — От твоего… папы?

Маленький Марк тут же ретиво закивал головой.

— Он хочет, чтобы я был плохим… очень плохим… И заставляет меня делать очень плохие вещи другим людям…

«Очень плохие вещи».

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что происходит в сознании Марка.

До роковой ночи он был вполне себе обычным ребенком. А случившийся тогда кошмар, искалечил, перевернул и наполнил мраком сознание ребенка. А воплотился пережитый ужас, конечно же, в виде Панкрата убивающего свою жену.

За дверью, из которой я пришла прозвучал знакомый топот.

— Быстрее! Он идёт! — запричитал мальчик и подбежал к двери. — Быстрее, не дай ему поймать меня! Он опять закрое меня здесь! Чтобы я не убежал!.. Пожалуйста! Бежим!

— Ма-арк!!! — прозвучал скрипучий голос Панкрата из-за двери. — Иди сюда! Я твой отец и я зову тебя!!!

Господи, да в отравленном сознании Карташева происходит просто психоделический и безграничный кошмар, нагоняемый пугающими впечатлениями из прошлого и страхом… Конечно же, прежде всего, воплотившиеся в Панкрата воспоминания, были паталогическим страхом маленького Марка.

Мы выскочили через дверь и оказались в следующей комнате. К моему удивлению это был та же комната, где Антонина наряжала ёлку, только теперь здесь не было ни Антонины, ни новогодней елки.

Только четыре стены и четыре двери.

— За ними то, что ты ищешь, — маленький Марк пальчиком указал на три закрытые двери. — А это ключи…

При последних словах он указал на небольшой низенький столик, появившийся, откуда не возьмись, посреди комнаты.

На столике лежал десяток предметов.

Тут были самые разные вещи: ручка, скальпель, пара перчаток, мобильный телефон, полупустая бутылка из-под пива, охотничий нож, ветка от дерева и две пули.

— Двери можно использовать только один раз, поэтому правильно подбирай ключи, — сказал мне Марк.

— А что за дверями? — спросила я.

— То, что ты ищешь, — с толикой лукавости ответил мальчик.

В дверь, из которой мы только что вышли, кто-то с силой ударил.

— Ма-а-рк!!! — прорычал с другой стороны разгневанный Панкрат. — А ну открывай, маленький ты засранец!!!

— Торопись, торопись! — запричитал малыш. — Если он войдет сюда и заберет меня, ты ничего не найдешь! Он заберет и снова закроет меня, так чтобы ты уж точно не смогла ничего найти!!!

Я решила последовать совету мальчика и выбрала перчатки. Когда я поднесла их к одной из дверей, та открылась и внутри, вместо комнаты я увидела дом Неклюдовых и сидящих в кабине двух мужчин.

Они уже были в масках. Один из них, похоже это был взрослый Марк, поигрывая своим ножом, рассказывал, что как он хотел убить «этого богатенького сопляка и шалаву».

У Марка внезапно громко зазвонил телефон, а его брат, вдруг нетерпеливо нервно и агрессивно замахал руками:

— Выключи! Выключи! Выключи эту ср*нь! Выключи сейчас же!..

— Сейчас, сейчас! — Марк неуклюже пытался принять вызов, но у него не получалось и телефон продолжал орать.

«Зеленая маска», его брат, выхватил телефон из рук Марка и с силой несколько раз ударил об панель приборов.

— Ты что творишь?! — возмутился Марк.

— Я не могу слышать звуки! — наорал в ответ его брат. — Ты же знаешь! Я не могу!.. Мне… Мне больно и страшно!..

Воспоминание прервалось и в комнате, дверь в которую я открыла, растеклась белая пустота.

— Он боится музыки… — пробормотала я, не сразу осознав важность воспоминания. — Это фонофобия!..

У одного из масок острая форма фонофобии — боязни звуков!

— Торопись! — напомнил мне четырёхлетний Марк. — Торопись!..

Панкрат продолжал сотрясать дверь ударами. Я видела, как на поверхности двери уже начали появляться мелкие трещинки, а на ковер осыпалась горсть мелких щепок.

Я схватила следующий предмет — мобильник.

Это воспоминание, в одной из двух оставшихся комнат, показало мне телефонный разговор Марка с какой-то женщиной. Затем они начали куда-то собираться. Трое здоровых толстяков суетливо носились по какому-то подпольному складу, в котором повсюду стояли коробки с изображением разной бытовой техники и китайскими иероглифами.

Маски собрали в сумку хирургические инструменты, скотч, веревку и прочие предметы, необходимые им для убийства.

Затем я увидела, как они втроем узнали о том, что сегодня, ранним утром, Прокл Бельский будет на пресс-конференции, где расскажет про их отца.

Маски в гневе, а Марк вызывается убить Бельского, несмотря ни на что. И для этого он берет с собой свой любимый нож.

Это воспоминание оборвалось уже под отчаянный и пронзительный крик маленького Марка:

— Ско-оре-е-е!!! Скорее!!! Он уже почти прорвался.

Дверь, которую выламывал образ Панкрата, была разбита во многих местах и можно было видеть мечущийся в ярости темный силуэт за ней.

Я схватила со стола нож и бросилась к последней двери.

Она распахнулась передо мной и явила очередное, последнее, воспоминание.

Скачущий и вибрирующий металлический звон сопроводил удар оброненного ножа об пол.

Я увидела, как Карташев, ругнувшись, присел и поднял свое жуткое орудие убийства.

В этот самый момент у него зазвонил телефон, с точно такой же мелодией, как в первом воспоминании, перед убийством Неклюдова и Сомовой.

Он стоял у проржавевшей металлической двери, подле одинокой лампы, что светила грязно-тусклым желтоватым светом.

Марк достал телефон. Я успела увидеть, что номер был не определен. Тем не менее Карташев принял вызов и поднес смартфон к уху.

— Ты узнал?.. Зачем?.. Ладно, ладно, не командуй! Сейчас…

Он совершил пару движений пальцем по экрану телефона и включил громкую связь.

— Эй! — крикнул он. — Сюда! Это Сводный! У него важные сведения!

Двое других «Масок», знакомой тяжелой поступью, подошли к своему брату.

— Все здесь? — властно спросил командный мужской голос.

— Да, — ответил ему Карташев. — Выкладывай.

— Я нашел этих пацанов. Оба брата прячутся в Нефедьево. Это деревня в Московской области, неподалеку от трассы А-105. Торопитесь.

— А разве мы не должны были убить братьев, когда их арестуют? — спросил убийца в желтой маске. — Указания были именно такие?

— Планы поменялись, — раздраженно ответил мужчина. — Полицейских, которые должны были арестовать братьев… самих арестовали за хранение наркоты. Эти дебилы попали в лапы ГУНКа и им уже никто не поможет. Так, что придется справляться самим.

«Зеленая маска» раздраженно, со злостью выругался.

А говоривший по телефону голос, понимающе засмеявшись, произнес:

— Удачи, Трёхглавый. Пора охотиться…

С этими словами тот, кого Марк назвал «Сводным», прервал связь.

На этом же прекратилось и последнее, третье воспоминание, «ключом» к которому был нож Карташева.

В ту же секунду, за спиной, я услышала плачущий и отчаянный крик:

— Нет! Не трогай меня! Не надо! Не трогай!..

Я поспешно обернулась назад и на миг приросла к полу, не в силах пошевелиться от увиденного.

Передо мной стоял Панкрат… Но, он был серовато-угольного цвета, покрытый какой-то странной гарью и овеянный густым слоем дыма. А глаза этого чудовища из кошмаров источали мерклый желтовато-белый свет.

— Ты забыл, кто твой отец Марк? — чудище протянуло руку к малышу и тот зашелся истеричным надрывающимся криком.

Не придумав ничего лучше, я бросилась между ними и закрыла собой малыша.

— Ты!!! — взвыло чудовище в виде Панкрата. — Ты всё испортила!!! Ты всё разрушила! Всё, что я создал! Ты уничтожила!!! Да как ты посмела?!!

Его слова звучали пронзительным утробным и чуть вибрирующим демоническим голосом.

Он замахнулся. Маленький Карташев, за мной, пронзительно и тонко вскрикнул.

Я взглянула в свирепые желтые глаза, и на миг меня захлестнул удушающий лихорадящий ужас. Но уже через долю секунды я вдруг, с ошеломляющей очевидностью, поняла, что могу и должна ему противостоять. Так же, как тому псу, в доме Мирбаха. Так же, как Монохромному Человеку и Сумеречному Портному. Я должна, я могу, у меня есть для этого силы…

Наполнившая меня уверенность, развеяла, навалившееся было на меня, грузное чувство страха.

Одновременно с этим, словно отражение моих чувств и внутренних сил, ореол света вокруг меня вспыхнул ярче прежнего. Повеяло знакомым чувством приятного мороза, кажется я услышала шум ветра, в котором потонул крик стоящего передо мной монстра.

Его буквально окутало моим светом. Серебристо-белое сияние вихрилось вокруг его темно-серой фигуры.

От порывов ветра у меня взметнулись волосы. По комнате стремительно закружились сверкающие точки снежинок.

Монстр выл, сопротивлялся, но слабел на глазах. Серая фигура уменьшалась, её черты скрадывались, силуэт быстро уменьшался. А гудящий гневный вой истончался, пока не превратился в противный и жалкий визг.

Когда ветер со снежно-бриллиантовой метелью утихли, передо мной, в рассыпанном по полу снегу, лежали тускло поблескивающие обломки новогодних игрушек. В их осколках я рассмотрела искаженные и размазанные отражения случившихся больше двадцати лет трагических событий.

Когда по вине жестокого пьяницы, была разрушена семья. Когда убийство и унижение матери породило в разумах трёх маленьких мальчиков бесконечный и кошмарный мрак, насыщенный желанием убивать, уничтожать и мучить.

Поддавшись странному праведному порыву, я шагнула вперёд и правой ногой раздавила эти осколки. Они не лопнули с тонким звоном, как обычные елочные игрушки.

Они не издали и звука, только из-под моего правого кроссовка взвились вверх пару тонких дымных струек, которые тот час же испарились.

Я обернулась на маленького Марка.

Малыш с изумлением, настороженно глядел на то место, где только что лежали осколки, хранящие самый страшный миг в его жизни. Тот самый миг, который взрастил в этом мальчике безжалостного монстра.

Он вдруг поднял на меня взгляд заплаканных глаз и произнес тоненьким, но уверенным голосом:

— Знаешь, что?

— Что? — тихо спросила я.

— А я… я больше не боюсь…

Я не успела ничего ответить, воспоминание, по своему обыкновению, растаяло, сникло и испарилось, извергнув меня обратно, в нашу реальность.

Я очнулась и увидела над собой обеспокоенное лицо Стаса.

— Ника, ты… — начал он.

Но я, проворно поднявшись, выглянула из-за его плеча.

Клетка автозака была открыта и внутри Ящер с тремя полицейскими, что-то делали возле лежащего на полу Марка Карташева.

Я видела, как тряслись и стучали по полу его ноги. Как его тело колотила судорога.

Я порывисто поднялась и бросилась к клетке.

Моему взору немедленно предстал Карташев, который конвульсивно бился в судорогах и выгибался вверх, скребя обломанными окровавленными ногтями металлический пол. Глаза его были безумно вытаращены и обращены в потолок. А изо рта, прямо через сжатые с сумасшедшим оскалом зубы, толчками выбивалась пенистая слюна.

В глазах, оглянувшихся на меня Яши и полицейских было непонимание, шок и нечто похоже на страх.

Они глядели на меня с откровенной напряженной опасливостью. Они смотрели на меня так, словно боялись, будто я брошусь на них или покусаю. Смотрели со смешанным чувством страха и брезгливостью.

Мне на плечо легла рука Стаса.

— Ника, пойдем, — сказал он.

Я позволила ему себя увести. Перед глазами застыла сцена с бьющемся в эпилептическом припадке Марком Карташевом.

— Стас, — дрожащим голосом произнесла я, когда мы вышли из автозака…

— Давай поговорим в машине, Ника, — перебил меня Стас.

— Хорошо, но сначала нужно отправить полицию в Нефедьево! Остальные двое Масок направились туда! Им позвонил какой-то мужчина и сообщил, что «братья прячутся в Нефедьево»!

Тут мои глаза расширились от внезапно нахлынувшего озарения. Я вспомнила полицейских, Жанну Микадзе и всё встало на свои места, сложившись прочным и логичным образом.

Я посмотрела на Стаса. Корнилов глядел на меня. Я увидела, что он подумал о том же, что и я.

— Ожеровские, — я сказала это одновременно со Стасом.

Было нечто эффектное и знаковое, в том, что мы оба синхронно подумали о двоих молодых террористах, подельниках Прохора Мечникова и Даниила Меллина.

Кажется, молодые и глупые бандиты, сами того не подозревая, ввязались в куда более опасные игры, в которых им, похоже, было предрешено умереть страшной и мучительной смертью.

Впрочем, пока это были только догадки.

Стас тот час же передал сообщение в ближайшее к Нефедьево ОВД, и там оперативно выслали на место сразу несколько патрульных машин.

Заводя автомобиль, Стас расспросил меня о подробностях того, что мне удалось увидеть в воспоминаниях Марка Карташева.

Я ничего не утаила, а когда закончила робко и пугливо спросила:

— Что с ним теперь будет?

Вопрос был на половину риторический.

— Не знаю, — признался Стас.

На его хмуром лице твердела угрюмая задумчивость.

— Я не хотела… — начала я.

— Я знаю, — кивнул Корнилов. — Да и, если честно, мне его не жаль.

Почему-то мне было неприятно слышать это. Теперь, когда я думала о Марке Карташеве, я вспоминала маленького, насмерть перепуганного четырёхлетнего мальчика, который вынужден был существовать в постоянном, бесконечном кошмаре своего прошлого. Тогдашний ужас, который он пережил, прочно засел в его сознании, воплотившись в виде Панкрата Рындина.

— Они его бояться, — вдруг, сама того не ожидая, вслух произнесла я.

— Что? — не понял Стас, следивший за дорогой. — Кто кого боится?

— Маски, — проговорила я, не глядя на Стаса. — Они бояться Панкрата.

Я перевела взгляд в окно автомобиля. Там «протекали» заснеженные улицы Москвы. Опасения Лерки все-таки сбылись — кажется я ввергла Москву и всю область в небольшой и, надеюсь, локальный зимний катаклизм.

— Значит, они его ненавидят? — рассудил Стас.

Я покачала головой.

— Нет… Это… Мне кажется, Стас, это что-то вроде… преклонения.

Судя по лицу Корнилова, возможность того, чтобы кто бы то ни было преклонялся перед ничтожным и в конец опустившимся старым пьяницей.

— Они видят его не дряхлым спившимся стариком, — поняв молчаливый скепсис Стаса, продолжила я. — В их глазах он до сих пор тот страшный в гневе глава семьи, убийца и повелитель, что на их глазах изнасиловал и убил их мать.

Я с сожалением вздохнула.

— Это кошмарное зрелище изменило их и заставило с одной стороны бояться Панкрата, а с другой возвеличивать его.

— Панкрат вряд ли заставлял их мучить своих жертв— напомнил мне Стас.

— Да, — согласилась я, — но убивая и мучая других, они доказывали своему Отцу, что они его достойны, что они не хуже и…

— И «что»? — спросил, внимательно слушавший меня Стас.

— Сами становились для своих жертв великими и ужасающими. Решая их судьбу и причиняя им страдания, они… они исключали возможность того, что сами могли стать, а возможно и были жертвами своего отца.

Осознание всего, что я сказала, пришло, когда я вспомнила все предыдущие воспоминания жертв Масок и присоединила к ним последнее, увиденное у Марка Карташева.

— Хочешь сказать, что их нечеловеческая садистская жестокость порождена…

— Живущим с детства страхом оказаться на их месте. Они живут, постоянно опасаясь, что чем-то прогневают отца, что он явиться за ними и убьют, как их мать… Это страх не пропал с годами, а только усиливался, перерастая в маниакальную фобию…

Я пожала плечами.

— Она терзала их изнутри, травмируя их разумы, навязывая ложную, но крайне сильную уверенность, что, рано или поздно, Панкрат убьёт их…

— Если они сами не убьют кого-то, — поняв мою мысль, проговорил Стас.

— Верно, — тихо ответила я. — На жертвах, ко всему прочему, они похоже вымещали всю свою злобу и ненависть, за ощущение себя никчемными и беззащитными перед их могущественным Отцом.

— Как думаешь, — помолчав, спросил Стас, — они перестали бы убивать, если в одни прекрасный день Панкрата бы не стало?

Я качнула головой.

— Они бы боялись его призрака. И не факт, что не больше, чем живого.

Меня слегка передёрнуло, когда я вспомнила то, во что в сознании Марка превратился Панкрат. Они видели его именно таким — кошмарным монстром, от которого нет и не может быть спасения.

— Значит и «Маски» сами никогда не остановятся, — подытожил Стас.

— Остановиться, для них, значит жить в постоянной навязчивой панике. Ни спать, ни есть, бояться и трепетать, дрожать и молиться чтобы «папа» на них не рассердился…

Я закрыла глаза и с тяжелой грустью вздохнула.

— Проще причинять боль и страдания другим, вознося, таким образом, себя если не на один уровень с отцом, то близко к нему, — добавила я.

— В принципе, ничего нового, — прокашлявшись, ответил Стас.

Я лишь молча кивнула.

Да, он прав. Это не ново. Человеку вообще не редко свойственно унижать и угнетать ближних своих, дабы элементарно самоутвердиться и почувствовать себя более важным.

От последней мысли мне стало невыносимо тяжко на душе.

Что с нами происходит?

В одной части света самой страшной и насущной проблемой большинства граждан — будет найти автосервис подешевле, а в другой наскрести жалких полтора доллара на черствую лепешку из водянистого теста.

Одна цивилизация строится на руинах других, один мир существует на костях другого. Одни страны, потребляют ресурсов в десятки и сотни тысяч раз больше, чем другие, зачастую более густо населенные.

Десятки или сотни богатеют, пока миллионы и миллиарды других с невероятной скоростью нищают, обрекаясь на никчемное и мрачное существование.

Одна часть людей, на планете, может обеспечивать свою сытую, пресыщенную баснословными богатствами роскошную жизнь, лишь выжимая соки, в виде экономических ресурсов, из других людей, лишая их средств существования.

Так, что же, чёрт побери выходит, что миром в принципе правят некто похожие на «Масок»?..

Я не знаю. Я даже не знаю, насколько я права и права ли вообще? И не является ли, всё что я думаю лишь сетующим бредом?

Я не знаю…

Но отчетливо понимаю, что людям необходимо будет придумать что-то новое, чтобы в будущем хотя бы большинство населения этого мира могло ежедневно позволить себе просто качественную еду, теплый дом и чистую постель.

А уж если никого и нигде, в это время, ещё и не будут бомбить, не будут стрелять и резать — вообще будет замечательно.

Но, пока всё это беспочвенная утопия.

Люди слишком привыкли делить мир на охотников-властителей и жертв. Причем статус последних, зачастую, исключительно перманентен.

Примерно, через час, когда я, к своему удивлению, даже слегка задремала, мы со Стасом были на месте — в Нефедьево. Но ещё до того, как мы въехали в этот населенный пункт, я знала, что мы опоздали… Опять.