Неведомые земли. Том 2

Глава 98. Арабские купцы на севере России и на побережье Северного Ледовитого океана (X—XIV вв.)[1]

В 20 днях пути от их страны [Волжской Болгарии] находится местность под названием Ису, а далее за Ису живет народ, именуемый юра. Это дикое племя. Они не общаются с людьми, боятся их злобы. Жители Болгара совершают поездки в ту страну и привозят туда одежду, соль и другие товары, которыми они торгуют. Для доставки этих товаров они изготавливают повозки, похожие на маленькие тележки, в которые запрягают собак, ибо там много снега и никакое другое животное не может передвигаться по этой стране. Люди привязывают к подошвам кости скота; каждый берет в руки две заостренные палки, втыкает их позади себя в снег и скользит по поверхности, отталкиваясь этими палками, словно веслами, и так достигает цели своего путешествия за…[2] дней. Они ведут куплю и продажу, изъясняясь с туземцами языком жестов, и привозят из этой страны прекрасные крупные шкурки соболя…

Царь [болгар] рассказал мне, что за его страной на расстоянии трех месяцев пути есть народ, который называют вису. Ночь у них меньше часа… В том море водится рыба, из зубов которой они делают ножи и рукоятки мечей.[3] Если в том море корабль плывет на Полярную звезду, то попадает в местность, где летом вообще нет ночи, зимой же, напротив, солнце не показывается над головой, а обходит край неба слева направо; дальше расположена местность, где весь год состоит из одного дня и одной ночи.[4]

По этой реке [Волге] купцы едут до Дисура [Вису] и привозят оттуда много бобровых, собольих и беличьих шкурок… Ночь, там так коротка, что ее не успеваешь заметить, а в другое время [255] года, напротив, столь продолжительна, что вообще не бывает дневного света.[5]

По торговым делам никто не едет дальше Болгара; никто не едет до Эрзы, ибо тамошние жители убивают всех встречающихся им чужестранцев.[6]

По ту сторону этого [7-го] климата проживают лишь немногие народности, такие, как ису, варанк, юра и им подобные.[7]

Жители Болгара привозят в Вису сабли, изготовленные в мусульманских странах. Они не имеют рукоятей и украшений, это одни клинки, в том виде, в каком они выходят из рук кузнеца.[8]

В странах же Иафета сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, емь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, либь.[9]

Теперь же я хочу рассказать, о чем слышал 4 года тому назад от Гюраты Роговича, новгородца, который поведал так: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, дающим дань Новгороду. [256] И когда пришел отрок мой к ним, то от них пошел он в землю Югорскую. Югра же — это люди, говорящие на непонятном языке, и соседят они с Самоядью в северных краях. Югра же сказала отроку моему: «Дивное чудо мы нашли, о котором не слыхивали раньше, а идет этому уже третий год; есть горы, упирающиеся в луку морскую, высотою как до неба, и в горах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, желая высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на железо и делают знаки руками прося, железа; и если кто даст им нож или секиру, они в обмен дают меха. Путь же к тем горам непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не доходили до них никогда; этот путь идет и дальше на север».[10]

Жители Болгара привозят туда свои товары и торгуют ими. Каждый оставляет свой товар на отведенном для торговли месте, снабжает его своей меткой и уходит. Позднее он возвращается и находит рядом товары, нужные на его родине. Если он доволен ими, то забирает предложенные в обмен предметы и оставляет свои товары; в противном случае он уносит свои товары. При этом продавец и покупатель но видят друг друга.[11]

Еще дальше к северу живут народы, которые ведут торговлю с приезжими купцами, не встречаясь с ними. Человек, посетивший эту местность, сообщает, что туземцы населяют районы, прилежащие к Северному морю. Он добавляет, что прибывающие в эту местность караваны обычно дают знать о своем появлении. Затем они отправляются к месту, специально отведенному для купли и продажи. Там каждый кладет свой товар, снабдив его меткой, и возвращается к месту стоянки каравана. Туземцы приближаются, кладут рядом с товарами шкурки ласок и лис, а также другие меха, и вновь удаляются. Затем купцы возвращаются, и те из них, которые [257] довольны предложенным в обмен товаром, забирают его с собой. Те же, кто недоволен, оставляют шкурки нетронутыми, и торговые переговоры продолжаются подобным образом, пока обе стороны не приходят к соглашению.[12]

Пробыл я там [в Болгаре] три дня.

Захотелось мне пробраться в Страну мрака. Вход в нее через Болгар и между ними 40 дней пути. Путешествие туда совершается не иначе, как на маленьких повозках, которые возят большие собаки, ибо в этой пустыне везде лед, на котором не держатся ни ноги человеческие, ни копыта скотины; у собак же когти, и ноги их держатся на льду. Проникают туда только богатые купцы, из которых у иного по сто повозок или около того, нагруженных его съестным, напитками и дровами, так как там нет ни дерева, ни камня, ни мазанки…[13]

Совершив по этой пустыне 40 станций, путешественники делают привал у «мрака». Каждый из них оставляет там те товары, с которыми приехал, и возвращается в свою обычную стоянку. На следующий день они приходят снова для осмотра своего товара и находят насупротив него [известное количество] соболей, белок, горностаев. Если хозяин товара доволен тем, что нашел насупротив своего товара, то он берет его, если же не доволен им, то оставляет его. Те, то есть жители «мрака», набавляют его [своего товара], часто же убирают свой товар, оставляя [на месте] товар купцов.[14] Так [происходит] купля и продажа их. Те, которые ездят сюда, не знают, кто покупает у них и кто продает им, джипы [духи] ли это или люди, и не видят никого.[15] [258]

Страны Сибирские и Чулыманские [на Каме] прилегают к Башкырдам [башкирам]. В земле Башкырдов находится мусульманский кади, пользующийся почетом. В землях Сибирских и Чулыманских сильная стужа; снег не покидает их в продолжение 6 месяцев. Он не перестает падать на их горы, дома и земли. Вследствие этого у них очень мало скота. Это обитатели сердца Севера. Приезжает к ним мало людей, и пищи у них мало…

Купцы наших стран не забираются дальше города Булгара; купцы Булгарские ездят до Чулымана, а купцы Чулыманские ездят до земель Югорских, которые на окраине Севера. Позади их уже нет поселений, кроме большой башни, построенной Искендром (!) на образец высокого маяка; позади ее нет пути, а находятся только мраки… пустыни и горы, которых не покидают снег и мороз; над ними не восходит солнце; в них не растут растения и не живут никакие животные; они тянутся вплоть до Черного моря; там беспрерывно бывает дождь и густой туман и решительно никогда не встает солнце.

За Югрой живет на берегу морском народ, пребывающий в крайнем невежестве. Они часто ходят в море.[16]

Как это ни странно, но почти единственным источником наших сведений о весьма своеобразных торговых операциях на крайнем северо-востоке Европы стали труды арабских авторов. Эта торговля, целью которой было приобретение северных мехов, видимо, имела для арабов чрезвычайно большое значение. Именно поэтому на протяжении 400 с лишним лет многие арабские авторы описывали как саму торговлю, так и своеобразные обычаи, постепенно сложившиеся в связи с ней. Из неарабских хронистов об этих операциях было известно лишь одному человеку (если пренебречь отдельными намеками, содержащимися в скандинавских сагах; см. гл. 93), а именно древнерусскому монаху-летописцу Нестору Киевскому (1056—1114). Византийские купцы того периода, отличавшиеся изрядной предприимчивостью, очевидно, не поддерживали торговых связей с упомянутым районом.

В течение всего средневековья, а отчасти и в последние века древнего периода участие России в торговле между Европой и Азией было гораздо значительней, чем это принято считать.

Френ первым обратил внимание на весьма характерное упоминание о Ладоге, которое содержится у араба Масуди (Хв.): «Русские состоят из многих [259] народов. Один из них называется ладоги, и он самый многочисленный. Они ведут торговлю с Испанией, Римом, Константинополем и Хазарией».[17]

Однако важнейшим да востоке России центром торговли, и собственно торговли пушниной, была Пермь (Чердынь), которая, видимо, уже в начале средневековья приобрела чрезвычайно важное значение, хоть никаких указаний на это в литературных источниках нет. Зато о масштабах этой торговли говорят найденные клады монет. Аспелин пришел в своем специальном исследовании к следующим выводам: «Торговые коммуникации Перми в I тысячелетии н.э. проходили не вниз по Волге, через Кавказ и далее на юг, а по Иртышу, через степи и древний Согд».[18]

Пржеворский отмечает, что «торговые связи между Передней Азией и Восточной Европой можно проследить начиная со второй половины III в. до н.э.»[19]

Он утверждает, что персидские купцы в начале нашей эры отправлялись за Волгу и Каму «в районы финно-русских племен, чтобы приобрести там меха», и даже что неподалеку от Гладенова, в бывшей Пермской губернии, были найдены монеты индо-скифского царя Кадфиза I (около 50 г.).

Правда, в I тысячелетии н.э. путь по Волге еще не использовался для торговли со странами Передней Азии и коммуникации проходили по Иртышу, через степи и древний Согд[20] в Персию и Бактрию или через Иртыш к Алтаю и дальше до самого Китая.[21] Персидские монеты эпохи Сасанидов (226—651), относящиеся главным образом к 441—594 гг., были найдены севернее Перми на Каме и должны расцениваться как доказательство древних торговых связей с районами пушного промысла. Впрочем, такие же находки были сделаны на пути от Пермской котловины к Валдайской возвышенности и к озеру Ильмень, то есть почти точно вдоль современной железнодорожной линии, связывающей Пермь с Эстонией.[22] На тех же коммуникациях было найдено немало монет периода арабского владычества в Персии (после 651 г.).

Фогель справедливо заметил, что «в Самарканде, Багдаде и Византии меха с Севера и из Прибалтики были таким же желанным товаром, как и в Западной Европе».[23] [260]

Иордан (около 551 г.) подтверждает, что именно пушнина была чрезвычайно важной статьей в торговле Восточной России в раннем средневековье.[24] Около 600 г. в эту торговлю включились в роли посредников волжские болгары, оторвавшиеся от других тюркских племен и обосновавшиеся на берегах Волги и Камы.

Когда в 922 г. арабы, среди которых находился Ибн-Фадлан, впервые появились в Болгаре (см. гл. 97), там уже были широко известны парадные одежды из соболя, горностая, лисы и бобра. Позднее арабы, очевидно, отлично организовали в Болгаре торговлю пушниной и почти полностью ее монополизировали.[25] Мусульманские суда из Передней Азии ходили по Волге до Болгара.

Постепенно сложился новый торговый путь из Болгара в северные районы пушного промысла, который вел вдоль по Каме и Колве за Чердынь к реке Вычегде, Чусовскому озеру, Вогулке и далее по важному Печерскому волоку в богатый пушниной район Печоры. Долгое время чердынцы держали всю торговлю в своих руках и, видимо, в течение ряда столетий не давали возможности купцам из Волжской Болгарии проникнуть непосредственно в районы, изобиловавшие пушниной. Кроме того, Чердынь, очевидно, еще долго монопольно контролировала перевал у Свердловска, по которому проходил путь через Урал в Сибирь и Центральную Азию.

Чердынь могла все это осуществить, так как до 1236 г. она была столицей цветущего государства Биармии и «древним торговым городом».

«Пермяки же ходили с этими [восточными] и с собственными товарами на Печору и к Ледовитому океану, чтобы выменять у обитавших там народностей меха для восточных и иных стран. Развалины городов в этом северном крае еще свидетельствуют о былом процветании их древних жителей».[26] [261]

Новые рынки, подобные Болгару, находившемуся на юге, возникли также на западе и северо-западе. То были Ладога и Холмогоры на Двине (см. гл. 93) и главным образом Новгород, расположенный на озере Ильмень. Огромная роль этого города как центра торговли пушниной позволяла извлекать огромные барыши сначала норманнам, а позднее купцам ганзейских городов.

Вызывает некоторое недоумение то обстоятельство, что арабское население субтропиков было не меньше заинтересовано в торговле мехами, чем народы Скандинавии и Прибалтики. Однако остается фактом, что в южных странах пышные меха, из которых можно было шить парадные одежды, ценились не меньше, чем на Севере.

В Индии, Египте, Андалузии и других странах с жарким климатом северные меха пользовались, как отмечал еще Ибн-Фадлан, большим спросом и за них платили огромные деньги.[27] Для предприимчивых купцов торговля мехами, очевидно, была чрезвычайно благодарным и прибыльным занятием. Даже огромные шкуры белых медведей, добывавшиеся лишь на Крайнем севере, переправлялись через Россию в Египет, о чем свидетельствует запись Ибн-Саида, сделанная около 1250 г.:

«Есть у них белый медведь, который ходит в море, плавает и ловит рыбу… Шкуры таких медведей мягкие; их дарят в египетские страны».[28]

И в самом деле, белых медведей иногда заносит на льдинах из Северного Ледовитого океана к берегам Северной Европы; время от времени это наблюдается и в Исландии, где в 1274 г. за один день было убито 22 белых медведя.[29]

В XVI в. австриец Герберштейн убедительно показал в своем классическом труде, на какие лишения и трудности охотно шли иностранные купцы и в более позднее время ради того, чтобы проникнуть в самые отдаленные и глухие места по обе стороны Северного Урала в погоне за драгоценными мехами.[30]

О том, какой прибыльной была торговля пушниной уже для арабских купцов, свидетельствует запись Ибн-Баттуты (около 1354 г.). Он сообщает, что за одну первоклассную шкурку горностая в Индии была уплачена необычайно высокая цена — 400 динаров.[31]

Судя по всему, арабские скупщики мехов, следуя на север, долгое время не проникали дальше Болгара, до которого они добирались по Волге. Поскольку жители Болгара сами привозили меха с севера, арабам вначале не [262] было надобности ездить дальше этого города: «ярмарка пушнины» в Волгаре удовлетворяла все их потребности. Видимо, только после разрушения Болгара «русами» в 969 г. арабы сами начали искать путь на дальний север, по крайней мере до древней Перми (Чердыни), которая еще долго оставалась важнейшим торговым центром на северо-востоке. Во всяком случае, во времена Нестора Киевского, который упоминает и город Пермь (Чердынь) и Печеру (Печору), «бухарские караваны привозили туда восточные товары».[32] Кроме того, там развили довольно широкую деятельность купцы из Междуречья. Основными статьями товарообмена были, с одной стороны, металлы и оружие, а с другой — меха. Сохранились еще многочисленные следы этой торговли. Арабские монеты нередко находили даже в бассейне Печоры. Более того, на водоразделе между Печорой и Колвой на высоте 188 м до сих пор сохранились деревянные мосты, построенные купцами того времени.[33] Следы пребывания арабов в районе Чердыни и севернее этого города так многочисленны, что привлекли к себе внимание ученых еще 200 лет назад. Так, Страленберг писал в 1730 г., что «на реке Печоре и особенно у города Чордин (Чердынь), или Великая Пермь, в большом количестве встречаются монеты древних халифов».[34] Весьма характерно, что этот прекрасный знаток средневековых торговых связей Северной России высказал фантастическое предположение, будто мнимые «индийцы», которые, согласно Титу Ливию, якобы прибыли в Галлию в 62 г. до н.э. (см. т. I, гл. 35), возможно, дошли по суше до Печоры, а оттуда добрались по морю в Западную Европу.[35]

Нестор Киевский ярко изобразил благоприятное влияние прибыльной торговли с самоедами, арабами, норманнами и новгородцами на все государство Биармию[36] и его столицу Чердынь, дав следующее описание страны:

«Некогда самостоятельный, многочисленный, долгое время свободный и не очень некультурный народ (сколь неожиданно это для такого дальнего уголка земли!)… Благословенная страна, богатая не только солеварнями, железными и медными рудниками, но и хлебом, пастбищами, дичью и рыбой».[37] Трудно переоценить значение древней Перми как торгового центра Восточной России. Первое место в этой торговле в течение всего средневековья, а отчасти и в последние столетия древности, несомненно, занимала [263] пушнина. Во все стороны расходились из Чердыни торговые пути. В Пермском городище были найдены монеты из Бактрии, относящиеся к началу нашей эры. Многочисленные персидские монеты времен Сасанидов (226—651 гг.) были обнаружены в целом ряде мест как вдоль линии Пермь — Валдайская возвышенность — озеро Ильмень, так и на берегах Камы севернее Перми, где встречались монеты чеканки 441—594 гг.[38] Важнейший торговый путь из Персии в Пермь проходил не по Волге, а по Западной Сибири: «по Иртышу, через степи и древний Согд».[39] Путь по Иртышу, судоходному до самого Алтая, использовался, кроме того, при торговле между Пермью и Китаем,[40] а также тюркскими племенами в Центральной Азии.[41] Итак, литературные источники и найденные клады монет свидетельствуют о торговых связях Перми, которые проходили на восток по Иртышу, на юг по Каме и Волге, на запад к озеру Ильмень и косвенно к Балтийскому морю, на северо-запад к Двине и Белому морю и на север в районы Печоры и Оби.

Пермяки, или биармийцы, как убедительно показал Томашек,[42] за тысячу с лишним лет до описываемых событий жили южнее, на средней Волге. Они, видимо, тождественны упоминаемому Геродотом финскому племени будинов, на территории которого якобы поселилось изрядное число иммигрировавших понтийских греков, именовавшихся гелонами.[43] Исключительно важное значение записей Геродота об эллино-скифском торговом пути, который вел на крайний северо-восток Европы, подробно рассматривалось в гл. 10. Оно подтверждается тем обстоятельством, что упоминаемые Геродотом [264] поросшие камышом болота[44] обнаружены на средней Волге, Суре, Оке и Клязьме, а безымянное «длинное и широкое» озеро на севере России оказалось озером Белым.[45] Описанная Геродотом в другом месте[46] сибирская ветвь этого торгового пути проходила через «дикие края» покрытого в те времена сплошным лесом бассейна Камы в области тиссагетов (вогулов) на реке Чусовой и исседонов на реке Исеть.

Различные следы древней торговли с арабами встречаются до самого Зауралья. Важным торговым центром этой области уже примерно с 900 г. был Искер (в районе Тобольска), называвшийся позже Сибирью. Археологические раскопки, производившиеся в этой местности, дали много свидетельств торговли, развитой здесь в средние века.[47] Кроме того, под Самаровом, вблизи впадения Иртыша в Обь, было найдено металлическое зеркало с арабской надписью.[48] Показательно и то, что Бируни (около 1030 г.), видимо, располагал сведениями о Западной Сибири, а также о Тоболе и живущих на этой реке бобрах.[49] Масуди (около 944 г.) был знаком с «черным и белым Иртышом (Арижем)», то есть знал об Иртыше и Оби, и писал о них следующее:

«Обе эти реки весьма значительны и превосходят по длине Тигр и Евфрат».[50]

Масуди было также известно, что из этих краев доставляют черные, белые и рыжие лисьи шкурки. Через 200 лет Идриси уже упоминает об Енисее, хотя и не приводит этого названия.[51]

Чердынь, вероятно, долгое время оставалась самой северной точкой, до которой доходили арабы. Мелкую розничную торговлю с дикими народностями Крайнего севера, промышлявшими пушнину, в течение многих столетий вели, очевидно, сами пермяки. Такое предположение высказал еще Георги.[52] Лишь после того как богатство Чердыни было развеяно бурей монгольского нашествия, а сам город опустошен и разрушен (1236 г.), арабам пришлось ради продолжения доходной торговли пушниной самим добираться к племенам Крайнего севера. О жизни этих племен на берегах неведомого [265] «Северного моря» было известно уже Ибн-Фадлану. Как видно из оригинальных документов, еще Бируни указывал, что на самом севере Европы живут народы «ису, варанк, юра и подобные им». Какое географическое и этническое содержание вкладывалось в эти названия?

Народность варанк, бесспорно, тождественна «варягам», то есть скандинавским, преимущественно шведским норманнам. Бируни также упоминает Балтийское море, называя его «Баар-Баранк» (Море варягов), и особо подчеркивает, что варанки — «народ, живущий на берегах этого моря». Еще в XIII в. Казвини подтверждает эти слова (см. гл. 99, стр. 280):

«Варенк — местность на побережье Северного моря. С северной части Мирового океана простирается на юг залив, и земли вокруг этого залива носят его имя… Страна эта расположена на Крайнем севере».[53]

Вряд ли можно сомневаться в том, что под простирающимся с севера на юг заливом имеется в виду Балтика, так как в те времена она повсеместно считалась окраинным морем, связанным где-то далеко на севере непосредственно с океаном (см. гл. 94). Нельзя согласиться с трактовкой, предложенной Зейппелем, согласно которому, упомянутым заливом был Варангер-фьорд. Это толкование явно основывается на соображениях не географического, а лингвистического характера. Поскольку арабы вряд ли вообще когда-либо посещали этот незначительный залив и, уж конечно, не обращали на него особого внимания, несравненно более вероятным представляется отождествление «Моря варенков» с Балтикой.

Два других названия народностей, приведенные Бируни, обнаруживают известную взаимосвязь. Название ису, или вису, неоднократно обсуждалось в научной литературе. Особенно тщательно толкованием этого названия занимались Френ[54] и Нансен.[55] Поскольку Татищев писал, что область вокруг озера Белого именовалась у сарматов Внису,[56] оба исследователя предполагают, что страна, называемая арабами Иси, или Вису, находилась вокруг этого озера, которое играло когда-то существенную роль в перевозке товаров из Волжского в Северодвинский бассейн. Возможно, как уже отмечалось, Белое озеро упоминалось еще Геродотом.[57] Гипотеза Френа и Нансена как будто подтверждается и названием народности весь, жившей в этой местности. [266]

Поскольку доказано существование в те времена волока Шексна — Кубенское озеро — Северная Двина, а также важного пушного рынка в районе современных Холмогор, можно было бы согласиться с этим предположением. Однако факты с полной очевидностью свидетельствуют о том, что арабов влекло главным образом к Печоре, а не к Северной Двине. Поэтому они, видимо, подразумевали под страной Вису не область вокруг озера Белого или по крайней мере не одну только эту область.

Не обнаружено никаких археологических находок, подтверждающих пребывание арабов в этом краю, тогда как на Колве и Печоре такие свидетельства весьма многочисленны. Нужно признать, что Вису могла включать и озеро Белое, так как ничто не мешает отождествить эту страну с Биармией, о которой прямо говорится:

«Древняя Пермь простиралась от Вишеры и Печеры [Печоры] на запад до самой Финляндии».[58]

Пешель, возможно, был прав, полагая, что название «вису» охватывает, видимо, «все финские племена в прибрежных районах Северного Ледовитого океана, в том числе даже современных самоедов».[59] Однако знаменитая «Страна тьмы» («Страна мрака»), которую арабы называли Вису в узком смысле слова, вероятнее всего, находилась в районе Чердыни и севернее.[60] Лишь в этой местности, а не к северу от озера Белого солнце летом, как обнаружил Ибн-Фадлан, действительно скрывается за горизонтом всего на 1 час. На озере Белом, а также в Чердыни у 60° с.ш. самая короткая летняя ночь все же длится около 5 часов, а в Холмогорах — 2 часа. На севере России ночь продолжительностью «менее часа» могла быть отмечена только примерно в районе колена Печоры. Правда, Ибн-Фадлан вряд ли вкладывал в понятие «ночь» строго астрономическое содержание, подразумевая период, когда солнце находится за горизонтом. Если же арабский путешественник хотел лишь сказать, что полная темнота длится менее 1 часа (а это вполне вероятно), то ничто не мешает отнести его слова и к гораздо более южным областям. Ведь и в наше время о Стокгольме зачастую говорится, что настоящая ночь длится там в июне всего 1 час! Тем не менее нам представляется неоправданным предположение Нансена, что под названием Вису, вероятно, понимались все страны Крайнего севера, подобно тому как наш термин «Левант» объединяет все страны Ближнего Востока.[61] Повсюду, где в арабских литературных источниках идет речь о Вису, совершенно явно имеются в виду бассейны Колвы и Печоры. Само собой разумеется, что выражение «Страна тьмы» [267] могло относиться ко всем странам, расположенным в высоких северных широтах. Ведь Марко Поло распространяет это название на районы Сибири (преимущественно между Уралом, Турой и Обью).[62] Следовательно, нет ничего невозможного в том, что и описание Страны тьмы, которое дал Сихаб эддин Ибн-Фадл аллах ал-Умари, относится к местности, находящейся к востоку от Урала. Поскольку же этот автор был единственным арабом, располагавшим сведениями о северных горах (Урале) и даже упоминавшим название «Сибирь», вряд ли приходится сомневаться в правильности такого толкования. В подавляющем большинстве арабы, по всей вероятности, не бывали на самом Урале и в Зауралье, так как «торговля пушниной с болгарами охватывала исключительно европейские районы Югры».[63]

Остается лишь сожалеть, что Ибн-Баттута, крупнейший из всех путешественников средневековья, отличавшийся острой наблюдательностью, отказался от своего первоначального намерения совершить с каким-нибудь торговым караваном путешествие в Страну тьмы. В противном случае мы располагали бы гораздо более подробными и достоверными сведениями как о Вису, так и о способах передвижения, принятых в высоких широтах в средние века.

У Ибн-Фадл аллах ал-Умари мы находим упоминавшееся еще Бируни название «Юра», или «Югра», нуждающееся в пояснениях. Видимо, у этого автора речь действительно идет о народностях, живших на самой северной окраине северо-востока европейской части России и на северо-западе Сибири, то есть еще дальше, чем «вису». Шлёцер уточняет это понятие: «Югра обитает на длинной полосе, простирающейся вдоль Вычегды и Печоры до самого Северного Ледовитого океана».[64] И в настоящее время между Печорой и Обью вблизи побережья живет племя югров (или угров), что находит отражение в названии пролива Югорский Шар, отделяющего остров Вайгач от материка. Это толкование прекрасно подтверждается не только лингвистическими, но и культурно-историческими данными. Ведь еще Герберштейн подчеркивал, что самые лучшие меха добывались на Крайнем севере.[65]

Особенно интересен в культурно-историческом отношении тот факт, что, видимо, эти северные народности юра, или югра, упоминаются еще у Геродота под именем Иирков (’Ιύρκαι).[66] По мнению Германа, их следует считать финским племенем, «предками мадьяр».[67] Возможно, что они тождественны также племенам Turcae, упоминаемым Помпонием Мелой[68] или Turcae Птолемея.[69] Югра не имеют ничего общего с тюрками, и их название Τύρκαι является, видимо, результатом неправильного произношения или написания [268] слова ’Ιύρκαι, Шлёцер даже пытается установить лингвистическую связь между словами «игра», или «угра», и «венгры».[70] Специальное исследование посвятил народу угров Мюллер.[71]

Из трудов арабских путешественников явно обнаруживается следующее расположение торговых районов Восточной России в средние века (с юга на север): Болгар — Чердынь (Вису) — Югра. Автор выдвинул гипотезу, согласно которой понятие «Вису» не просто тождественно «Стране тьмы», как это было принято считать раньше.[72] «Вису» следует рассматривать не как географическое, а как политическое понятие, под которым просто подразумевалось государство Биармия с центром в Чердыни. В пользу этой гипотезы свидетельствует то обстоятельство, что название «Вису» бесследно исчезает из арабской литературы после разгрома Биармии монголами в 1236 г., хотя торговые поездки на Крайний север продолжались еще более 100 лет. После 1236 г. в арабской литературе упоминается только «Страна тьмы», но не «Вису».

Во всяком случае, само Вису отнюдь не было страной, заселенной дикими туземцами, подобными югре. Еще у Ибн-Фадлана идет речь о повелителе Вису, который даже состоял в переписке с властителем Болгара.[73]

Поэтому Вебер, видимо, был прав, говоря о Вису следующее:

«Центром сосредоточения товаров и торговли был большой и старинный город Пермь (ныне Чердынь на реке Колва, где, как передают, сохранились развалины древнего города), в котором персидские и индийские товары обменивались на пушнину и другую продукцию Севера».[74]

Поразительно велико число арабских авторов, которые в продолжение 400 лет, описывая торговлю мехами на Севере, повествуют о страшных опасностях, подстерегающих всех иностранцев где-то за Болгаром. Истахри (около 925 г.), например, пишет следующее: «Никто из них не добирается дальше Эрты, ибо туземцы убивают всех чужестранцев и бросают их в воду».[75] [269]

Аналогичное место имеется и у Мукаддаси: «Ни одному чужестранцу не удается ступить на их землю, не поплатившись тотчас же за это своей жизнью».[76]

Ибн-Хаукаль (около 976 г.) тоже повторяет фантастическое утверждение, что за Болгаром местные жители убивают всех чужеземцев.[77] Идриси даже пишет, что туземцы, живущие за неким городом Арбан, — людоеды и пожирают всех чужеземцев. Около 1300 г. Абу-л-Фида пишет, что происходит это за городом Арба.[78]

Все эти страшные истории не заслуживают никакого доверия. Подобно древним карфагенянам, арабы были мастерами по части измышления всяких жутких сказок о районах своей самой прибыльной торговли. Делалось это с единственной целью — отпугнуть конкурентов. Еще в древности им удалось добиться изрядных успехов в этом отношении. Достаточно, например, прочитать у Геродота несуразные истории о том, как приходится доставать корицу,[79] или о том, как опасно добывать благовонные травы из-за крылатых змей,[80] а кассию — из-за летучих мышей.[81] Чтобы получить представление о том, какие страшные чудеса и всевозможные ужасы рассказывали позднее жители халифата о таких особенно богатых торговых районах, как Цейлон и Зондские острова, достаточно почитать знаменитые истории Синдбада Морехода в сборнике арабских сказок «1001 ночь».

Впрочем, и другие народы отлично умели сочинять всевозможные сказки, чтобы отпугнуть чужеземных купцов от важных торговых районов, которые они стремились сохранить за собой. Еще в 60-х годах XIX в. негры на Белом Ниле пытались запугать одного охотника за слонами страшными призраками, чтобы не допустить его в какую-то местность.

По тем же самым соображениям, чтобы избежать торговой конкуренции, распространялись страшные слухи об изобиловавших пушниной районах Севера. Слухи эти никак не могли соответствовать действительности. Френ пытался поставить город Эрта, Эрза или Арба, за которым туземцы якобы убивали и даже пожирали всех пришельцев, в связь с мордвинами и предполагал, что находился он где-то в районе Казани или Нижнего Новгорода.[82] Однако анализ данных по истории культуры показывает, что под этим городом, если только он вообще не был плодом фантазии, следует подразумевать только Чердынь. Нельзя с уверенностью утверждать, что сказка о живущих в тех краях людоедах действительно была придумана арабами. Вполне вероятно, что жители Чердыни или Болгара сами ее придумали. Такого мнения, в частности, придерживается Маркварт, высказавший предположение о том, что первоисточником страшной истории о пожирателях людей [270] были «болгарские купцы, раньше других добравшиеся до Югры и заинтересованные в том, чтобы… устранить угрожавшую им конкуренцию».[83] В таком случае арабы были не творцами, а обманутыми жертвами жутких легенд. Это тоже вполне возможно, так как арабские купцы, безусловно, отличались легковерием в подобных вопросах. Поэтому, чтобы дать правильную оценку арабским историям о городе Эрза-Арба и его чудовищных жителях, следует помнить слова Пешеля: «Народы, ведущие торговлю, издавна распространяли легенды о добыче монополизированных ими товаров; возможно, это делалось для того, чтобы отпугнуть конкурентов или чтобы изобразить в глазах покупателей редкий товар еще более диковинным, но не исключена возможность, что сами купцы были жертвой обмана со стороны прежних владельцев. Чем заманчивее было обладание товаром, тем труднее было его получить».[84]

Когда после монгольского нашествия положение в России резко изменилось, арабским купцам пришлось самим добираться до охотничьих племен. Чердынь была разгромлена, а монголы мало интересовались торговлей и, видимо, в мирное время не мешали чужеземным купцам. Итак, арабы, очевидно, лишь в этот период впервые попали в «Страну тьмы».

Это название заслуживает специального рассмотрения с культурно-исторической точки зрения. Как согласовать его с тем известным еще Ибн-Фадлану фактом, что на Крайнем севере летом почти не прекращается день? Не естественнее ли было бы название «Страна света»? Видимо, выражение «Страна тьмы» указывает на то, что купцы ездили туда главным образом в холодное, зимнее время. На первый взгляд это может показаться странным, но для зимних путешествий были свои причины. Вплоть до нового времени купцы весьма охотно предпринимали поездки к туземному населению Крайнего севера именно зимой, причем не в самый ее разгар, а ближе к концу, когда солнце ежедневно на несколько часов поднималось над горизонтом. По тундре и болотам гораздо легче передвигаться зимой, когда они скованы морозом и покрыты снегом. Ведь летом трясины почти непреодолимы, а тучи мошкары превращают путешествие в тяжкую муку. Еще в XIX в. англичанин Кочрейн чрезвычайно образно описал обстановку такой, какой она, очевидно, была в Вису и Югре в средние века и какой он наблюдал ее еще в 1821 г. в Восточной Сибири.[85] Кочрейн посетил одну из важнейших ярмарок пушнины, которые устраивались ежегодно в начале марта на льду реки Анюй в бассейне Колымы. Сюда регулярно съезжались многочисленные купцы и коренные жители даже из весьма отдаленных мест. Обычно на ярмарку приезжали и туземцы с Аляски, пересекавшие по льду Берингов пролив. Они не боялись пускаться зимой в дальний путь по побережью Северного Ледовитого океана ради того, чтобы продать добытые ими меха.

Бесспорным доказательством того, что еще 1000 лет назад торговцы предпочитали для своих операций конец зимы, служит, как кажется автору, [271] осведомленность Ибн-Фадлана о передвижении на санях и даже на лыжах. Об этих средствах передвижения он упоминает первым из арабских авторов. Следует также принять во внимание, что такого чрезвычайно ценного пушного зверя, как соболь, туземное население обычно промышляет с октября по декабрь, поскольку в этот период соболий мех особенно пушист и ценится дороже.[86]

Когда в середине XIII в. Чердынь пала под ударами монголов, арабские купцы, не желавшие отказаться от прибыльной торговли мехами, оказались перед необходимостью самостоятельно добираться в самые северные районы пушного промысла. Они столкнулись там с гораздо большими трудностями, чем их предшественники, жители древней Перми. Прежде всего не было такого языка, на котором могли бы общаться примитивные туземцы и арабы. Кроме того, и сами охотники за пушным зверем стали гораздо осторожнее и боязливее, чем прежде. В IX в. Ибн-Фадлан писал, что торговцы занимались «куплей и продажей, изъясняясь с туземцами языком жестов», то есть лично общаясь с охотниками. Между тем арабы при своих операциях в Югре вернулись к самой примитивной форме заочной, так называемой немой торговли, при которой продавец и покупатель вообще не видят друг друга. До 1236 г. ни в одном источнике не говорится ни слова о немой торговле в пушном Эльдорадо, тогда как после 1236 г. ей как характерной особенности уделяют особое внимание все арабские путешественники. Отсюда можно сделать вывод, что столь значительный упадок культуры был вызван каким-то из ряда вон выходящим событием. Оно так сильно запугало охотничьи племена, что те вообще утратили всякое желание встречаться с чужеземцами. Найти наиболее вероятную причину этого регресса нетрудно.

Незадолго до появления арабов в Югре какие-то чужестранцы, очевидно, прошли с огнем и мечом по этой стране, изобиловавшей мехами. Болгарских, пермских и арабских купцов нельзя заподозрить в столь неразумных действиях. Ведь купцы всегда стараются наладить дружественные связи с теми находящимися на низкой ступени развития народностями, с которыми они собираются вести постоянную, выгодную для себя торговлю. В этих случаях купцы даже упускают самые благоприятные возможности для грабежа и легкой наживы, чтобы не прервать сложившихся торговых связей. По всей вероятности, не кто иной, как монголы, познакомили коренное население Крайнего севера со всеми ужасами войны и оставили по себе такую память, что местные жители вообще не хотели больше встречаться с чужеземцами. Папский посол Карпини, проехавший в 1245/46 г. по России, направляясь к великому хану монголов, подчеркивает, что монгольское нашествие достигло области обитания самоедов и берегов Северного Ледовитого океана.[87] [272] Итак, вполне вероятно, что после разгрома Чердыни монголы предприняли набег в бассейн Печоры. В этом случае возврат к немой торговле вполне понятен.

Коренные жители были заинтересованы в продолжении торговли с чужеземными купцами, снабжавшими их столь необходимыми металлическими изделиями, оружием, железом и т.п. Но у них уже был печальный опыт, и они боялись всех неединоплеменников, избегая встречаться с ними лицом к лицу. Именно на такой почве повсюду на земном шаре вырастал обычай немой торговли.

Нансен, с типичной для него склонностью к необоснованному скептицизму, считает недостоверными рассказы трех крупнейших арабских писателей XIII и XIV вв. о немой торговле на севере России, хотя они не противоречат друг другу и весьма объективны во всех отношениях. С некоторым пренебрежением относится Нансен и к «легенде о немой торговле на Севере».[88] Такие сомнения ничем не оправданы. Немая торговля была известна еще Геродоту[89] и Феофрасту.[90] Во все периоды истории человечества, начиная с древнейших времен и вплоть до современности, такая торговля была культурным и экономическим фактором огромной важности для стран, находившихся на очень низком уровне развития.[91] За исключением Нансена, никто и никогда не выражал ни малейших сомнений в полной достоверности упомянутых сообщений трех арабских авторов. Так, арабист Якоб считает, что их описания полностью соответствуют фактам.[92] Да и Нансен, по всей вероятности, не высказал бы таких сомнений, если бы был достаточно хорошо осведомлен о поистине всемирном значении обычая немой торговли. Во всяком случае, скептицизм норвежского исследователя совсем не обоснован, а о «легенде» не может быть и речи. Ведь еще в XX в. можно кое-где встретиться с немой торговлей.[93]

Даже высказанное Ибн-Баттутой (см. цитаты в начале главы) странное предположение, что невидимые существа, с которыми ведется торговля, возможно, были джинами, находит себе аналогию в современности. В 1900 г Аутенрит сообщал, что среди представителей племени бакосси бытует «легенда о небесных существах, которые обменивают свои товары на слоновую кость, каучук, пальмовое масло и пальмовые ядра, оставаясь при этом невидимыми», причем звонки служат сигналом, что товар уже доставлен к месту обмена.[94] [273]

Весьма примечательно четкое упоминание о «Северном море» в описании Абу-л-Фида. Из этого можно лишь сделать заключение, что арабские купцы иногда достигали берегов Северного Ледовитого океана. Вероятнее всего, это происходило неподалеку от устья Печоры, впадающей в океан севернее 68° с.ш., то есть за Северным полярным кругом.

Здесь следует сделать краткое отступление более общего характера. На первый взгляд трудно предположить, что в древности жители южных стран были знакомы с Северным Ледовитым океаном, который, собственно говоря, лишь в XIX в. стал объектом широких географических исследований.

Может показаться почти невероятным, что арабским авторам средневековья или итальянскому монаху XIII в. (Карпини) было что-нибудь известно о Северном Ледовитом океане. Следует, однако, напомнить, что еще у Геродота можно найти довольно недвусмысленное сообщение о существовании покрытого льдами океана на севере России (см. т. I, гл. 10).

Китайцы знали о Северном Ледовитом океане еще при династии Вэй (358—524).[95] У Адама Бременского (XI в.)[96] и у Марко Поло (XIII в.)[97] заметно знакомство со специфическими полярными животными. Здесь следует иметь в виду, что страсть к красивым мехам во все времена была мощной движущей силой, побуждавшей людей отправляться все дальше и дальше на север. В литературных источниках мы не находим почти никаких упоминаний об этой торговле. Купцы, как правило, были неграмотными и вряд ли когда-либо соприкасались с людьми, умеющими писать, разве что за исключением арабов.

В результате развитие этой чрезвычайно важной отрасли хозяйства протекало почти всегда за кулисами мировой истории, и до авторов литературных произведений лишь время от времени доходили смутные слухи о том, что на Крайнем севере тоже можно достичь Мирового океана.

Описание Ибн-Баттуты, которое относится приблизительно к 1340 г., следует считать последним арабским источником, свидетельствующим о торговле мехами на Крайнем севере. Возможно, что она продолжалась еще несколько десятилетий. Однако, насколько известно автору, до нас не дошло ни одного более позднего описания арабских путешественников. Мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах прекратились торговые связи, просуществовавшие более 400 лет. Возможно, что прекращение торговли было связано со свержением монгольского ига в России, которое началось великой победой Дмитрия Донского на Куликовом поле (8 сентября 1380 г.) и закончилось в XV в. полным освобождением страны. В истории нередки случаи, когда у народа, долгое время находившегося под иноземным господством и, наконец, завоевавшего себе свободу, развивается крайний национализм и глубокая вражда ко всему иностранному. Аналогичное явление наблюдалось в Китае IX в. (см. гл. 92), и мы снова встретимся с ним в Китае [274] XIV в. (см. т. III, гл. 142). Так же, вероятно, обстояло дело в Восточной Европе в конце XIV в., хотя прямых доказательств у нас нет. Враждебное отношение освободившегося от монгольского ига русского народа ко всему чужеземному вполне могло быть причиной прекращения поездок арабских торговцев пушниной в Восточную Европу. Возникновение новой великой монгольской державы — империи Тимура с центром в Самарканде тоже могло стать препятствием на пути из стран ислама в Восточную Европу. Наконец, после того как Тимур дважды (в 1398 и 1401 гг.) взял и разграбил Багдад, дальние торговые связи арабов неминуемо были обречены на гибель.

Тем более обращает на себя внимание то обстоятельство, что еще в конце XV в. в Италии сохранились как память о племени угров, так и сведения о том, что на севере России есть Ледовитый океан. Около 1480 г. Юлий Помпоний Сабин писал: «Вблизи от Ледовитого океана живут лесные люди, называемые угары, или угры… Они ведут торговлю с соседним народом».[98]

До сих пор нет полной ясности относительно объема и интенсивности арабской торговли на территории, принадлежащей ныне СССР. Можно лишь считать установленным, что она была довольно значительной. Это явствует не только из сообщений Ибн-Баттуты о караванах, снаряжавшихся торговцами пушниной, но и из необычайно большого количества кладов арабских монет, найденных на территории СССР.

Около 100 лет назад в районе Новгорода был выкопан клад, состоявший из 7 тыс. золотых цехинов X в. По тем временам это было колоссальное богатство.[99] Деньги, очевидно, вез с собой очень богатый арабский купец или целый торговый караван, а затем в момент опасности их закопали в землю. Иначе трудно объяснить, как огромный капитал мог быть спрятан в таком месте.

С точки зрения истории культуры трудно разрешимой загадкой остается невероятное количество арабских монет, преимущественно серебряных, попавших в рассматриваемый период из мусульманских стран Передней Азии через Восточную Европу в Россию, Германию и Скандинавию. Многие сотни тысяч, а может быть, и миллионы[100] восточных монет чеканки 699[101]—1013 гг.[102] были найдены на территории СССР, в разных прибалтийских странах и на островах Балтийского моря, особенно на Готланде, где обнаружили около 13 тыс. арабских монет.[103] С финансово-экономической точки зрения эта чудовищная утечка драгоценного металла с Ближнего Востока представляется совершенно загадочной, так как арабы, несомненно, располагали [вклейка][275] прекрасными товарами для обмена, которыми они могли расплачиваться вместо наличных денег на своих европейских рынках. Как дать удовлетворительное объяснение такому весьма странному обстоятельству, на которое впервые обратили внимание еще в 1755 г. в Швеции[104] и в 1778 г. в Германии?[105]

Рис. 6. Куфические монеты, найденные в России. См. Chr. M. Frähn, Numi Kufici, 1832.

Зомбарт попытался истолковать это необычайное явление следующим образом: «Продавцы мехов ничего не приобретали взамен у арабских торговцев и поэтому оплачивались наличными. Монеты они зарывали в землю или использовали их для украшений».[106]

Такую попытку толкования фактов следует признать неудачной, ибо во многих первоисточниках говорится о том, как охотно население Восточной Европы меняло свои товары на восточные изделия, привозившиеся арабскими купцами.

Поскольку в самой Прибалтике арабы не могли получить такие ценные товары, как на Крайнем севере, приходится, видимо, искать иное объяснение колоссальному количеству арабских монет, найденных именно в районе Балтийского моря.

Во время своих многочисленных набегов на берега Каспийского моря (см. гл. 96) норманны, несомненно, захватывали и увозили с собой большое количество металлических денег; аналогичного происхождения были и монеты чеканки 639—815 гг., награбленные норманнами в 844 и 859 гг. в Испании и Марокко и распространившиеся до самой России. Об этом свидетельствует, например, клад из 300 чрезвычайно редких монет того периода, найденный в 1822 г. под Могилевом.[107] Но и эта гипотеза не может объяснить удивительное количество серебряных монет ближневосточного происхождения, найденных на территории СССР и по берегам Балтийского моря, в том числе и далеко в стороне от всяких путей сообщения.[108]

Ключом к частичному решению проблемы, вероятно, может служить указание Френа, согласно которому «невероятная масса саманидских монет, выкапываемых здесь в России», объясняется тем, что у всех северных народов — хазар, болгар, русских и т.п. вплоть до XI—XII вв. отсутствовали металлические деньги собственной чеканки. Следовательно, «у этих [276] народов в те времена были в обращении как греческие, так и арабские деньги».[109]

Это представляется тем более вероятным, что, согласно сообщению Казвини, в XI в. араб ал-Бакри (см. гл. 99) даже в Майнце встретил самаркандские монеты, которые там принимались по курсу[110] (стр. 281). Тем не менее невероятное количество серебряных денег — монеты из другого металла попадались очень редко — так и остается непонятным. Френ в этой связи сделал следующее замечание: «Нет сомнений в том, что было время, когда существовал путь, по которому вплоть до начала XI в. шли караваны восточных купцов от Каспийского моря через Россию к прибалтийским рынкам… Только так можно решить проблему огромного количества арабских монет».[111] Впрочем, Шлёцер подверг сомнению правильность этой точки зрения.[112] К массе серебряных монет нужно еще прибавить немалое число изделий из серебра. Только в районах Чердыни, Куягура и Соликамска было найдено около 50 таких изделий «отличной работы».[113] По всей видимости, охотничьи племена использовали эти серебряные сосуды как чаши для жертвоприношений своим богам.

Непонятным, кроме того, остается, почему среди монет, найденных в Прибалтике, нет ни одной моложе 1013 г., хотя установлено, что торговля достигла наивысшего уровня как раз между XI и XIV вв. Начиная с 1013 г. приток монет вдруг прекращается. Не исключено, что известную роль здесь сыграло падение государства Саманидов в 998 г., но значительное влияние, очевидно, оказали и какие-то иные, еще не выясненные обстоятельства. Во всяком случае, огромное число кладов средневековых арабских монет в Восточной и Северной Европе представляет собой одну из величайших загадок в истории культуры и хозяйства.

Задача осложняется тем, что крупные клады монет зачастую находили в районах, в которых пребывание арабов вообще не засвидетельствовано источниками. В Муроме (Владимирской области) в одном месте было найдено 10 079 дирхемов и 140 куфических монет,[114] а на Ладожском озере под упавшим деревом — сплавившиеся арабские серебряные монеты в таком количестве, что они заполнили целую бочку.[115] В 1832 г. в Опалене, поблизости от Квидзыни на Висле, было обнаружено в одном место 800 арабских серебряных монет,[116] [277] в Финляндии до 70-х годов удалось найти в различных районах 17 кладов арабских средневековых монет,[117] а в Швеции, где, судя по известной нам литературе, вообще не бывали арабы, Торнберг[118] уже к 1857 г. обнаружил 169 таких кладов! Такие же арабские монеты были найдены и на юге Норвегии, неподалеку от Кристиансанна. Даже в исландском округе Мюрар в 1836 г. нашли две куфические монеты, арабские бронзовые пряжки и другие предметы.[119]

Огромное число кладов, обнаруженных на территории Северной Германии, вообще вряд ли поддается точному учету,[120] между тем в сохранившихся литературных источниках лишь один-единственный раз сообщается о появлении арабского купца на берегах Балтийского моря (см. гл. 99). Что же касается происхождения и распространения многих сотен тысяч арабских монет, рассеянных по странам, расположенным на побережье Балтики, то здесь пока остается простор для самой необузданной фантазии.

Чрезвычайно высокая активность мусульман в средневековой России в значительной мере содействовала тому, что ислам вплоть до недавнего прошлого имел там широкое распространение при царском режиме.

Некоторые даже утверждают, что это обстоятельство сыграло важнейшую роль в политической истории России:

«Роковые последствия для Золотой Орды имел не столько внешний враг, сколько ислам. Влияние мусульманской религии разорвало духовные связи с монголами на Востоке, тем самым основанное на захватах государство утратило свою естественную опору и поддержку».[121]

Не будем выяснять, насколько правильно это утверждение. Как бы то ни было, мусульманская религия еще в начале XX в. играла на юге России немаловажную роль. В конце XIX в. в стране еще насчитывалось более 900 мечетей!

В заключение заметим, что не позже чем в XI в. в Югорской земле и других богатых пушниной странах Крайнего севера нередкими гостями стали также скупщики мехов из Великого Новгорода. Однако эти районы входили лишь в сферу торгового влияния Новгорода, но никогда не были подвластны ему в политическом отношении.[122]