Неоновые росчерки

Эпизод тридцать второй. Возвращение

Неприметная обычно деревенька, расположенная неподалеку от автотрассы, сейчас сверкала точно новогодняя ёлка от обилия полицейских мигалок.

Встревоженные жители деревни выбежали из домов и, стоя у открытых калиток ворот, глазели на многочисленные полицейские внедорожники, заполнившие все подъезды и подступы к населенному пункту.

Стас плавно объехал полицейские УАЗы и аккуратно припарковался у соседнего дома — ближе подъехать было нельзя из-за машины криминалистов и других автомобилей ППС.

Я увидела, как один из стражей порядка, склонившись у забора сотрясается в мучительных рвотных спазмах. А стоящий рядом соратник протягивает ему салфетку.

Чуть дальше, троица полицейских, тараща глаза и качая головами, что-то оживленно обсуждали.

Я задержала взгляд на правой руке каждого из них, в которых все трои держали по сигарете. Полицейские нервными, дерганными и частыми движениями подносили сигареты к губам.

Их лица хранили следы недавнего тяжелого впечатления, которое им пришлось пережить. На их бледных лицах, с округлившимися глазами, нечто пугающее и навсегда пленяющее разум оставило свой прочный, нестираемый след.

— Ты готова? — осторожно спросил Стас.

Я перевела взгляд на дачный дом семьи Ожеровских, где должны были скрываться братья.

На фоне остальных деревенских домов он выглядел необычно тускло, словно в одночасье, все наполнявшие его краски, выцвели и иссякли, обратив стены дома в некое призрачное подобие.

В отличии от других, деревенских домов Нефедьево, дом Ожеровских, из темно — красного кирпича, с белыми прямоугольниками окон и застекленного балкона, выглядел… пустым, опустошенным. Как будто из него вынули, вырвали грубой рукой то, ради чего он был построен — тепло, уют и некое неосязаемое чувство семейственности.

От всего этого остались только, бледнеющие на фоне серого неба, блеклые оттенки.

— Ника, — вновь, уже осторожнее, проговорил Стас.

— Да, — я открыла дверцу Лэнд Ровера. — Идём.

Стас вышел следом, и мы направились к калитке ворот дома Ожеровских.

Я поправила выбившийся платиновый локон. В момент, когда мы подошли к воротам дома Ожеровских, из него, со стуком распахнув деревянную дверь, на крыльцо вывалились двое криминалистов в белых комбинезонах.

Это были не люди Ящера, по-видимому их вызвали полицейские из ближайшего ОВД.

Один мужчина поддерживал другого, который, срывая на ходу с себя одноразовый белый комбинезон из спанбодна.

При этом молодой мужчина, не то смеялся, не то ревел, выкрикивая:

— Это невозможно! Невозможно!.. Люди так не поступают! Никто! Даже звери! Это невозможно!..

— Хватит уже, возьми себя в руки! — сурово покрикивал на него старший коллега, одновременно пытаясь поднять падающего на колени молодого криминалиста.

Я перевела взгляд на Стаса, заметила, как Корнилов осуждающе поджал губы. Мне было жаль рыдающего специалиста, но в то же время я, отчасти, разделяла мнение Стаса к проявлению подобной несдержанности.

Я не вправе кого-то осуждать, но если ты не готов сталкиваться с кровавыми кошмарами, которые серийные убийцы ежегодно творят по всему миру, вряд ли стоит задерживаться на должности криминалиста.

Возле автомобиля криминалистической службы нам со Стасом тоже выдали белые одноразовые комбинезоны.

Я сильно намучилась, пока пыталась натянуть этот мешок с плохо, но прочно застёгивающейся молнией.

Ощущение было, как будто меня засунули в нейлоновую упаковку. Даже дышать стало как-то тяжелее и неудобнее, но таковы были требования для снижения вероятности появления наших следов на месте преступления или повреждения каких-либо улик.

Стас молча открыл передо мной дверь, и я вошла внутрь.

— Сначала я сама, — предупредила я. — Здесь и так… наследили.

Я неодобрительно нахмурилась, чувствуя витающие крикливые воспоминание полицейских и криминалистов, которые успели побывать тут до нас.

— Как скажешь, — Стас, нехотя, остался за дверью, на крыльце дома.

Я, осторожно ступая, прошла по просторной, выложенной паркетной доской, прихожей.

Поддавшись странному наитию, я, легонько, едва касаясь, провела кончиками пальцев по курткам и пальто, висящем на крючках, слева от меня.

Я ощутила, как затрепетали и заволновались, спящие на тканях верхней одежды десятки воспоминаний.

Отголоски смеха и эхо голосов пронеслись в моей голове перед глазами промелькнуло несколько отрывков из жизни семьи Ожеровских.

Они ничем не отличались от воспоминаний сотен и тысяч таких же семей. Всё то же самое, что составляет обыденный быт десятков миллионов людей: праздники, семейные ужины, небольшие рядовые ссоры, мелкие жизненные неурядицы, шумные разговоры и оживленные споры, восторженные моменты счастья и унылые минуты грусти.

Едва я убрала руку от одежды, как звуки и обрывки хранимых её воспоминаний мгновенно исчезли, как по нажатию какой-то кнопки.

Раз — и ничего нет, тишина и пустота.

Я тихо, неторопливо прошла внутрь, в просторную гостиную.

Не знаю кем работают родители Ожаровских, но дом внутри выглядел вполне себе зажиточно. Без излишков, но со вкусом.

Здесь же в гостиной, я почти не удивилась увидев, неспешно и размеренно ступающего Вестника.

Он был вороной, от копыт до гривы. Призрачный чёрный конь, предвещающий самые жуткие, жестокие и тяжелые, для меня, воспоминания, содержащие самые шокирующие сцены убийства, стоял передо мной и выжидающе глядел на меня.

Интересно, хоть когда-нибудь мне удастся узнать, кто такие Вестники и почему они то появляются, то их вообще нет.

Вороной Вестник глухо всхрапнул и негромко стукнул копытом передней правой ноги

Я торопливо кивнула и, набравшись смелости, ринулась вперёд.

Стоило мне ступить на ковёр гостиной — я бы разулась, но сейчас это было лишним — как сгустившаяся здесь прочная, вязкая и глубокая трясина случившегося поглотила меня.

…Под хрипящие крики связанной на полу женщины, с темными вьющимися волосами, один из Масок, «Сиреневый», тащил израненного Михаила Ожеровского по ковру, за ногами юноши тянулся смазанный, жирный след крови.

— Пожалуйста! Прекратите! — со слезами на лице кричала мать Ожеровских.

Женщина с гримасой на раскрасневшемся от слез лице, надрываясь продолжает кричать, с отчаянной мольбой в голосе.

Проходящий мимо убийца в зелёной маске отвесил ей тяжелый пинок и буркнул:

— Завали ***льник, с**а кудрявая.

Его голос, что показательно, был преисполнен холодного пренебрежения, брезгливости и толики надменности.

Но в нём не было ни злости, ни гнева, ни даже раздражения.

Убийца, без всяких эмоций, на удивление хладнокровно и равнодушно осуществлял свои преступные действия.

Они относились ко всему так, словно занимались уборкой или готовкой еды — самым обыкновенным и повседневным делом.

Проходя мимо ноутбука, стоящего в гостиной, «Зелёный» передвинул ползунок громкости и орущая по всему дому музыка, ещё больше перекрыла голос извивающейся на полу, несчастной женщины.

Стараясь, держать себя в руках, мысленно напоминая себе, что это воспоминание, что этого сейчас нет, я прошла через гостиную.

Я увидела темные, растертые по ковру, въевшиеся в ткань, до сих пор влажные следы крови.

Ожеровские были на лестнице. Три тела, с глумливой жестокой насмешкой, обвитые яркими неоновыми гирляндами, вверх ногами, висели на балюстраде второго этажа.

Они слегка покачивались и запачканная кровью одежда тихо шуршала о покрытие стены возле лестнице на первом этаже.

Кровь стекала по их лицам, капала с волос и пропитывала ковер на ступенях лестницы.

Мерзко. Отвратительно. Ужасно…

Неприятная холодящая слабость закралась в икры моих ног и распространилась вверх к животу, растекаясь, затем, в груди и затрудняя дыхание.

Я подавила слабость и выдержала убийственно жуткий, угнетающе кошмарный вид изуродованных перед смертью людей.

Все трое, измученных пытками Ожеровских, подверглись глубокому разрезу тела, от паха до шеи. А всё, что составляло функционирующий организм любого человека, чуть ли не с любовной кропотливостью, было разложено на ступенях лестницы. И теперь, из-за обилия крови от внутренних органах Ожеровских, по уложенному на лестнице ковру пролегала своеобразная темно-багровая «дорога».

Меня мутило, голова шла кругом, стены ехали, потолок кружился надо мной, и противоестественная слабость поглощала силы, которых не хватало, чтобы стоять и смотреть на сотворенное Масками зло.

Меня не тошнило нет, я даже не уверена, что испытывала ярость или ненависть, или панику со страхом.

Нет. Отвращение, чувство мрачной безысходности, гнетущее и давящее чувство необходимости поймать этих подонков, призвать их к ответу, прекратить навсегда их деяния.

Вот, что я ощущала. Хм… Может, от всего, что мне приходилось видеть за эти годы, я лишилась сочувствия, элементарного сострадания к жертвам убийц? А вдобавок и чувства гнева к сами преступникам?

О, нет. Конечно, нет. Просто, в какой-то момент я стала понимать, что первое жертвам уже не нужно, а второе никак не поможет поймать ублюдков, незнамо как появившихся в нашем мире.

Сдержанность и обладание собой. Холодный рассудок. Даже хладнокровие и расчётливое мышление — вот, что я должна в себе воспитывать.

А буду каждый раз убиваться… Толку от моих истерик, ни для дела, ни для жертв чудовищ.

Я это понимала. Но, чувство жрущей душу жалостливой печали, вместе с навязчивым ощущением саднящей горечи, не желало отступать.

Воспоминания, последние для всех троих Ожеровских, пронеслись передо мной, захватили меня и закружили в бесконечном стремительно вихре чередующихся ужасов, которые происходили в этом доме, всего лишь три-четыре часа назад.

Я видела, как они пытали их, как Маски со всем тем же садистским удовольствием измывались над беспомощными людьми. Особенно им нравилось, что мать братьев Ожеровских, видела все, что они делали с её старшим сыном.

Когда видения меня отпустили, я обнаружила себя стоящей на одном колене, на полу, возле лестницы.

Лицо было в испарине, из груди рвался жар, и знакомое болезненное чувство, как при высокой температуре, наполняло моё тело.

Я поднялась, держась рукой за перила лестницы на первом этаже. Нервно сглотнув, держась за колющий правый бок, я посмотрела на Михаила Ожеровского. Пришлось буквально заставлять себя смотреть на изуродованного парня.

Меня интересовало его лицо — оно было перечеркнуто черным крестом из черной клейкой ленты.

Но его родители такой «чести» не удостоились.

Я тяжело сглотнула и позволила атакующим меня воспоминаниям поглотить мое сознание ещё раз.

Наблюдая за происходившим кровавым кошмаром, под гремящий из сабвуферов быстрый, а главное громкий, рэп, монстры в светящихся масках продолжали истязать кричащих от боли людей.

Мне было тяжело выносить, всё равно, как я ни старалась, я не могла оставаться совсем невозмутимой.

Но сейчас мне нужно было напрячься, потому что нигде в доме я не нашла тело Никиты Ожеровского.

Его не было.

В висках, под оживленный ритм пульса, забилась пугающая мысль, что младшего сына Ожеровских, Маски забрали с собой.

Я поднесла к губам левый кулак, пытаясь справиться с внезапно накатившим чувством стресса.

Я очень живо представила себе, как сейчас, где-нибудь, в нескольких километрах отсюда, Маски безнаказанно и всласть, в свое удовольствие, с ожесточением мучают парня.

Лихорадящее ощущение собственного бессилия и невозможности помешать садистам в масках, вызвало у меня ядовитую досаду и даже раздражение на себя саму.

Я не спеша, с величайшей осторожностью обступая лужи и пятна крови, засыхающие на полу и на коврах дома.

Я отчаянно старалась увидеть воспоминание Никиты Ожеровского.

Но в ворохе, наполненных мучительным предсмертным страданием жертв убийц и садистским торжеством последних, я не нашла ни одного воспоминания Никиты.

Мелькнула и с надеждой забилась мысль, что возможно младшего брата Михаила не было в доме, когда сюда заявились Маски.

Но, тогда всё равно где-то здесь, в комнатах этого дома должны были остаться хоть какие-то, даже самые обрывочные воспоминания Никиты, перед тем, как он ушёл.

Я уже готова была подняться выше, на второй этаж, когда почувствовала осязаемый взгляд на своей спине.

Замерев на ступенях, я мгновение собиралась с духом, чтобы обернуться. Я не знала, в каком виде передо мной в очередной раз предстанет Лик воспоминания — так, про себя, я называла воспоминания являющиеся в облике своих владельцев.

Когда я была младше, я дрожала от страха при их виде и была уверена, что вижу настоящих призраков.

Очень скоро я поняла, что в отличии от не доказанных явлений в виде привидений и призраков, скопления большого количества Воспоминаний иногда, порой очень даже часто, может представать в облике человека (реже животных), которому они принадлежали.

От привидений такие скопления пережитых эмоций и чувств, отличаются тем, что являются неосязаемой, бестелесной, но не менее материальной частью любой личности, которая их испытывает или испытывала.

Все, что мы переживаем на протяжении всей нашей жизни, все впечатления, все чувства, эмоции, душевные терзания и просто виды настроения — всё это остаётся с нами, формирует нас и влияет на наше дальнейшее будущее.

А когда человек умирает, тело отправляется под землю, душа — в Рай, а Воспоминания, нередко обречены блуждать среди живых, медленно тая и иссякая среди безразличного к ним мира.

Я обернулась. И без особого удивления встретилась взглядом с воспоминаниями матери братьев Ожеровских. Они пришли в её облике.

Женщина стояла в нескольких метрах от меня, молча, с какой-то немного печальной полуулыбкой на губах, она с сожалением глядела на меня.

«Зачем ты здесь?»

Я вздрогнула, когда мягкий, преисполненный тихой горечи, голос женщины прозвучал в моей голове.

«Я хочу помочь — подумала я, глядя в глаза воспоминаниям матери Ожеровских»

Из видений, я узнала, что её зовут Ева.

Михаил и Никита были похожи на неё, взглядом и некоторыми чертами лиц.

«Уже поздно — прозвучал наполненный грустным смирением ответ».

«Для Никиты — нет, — возразила я»

Она подошла ближе, с любопытством склонила голову к плечу.

Я неотрывно, взволнованно дыша, смотрела в глаза воспоминаниям Евы Ожеровской.

«Зачем тебе это, обычно всем уже всё равно… — в её словах проскользнула едва заметная обвиняющая нотка».

Я не стала врать

«Будут другие, — я едва заметно взглядом указала на подвешенные вверх тела, — ваш сын, мог бы помочь помешать вашим же убийцам сотворить подобное с другими»

Воспоминания Евы молчали.

«Это не всё, что движет тобой, — вдруг произнесла она, — я вижу твои чувства… Ты переживаешь… за него… За Никиту… за моего сына… Почему?»

Заданный в конце вопрос прозвучал со странной растерянностью.

Я не знала, что ей ответить.

«Не хочу, чтобы он умирал… Он достоин жить»

«Он сотворил ужасную вещь…»

«Я знаю — торопливо проговорила я».

«Нет, — покачала головой Ева, — ты знаешь, не всё. Это из-за него они пришли»

Я впилась пытливым взглядом в глаза матери братьев.

«Маски… Эти убийцы, пришли из-за Никиты?»

Это звучало странно. Чем он мог их прогневать? Стас рассказал мне про детей Токмакова и о том, что все жертвы Масок были рождены от него, но Никита и Михаил вряд ли к ним относятся.

Я не понимала…

«Чтобы не сделал ваш сын, — с воодушевлением проговорила я, — он не заслужил подобного. Он совсем немного старше меня, у него ещё вся жизнь впереди! Я не хочу, чтобы он умирал! Мы сможем помочь ему!.. Пожалуйста!..»

«Помочь выжить, чтобы он сел в тюрьму? — печально и размеренно спросила Ева — Ему лучше будет… туда, куда уходят все… Ему будет лучше со мной».

«Он не сядет в тюрьму, — вздохнула я, — чтобы он ни сделал… Виновным во всем признали другого человека, потому вашего сына и отпустили».

«Это не отменяет того кошмарного поступка, который он совершил, — ответила Ева и покачала головой, — он убил человека»

Я на миг замолчала, пытаясь понять, о чем она говорит, а потом я вспомнила о жертвах в доме Вацлава Токмакова.

Я прокрутила в голове события того дня, вспомнила тех, кто погиб от рук юных террористов.

Значит, Никита каким-то образом непосредственно причастен к убийству Самсона и Ирины Токмаковых.

«Ваш сын, — проговорила я, всё ещё думая об Ирине, — мог бы остаться жить и искупить содеянное»

«Разве можно искупить убийство?»

«Люди нередко совершаю тяжкие поступки, совершенно непреднамеренно. И им не легче, чем родственникам жертвы. Точно так же их жизнь делиться на «до» и «после». И то, что «после» наполнено тяжелым и болезненным чувством вины. У всех по-разному, но суть одна — каждый из них, не прекращает думать о том дне, о той минуте и о том, что если бы они поступили иначе, все были бы живы…»

Я подошла к ней ближе, проникновенно глядя ей в глаза. Мне очень хотелось её переубедить и оставить Никиту в этом мире, здесь, с нами, дать ему время и шанс.

«Ваш сын, не исключение, — продолжала я, — вы уверенны, что хотите этого? Чтобы он ушел, даже не попытавшись искупить свой проступок?»

«Ты не ответила на вопрос: каким образом возможно искупить убийство?»

«Например, спасением, — тут же ответила я, — простой помощью людям, не важно как… Было бы раскаяние да желание, а способы найдутся!»

Она отвела взор, Воспоминания Евы явно задумались о моих словах.

«В твоих словах есть истина, — наконец оценила она, — и я вижу, что ты искренна, девушка с синими глазами. Хорошо…»

Она прошла мимо меня, и я последовала за ней.

Воспоминания Евы провели меня к задней двери дома, ведущий в сад. Она оглянулась на меня и открыла дверь.

В открывшемся дверном проеме я увидела, наконец, то, что искала — воспоминания Никиты.

Младший брат Михаила Ожеровского, согнувшись, зажимая рану на животе, изо всех сил бежал к лесу, прочь от дома. А следом за ним мчался один из Масок.

Я посмотрела на Еву, её олицетворение подбадривающе кивнуло мне, и я стремительно выскочила за дверь, через порог, вслед за воспоминаниями Никиты.

На улице я увидела полную картину…

Он пришел позже. По счастливой, для себя, случайности, Никита, незадолго до появления Масок, выскочил из дома в ближайший магазин — отец послала его прикупить герметическую пену, чтобы заделать пробоину в подвале.

Когда Никита вернулся, он попытался помешать убийцам совершить то, что они задумали, но убийца в зеленой маске набросился на него, сильно ранил и бросился в погоню за истекающим кровью парнем.

Я видела рану Никиты, видела, как кровь обильно растекалась по его одежде, пробиваясь через пальцы рук, которыми он судорожно и тщетно зажимал рану.

По воспоминаниям парня, я поняла, что он может быть ещё жив.

Я быстро достала телефон и позвонила Стасу — возвращаться или кричать через весь дом, было нелогично.

— Да? — раздался голос Корнилова. — Нашла что — то?

— Никита Ожеровский может быть жив, — коротко бросила я, — он в лесу, что за садом Ожеровских.

— Понял, подожди меня.

Когда Стас присоединился ко мне, мы поспешили в сторону леса.

Я торопливо шла впереди, то и дело срываясь на бег. Стасу приходилось одёргивать меня, но Волнение и неугомонное стремление помочь Никите, увидеть его, найти и узнать, что с ним, неустанно гнали меня вперед.

Я так летела вперед, что запнувшись чуть не нырнула головой в сугроб.

— Ника, осторожнее! — окликнул меня Стас. — Они могут быть ещё там!

— Нет! — откликнулась я.

Я знала, что Масок нет в лесу — я бы увидела их воспоминания, это вне всякого сомнения. А сейчас я, мимолетными обрывками, наблюдала только эпизоды из памяти Никиты.

Я видела, как парень, спотыкаясь, сбивчиво дыша, со страхом в расширенных глазах, рвется вперед, в чащу леса, через промерзшие сугробы и гущу переплетающихся ветвей.

А за ним по пятам, злобно и шумно дыша, проламываясь через ветки кустарников и размахивая окровавленным мачете, мчится Зелёный.

Толстяк так рвался догнать парня, с такой неистовой злобой и жаждой убийства преследовал его, что несколько раз сильно ударился головой о растущие низко ветви.

Вот только его это почти не останавливало, а Никита, хоть и отчаянно рвался вперёд, всё-таки истекал кровью, на глазах стремительно слабея.

Я видела, что парень уже не мог бежать, его силы, его жизнь, с обилием крови вытекали из него, оставляя слабеющее тело.

Воспоминания Никиты оборвались и прекратились, когда я увидела, как он, молча падает и катиться вниз, по оврагу.

Я же бежала, не останавливаясь. Стас следовал за мной. Корнилов не останавливал меня, не окликал, просто держался рядом, просто был со мной.

Я торопилась по следам воспоминаний Никиты. Видений больше не было, я ориентировалась в заснеженном лесу по памяти, перебирая в голове фрагменты эпизодов из жизни Никиты Ожеровского.

Прозвучит цинично и жестоко, но нам повезло, что Никита был ранен. И ему тоже.

Потому, что именно, когда я обнаружила темно-алые следы крови на снегу, мы со Стасом смогли обнаружить овраг, в который упал на Никита.

Я подкралась к его краю, заросшего низкими, но дремучими кустарниками. Опасность была в визуальном эффекте, который создавали сугробы: ложное впечатление, что за ними ещё есть земля, но там был резкий край и внезапный обрыв.

Когда я осторожно выглянула из-за сугробов и посмотрела вниз, Стас немедленно, ни говоря ни слова, вцепился в мою правую руку.

— Вот он! — закричала я обрадованно и бестактно тыча пальцем вниз, где на дне темнела неподвижная человеческая фигура.

— Вижу, — кивнул Стас, — отойди назад, нужно найти безопасный спуск.

Овраг был глубокий, на много глубже, чем казался. Из-за торчащих со всех сторон корней деревьев или веток кустарников, он походил на огромную, широко разинутую пасть.

Стас быстро отыскал узкую, неприметную тропку, извилистой змейкой спускающейся ко дну оврага.

Корнилов велел мне оставаться наверху, но это было выше моих сил. Я чувствовала, что должна оказаться внизу, рядом с раненным Никитой — я была уверена, что он ещё жив и, что ему можно помочь, я могу ему помочь…

Когда мы, с величайшей осторожностью, спустились по скользкой и промёрзлой тропе, мы увидели его вблизи.

Он лежал на снегу, в глубоких сугробах, зубчатыми горками, поднимающимися вокруг него. Под телом Никиты Ожеровского темнели два вытягивающихся в разные стороны тёмных пятна.

По своей форме, разливающиеся на снегу, багровые пятна напоминали распростёртые в разные стороны крылья.

На миг мне показалось, что Никита не двигается, что жизнь уже покинула его тело, но при нашем приближении парень заметно дернулся и сделал слабую попытку приподняться.

Он поднял голову, взглянул на нас, я встретилась с ним взглядом и ощутила подстегивающий импульс в области сердца.

Никита, через силу, что-то беззвучно прошептал мне, но вместо слов, с его губ, плавно стекла узкая струйка крови, похожая на тонкую темную ленту, она обвила подбородок и шею парня, стекая за ворот расстегнутой куртки.

— Нет! — зачем-то выкрикнула я и бросилась вперёд.

Я упала на колени возле Никиты Ожеровского парня, осторожно и бережно взяла голову парня в свои руки.

— Стас нужно вызвать скорую! Пожалуйста! Быстрее!..

Я почувствовала слёзы на глазах. Да, я опять плакала, глядя на умирающего возле меня юношу.

Стас остановился рядом, с мрачным сожалением и досадой глядя на умирающего парня.

— Ника… — тихо проговорил он. — Ему не помочь…

— Откуда ты знаешь?! — вскричала я, слыша в своем резком голосе истерическую панику. — Ты же не врач!

— Посмотри на его живот, — кивнул Стас.

Я только сейчас увидела, как кошмарная рана зияет и кровавым багрянцем темнеет на животе Никиты.

— Я вызову медиков, — Корнилов достал телефон, — но они ничего не успеют, Ника…

Я не верила его словам, не хотела верить. Фигура Стаса и всё вокруг расплывалось от моих слёз. Голова Никиты шевельнулась под моими ладонями.

Я опустила на него взор и увидела, как окровавленные губы умирающего парня, что-то шепчут мне. Беззвучно, не слышно, из последних сил.

Но я смогла разобрать слова, которые силился произнести перед смертью Никита Ожеровский: «Это моя вина».

— Нет! — я отчаянно замотала головой. — Нет…

— Ника, — мягко произнес Стас и коснулся моего плеча. — Оставь его…

— Нет! — повторила я и произнесла, в глаза Никиты, — Я знаю, что ты сделал, но… не ты виновен в смерти брата и родителей.

Я видела его воспоминания. Самые страшные, самые мучительные, те самые, что причиняют ему наибольшее страдание. И они были не связаны ни Масками, ни даже с семьёй Никиты.

Самым страшным, самым жутким воспоминанием, терзавшим его все это время было убийство Ирины Токмаковой.

Убийство матери маленького Клима, именно это тяжелейшее преступление больше всего пугало и угнетало истекавшего кровью, в снегу, юношу.

Я, не переставая бессильно и тихо плакать, зачем-то провела ладонью по лбу умирающего Никиты, и в тот же миг я оказалась в других его воспоминаниях.

В тех, что предшествовали его побегу лес.

В этих кратких и стремительных эпизодах я увидела, как Никита, торопливо шагает обратно к дачному дому.

Он ещё не знает, что за кошмар там происходит, не знает, что сейчас, в эти мгновения двое подонков в масках мучают его семью и пытают его старшего брата на глазах у рыдающей матери.

Я была рядом, Никита прошел буквально в метре от меня. В этом воспоминании мое присутствии было куда заметнее и реалистичнее, чем в предыдущем.

Я оглянулась на дом Ожеровских, снова посмотрела на ничего не подозревающего Никиту.

Мои кулаки сжались, с нервирующей досадой глядела на него, как он приближается к дому, где ему через несколько минут убийца в зелёной неоновой маске нанесет ему смертельное ранение, от которого он умрет в холоде и одиночестве, на дне заснеженного оврага.

Если бы я могла хоть что-то сделать… Как — то помешать…

Я шагнула вперёд и неожиданно для себя, услышала странный, совершенно невероятный звук!..

Скрип… хрустящий скрип снега…

Замерев на месте, не веря своим глазами, я опустила взгляд себе под ноги и осторожно убрала правую ногу в сторону.

Несколько мгновений я в полнейшем шоке, завороженно глядела на перечерченный линиями протектора след от моего ботинка.

След… След от моей обуви!

Справившись с шоком, я сообразила, что… я не бестелесна в этом воспоминании Никиты! Он не видит и не слышит меня, но я… я частично материальна здесь… Выходит…

Я рывком повернула голову в сторону дома Ожеровских, перевела взгляд на спину бредущего к нему Никиты, и бросилась к забору дома Ожеровских.

Я не знала, что получится из того, что я задумала, но я должна была попытаться!

Оказавшись у забора дома Ожеровских, я подобрала первый попавшийся мне под руки камень и швырнула его в окно дома.

Камень с гулким ударом врезался в окно.

Стеклопакет выдержал попадание, хоть и покрылся кривыми белесыми линиями трещин.

Никита остановился на пороге и ошарашено уставился на покрытое кривыми трещинами окно. Лицо парня исказило настороженное недоумение.

В этот миг в окне мелькнул громадный силуэт и тусклый свет зеленого неона.

Кажется Никита что-то заподозрил, потому, что он не спешил подходить к дому. И тут входная дверь его дома распахнулась, и на парня, размахивая ножом, бросился Зелёный убийца.

— Беги!!! — заорала я истошно. — Беги!!!

И он побежал. Парень, что было сил рванул в сторону леса. Убийца стремился за ним… но бежал он не долго.

В отличии от стеклопакета, его голова хуже перенесла попадания камня по черепу.

Толстяк пошатнулся, но не упал, на что я надеялась. Я подобрала второй камень, но Зелёный остановился и внимательно посмотрел в мою сторону.

На несколько мгновений мне показалось, что он меня видит. Я застыла, охваченная накатившим ужасом.

Никита был уже далеко, его фигура в темной куртке стремительно мчалась в сторону леса, который парень отлично знал — они с братом не раз лазали там во время летних каникул.

Убийца приблизился ко мне.

Я истерично швырнула камень в его сторону и рванула прочь, но обернувшись на бегу, увидела, что Зелёный и не думает меня преследовать.

Вместо этого, он рассматривает, брошенный мною и упавший рядом с ним в снег камень.

Я видела, что он недоумении и представила себе, как всё это выглядело его глазами: зависший в воздухе камень, внезапно полетел в его сторону и упал у самых ног (чуть — чуть я не попала, аж обидно!).

Опомнившись, Зелёный, торопливо бросился в сторону дома Ожеровских, из распахнутых дверей которого звучали громкие биты рэпа, заглушающие крики жертв.

Я попятилась назад и в этот миг воспоминание исчезло.

Первое, что я увидела — это был Стас. Корнилов стоял с отстраненным шокированным видом, держа в правкой руке мобильник. Из телефона доносился чей-то взволнованный голос:

— Уточните состояние раненого! Какова глубина ранения и степень повреждения! Товарищ подполковник, вы слышите меня?!

Но Стас, не отвечая, нажал на отбой и спрятал телефон в карман куртки. Взгляд Корнилова был прикован к парню, который, поджав колени, со отпечатком дикого страха на перепачканном и оцарапанном лице, взирал то на меня, то на Стаса.

— Получилось… — прошептала я растерянно.

Но это слово, конечно же, не могло описать весь эффект от того невообразимого и категорически невозможно в пределах реальности итога моих действий, который я наблюдала.

Он жив. Никита Ожеровский, перепуганный, замёрзший, но живой (Живой!!!) сидел передо мной и, обхватив поджатые колени, вертел головой, глядя на меня и Стаса.

Никита нервно моргнул и дрожащим голосом спросил:

— В-вы к-кто?..