Неведомые земли. Том 2

Глава 97. Арабское посольство в Волжской Болгарии (922 г.)

Когда прибыло письмо Алмуша, сына Шилки йылтывара, царя славян, к повелителю правоверных ал-Муктадиру, в котором он просит его о присылке к нему кого-либо, кто наставил бы его в вере, преподал бы ему законы ислама, построил бы для него мечеть, воздвиг бы для него кафедру, чтобы он установил на ней от его [халифа] имени кутбу в его [собственной] стране и во всех областях его государства, и просит его о постройке крепости, чтобы укрепиться в ней от царей, своих противников, — было дано согласие на то, о чем он просил. Посредником в этом деле был Назир ал-Харами. А я был уполномочен для прочтения ему [царю] письма и вручения того, что отправлялось к нему [в качестве подарков] и для надзора над факихами и муаллимами. — …Послом со стороны государя [халифа] — Сусан ар-Расси, клиент Назира ал-Харами… — Итак, мы отправились из Города Мира в четверг, по прошествии одиннадцати ночей [месяца] сафара триста девятого года [21 июня 921 г.]…

Когда же мы были от царя «славян», к которому мы направлялись, на расстоянии дня и ночи пути, он послал для нашей встречи четырех царей, находящихся под его властью, своих братьев и своих сыновей…

Наше прибытие к нему было в воскресенье, когда прошло двенадцать ночей [месяца] мухаррема триста десятого года [12 мая 922 г.]. И было расстояние от Джурджании до его страны семьдесят дней [пути]… [Далее следует описание приема, данного четыре дня спустя, а также полярного сияния, поразившего послов в первую же ночь и внушившего им неописуемый ужас, так как они приняли его за борьбу небесных джинов.]

Я видел, что день у них очень длинный, а именно, в продолжение некоторой части года он длинен, а ночь коротка, потом ночь длинна, а день короток… И вот красная заря, которая бывает перед ночной [молитвой], ни в коем случае не исчезает [окончательно], и вот ночь с [настолько] малой темнотой, что в ней человек узнает человека на большем [расстоянии], чем выстрел стрелы. [248]

Я видел, что луна не достигает середины неба, но восходит на его краях на какой-нибудь час, потом появляется заря и луна скрывается.[1]

Ныне [то есть в 944 г.] правящий царь Болгара — мусульманин. При халифе Муктадире, позже 310 г. [то есть в 922 г.], ему было во сне видение, после чего он принял ислам.[2]

В конце I тысячелетия на Волге образовалось два важных торговых центра, игравших одновременно очень важную политическую и культурную роль. В устье реки еще в VIII в. возник Хазарский каганат со столицей Итиль. Поэтому и Каспийское море иногда называли «Хазарским» (Bahr al-hozar). О государстве тюрков-хазар, которых раньше именовали эфталитами или белыми гуннами (см. гл. 75), уже упоминалось в связи с путешествием Саддама (см. гл. 89). Это государство, основанное в 730 г., простиралось временами на северо-запад до Оки.[3] Это была единственная в Европе страна, правители и знать которой приняли иудейскую веру (в 740 г.). В дальнейшем многие правители каганата носили иудейские имена — Аарон, Веньямин и т.д.[4] В 868 г. они приняли ислам,[5] а приблизительно к середине X в. их государство исчезло с лица земли. Об обстоятельствах его гибели ничего неизвестно.[6]

Кроме того, около 690 г. в районе среднего течения Волги, недалеко от места впадения Камы, которое в древние времена всегда было чрезвычайно важным узловым пунктом торговли и путей сообщения, сложилось царство волжских болгар. Еще за 100 лет до этого Иордан знал о Bulgarum sedea super mare Ponticum.[7] [местожительстве болгар северное Понтийского моря. — Ред.]

По происхождению и языку население Болгара первоначально, вероятно, [вклейка] [249] было почто тождественно населению более могущественного и развитого хазарского каганата.[8] В X в. Болгар все еще играл довольно скромную роль, но позже достиг, если не считать нескольких спадов, значительного экономического развития, главным образом благодаря необычайно удачному расположению на путях торговли северной пушниной.

Рис. 5. Монеты волжских болгар. См. Chr.M. Frähn, Drei Münzen der Wolga-Bulgaren aus dem 10. jhdt. n. Chr., «Mémoires de l'Académie Impériale des Sciences de St. Petersbourg», 1832.

Около 920 г. тогдашний повелитель Болгара Алмуш направил, якобы под влиянием видения, явившегося ему во сне, послание в Багдад к халифу Муктадиру (908—932); в этом письме он выражал желание принять ислам и заняться распространением магометанства в своей стране. Правда, в Болгаре и значительно раньше уже проживали мусульмане, возможно даже в VII или VIII в.[9] и уже, во всяком случае, в 868 г. (по данным Ибн-ал-Асира). Из сообщения Ибн-Фадлана, которое приведено в начале главы в сокращенном виде, следует, что в 922 г. в Болгаре проживал и занимался своим ремеслом какой-то портной-мусульманин из Багдада. Когда царь Алмуш возымел желание сделать ислам господствующей религией в своей стране, то повелитель правоверных, естественно, постарался выполнить его просьбу.

Можно, не боясь впасть в ошибку, предположить, что внезапное желание ввести в своей стране чуждую религию имело политическую подоплеку. В истории человечества нередко встречается такое сплетение религиозных и политических мотивов, и предложение принять веру другого государя наверняка можно объяснить стремлением завоевать его расположение. Нечто подобное крылось, например, и за желанием датского короля Гаральда принять христианство. Как известно, он надеялся обеспечить себе этим политическую поддержку со стороны императора Людовика Благочестивого в попытке вернуть королевство (см. гл. 86).

Поэтому и в письме Алмуша к халифу punctum saliens [важным обстоятельством. — Ред.] следует считать, несомненно, отнюдь не лицемерно подчеркнутую просьбу царя прислать наставников в мусульманской религии и строителей мечетей, а скорее скромную приписку о том, что неплохо было бы заодно направить к царю также и опытных фортификаторов для строительства крепости. Просьба духовного характера была явно рассчитана на то, чтобы завоевать расположение фанатически религиозного повелителя мусульман. Расчет оказался правильным: халиф снарядил в Болгар посольство, поставив во главе его некоего Сусана ар-Росси. В состав посольства входил также, вероятно в роли «секретаря»,[10] и летописец этого события Ибн-Фадлан [Фосслан], который, конечно, по происхождению был не арабом,[11] а скорее греком.[12] Поскольку Ибн-Фадлан задержался в Болгаре значительно дольше [250] остальных послов, трудно не склониться к предположению, что и ему в числе других было поручено заняться распространением ислама в стране. Во всяком случае, речь шла, очевидно, не о насаждении магометанской религии на девственной почве, а о вторичном ее введении, или, если можно так выразиться, об «обновлении насаждений».

Посольство халифа выехало из Багдада 11 сафара 309 г. хиджры (21 июня 921 г.) и через Бухару и Хорезм направилось к устью Волги. Здесь, в Стране хазар, путешественники благоразумно перезимовали. Оставшуюся часть пути они, очевидно, — хотя об этом в источнике нет определенных свидетельств — проплыли на судах вверх по Волге. В Болгар они прибыли 12 мухаррема 310 г. хиджры (12 мая 922 г.), то есть почти через 11 месяцев после выезда из Багдада. О маршруте, ходе и длительности обратного путешествия ничего не сообщается, вероятно потому, что Ибн-Фадлан пе принимал в нем участия. Пробыл он в Болгаре, очевидно, довольно долго, так как в противном случае не мог бы приобрести то поистине удивительно точное знание крайнего севера Европы и Западной Сибири, а также всех подробностей торговли северной пушниной, которым поражают его сообщения.

Вплоть до нашего столетия драгоценная рукопись Ибн-Фадлана была известна лишь в отрывках, сохранившихся под общим названием «Рисала». Важнейший из них воспроизведен у Якута (ум. в 1229 г.). Приведенная выше цитата в обработке Френа взята именно из этого источника.[13] Однако несколько десятков лет назад в Мешхеде был обнаружен оригинал рукописи Ибн-Фадлана; она входила в сборник занимательных историй перса Нуруддина Мухаммеда и'Ауфи, записанный позже 1228 г. в Индии.[14] Немецкий перевод уточненного и дополненного текста был опубликован Марквартом в 1924 г.[15]

Миссионерская деятельность Ибн-Фадлана и его единоверцев в Болгаре принесла богатые плоды. Насколько велика была заслуга Ибн-Фадлана в этом отношении, остается неясным. Бартольд пишет по этому поводу: «Вероятно, он преувеличивал значение своей миссионерской деятельности и представлял ее читателям в соответствующем освещении. И народ, и государь, вероятно, еще раньше перешли в мусульманскую веру».[16]

Даже если это и верно, а доказательств в пользу предположений Бартольда пока нет, все же заслуги Ибн-Фадлана нисколько не снижаются, так как его значение как географа неизмеримо выше миссионерской деятельности. Труд Ибн-Фадлана совершенно неоценим для суждения о географических представлениях людей X в. Впрочем, и как миссионер Ибн-Фадлан, видимо, добился немалых успехов. Во всяком случае, царь Алмуш и вся его семья приняли ислам. Алмуш называл себя в дальнейшем не иначе как эмиром Болгарским и подопечным повелителя правоверных, причем стал носить [251] новое имя Джафар.[17] Один из сыновей царя несколько лет спустя предпринял паломничество в Мекку и посетил на обратном пути халифа Муктадира в Багдаде. Ислам так прочно укоренился в Болгаре, что даже через 400 лет Ибн-Баттута во время своих странствий по свету (см. т. III, гл. 139) был приятно поражен, обнаружив здесь процветающую мусульманскую общину. Во всяком случае, жители Болгара с X в. стали «очень ревностными магометанами».[18]

Однако путешествие багдадских послов в 922 г. не только способствовало распространению мусульманской религии в довольно отдаленных северных районах Восточной Европы, еще более важную роль сыграло оно в расширении торговых связей и ознакомлении арабов с северными землями. В этом отношении географические описания Ибн-Фадлана могут считаться классическими. Они не только свидетельствуют о поразительном умении автора отобрать важнейший материал, но и отличаются удивительно малым количеством более или менее серьезных ошибок. По научно-критическому подходу к излагаемым сведениям записки Ибн-Фадлана напоминают современные труды. Их огромное культурно-историческое значение первым оценил и обосновал Френ.[19]

Ибн-Фадлан четко различает «русов» из Новгорода, Киева и т.д. и «Гога и Магога», то есть норвежских норманнов, о которых он уже в Болгаре сумел собрать кое-какие туманные сведения. Чрезвычайно отрицательная характеристика скандинавских норманнов, которых Ибн-Фадлан[20] называет «Гогом и Магогом — зверями в образе человеческом», вероятно, возникла под влиянием сообщений об опустошительном разбойничьем набеге норвежского короля Эйрика Кровавая Секира на Биармию в 920 г. н.э., то есть незадолго до прибытия Ибн-Фадлана в Болгар. Человек, поведавший ему о событиях, разыгравшихся в 920 г. на берегах Белого моря, был хорошо осведомлен о них, так как он, видимо, происходил из северной страны Вису, простиравшейся до бассейна северной Двины (см. гл. 98). Сообщение Ибн-Фадлана о том, что «Гог и Магог» живут «на расстоянии 3 месяцев пути от страны Вису и отделены от нее морем», доказывает, что этому путешественнику было известно о существовании Северного Ледовитого океана. В следующей главе содержатся доказательства того, что Ибн-Фадлан был прекрасно осведомлен также о торговых связях болгарских купцов с северными землями, богатыми пушниной. Не будет преувеличением утверждать, что только благодаря научной деятельности Ибн-Фадлана путешествие послов халифа в Болгар в 921—922 гг. приобрело выдающееся значение, которое трудно переоценить. [252]

От Ибн-Фадлана мы узнаем также, что в царстве волжских болгар можно было встретить византийские товары.[21] Сообщение Ибн-Фадлана очень интересно, поскольку в византийских источниках того периода об этом ничего не упоминается. Как сообщили автору проф. Моравчик и д-р Шегледи (Будапешт), за одним незначительным исключением,[22] византийские ученые того времени даже не упоминают о Болгаре и его жителях. Нигде нет никаких сведений о торговле Византии с северными русскими землями, которые нередко посещали арабы (см. гл. 98).

Болгар до конца XIV в. оставался важнейшим торговым центром Восточной Европы. Хотя город и был в 969 г. завоеван и разграблен русами, он все же вскоре оправился от удара и в течение ряда столетий сохранял свое значение важнейшего и богатейшего центра торговли пушниной. Его жители вели «оживленную торговлю с русами, весью, югрой и хазарами, с Харисаном и Хорасаном, а также с побережьем Каспийского моря».[23] Это вытекает из одного очень важного в культурно-историческом отношении сообщения Якута (ум. в 1229 г.):

«Путь от Болгара до Итиля, столицы хазар, по степи можно проехать на лошадях за 1 месяц. Если же избрать водный путь, то на плавание вверх по реке Итиль [Волге] понадобится 2 месяца, а вниз по течению — только 20 дней. До русской границы от Болгара 10 дней пути, до русской столицы Кюябе [Киева] — 20, до земли башкиров — 25».[24]

В точение долгого времени Болгар чеканил собственные деньги.[25] Последние монеты относятся еще к 1427/28 г.[26] Но после нового страшного набега русских в 1399 г. он уже не мог оправиться. В настоящее время от этого богатого и славного города не осталось ничего, кроме группы неприметных развалин между селами Болгары и Успенское, на расстоянии 6,5 км от Волги. Паллас посетил эти развалины во время своего известного путешествия и описал их.[27] Там еще удалось найти арабские надписи, относящиеся к 1226—[253]1341 гг.[28] Обнаруженные памятники засвидетельствовали историю города с 1161 по 1578 г.[29]

Благодаря чрезвычайно оживленной торговле, которую арабские купцы в течение ряда веков вели в бассейне Волги, арабским географам давно стало ясно, что Каспийское море представляет собой замкнутый водный бассейн. В X в. Масуди даже лично исследовал этот вопрос.[30] Факт весьма примечательный, поскольку в христианском мире на замкнутость этого моря впервые указал Рубрук (см. т. III, гл. 121) на 300 лет позже Ибн-Фадлана. Все же ошибочное представление о Каспии как об океанском заливе продержалось вплоть до XVI в. (см. т. I, гл. 26).