Николай I Освободитель // Книга 9

Интерлюдия 4

— Доколе⁉ Доколе, я хочу спросить, это будет продолжаться? Здесь в сердце Европы в середине просвещённого 19 века не место совершенно средневековым понятиям и представлениям ролях мужчины и женщины в обществе! — Зал, заполненный по большей части именно представительницами слабого пола, согласно загудел. Кто-то совсем уж по-босяцки засвистел, и затопал ногами. Стоящая на трибуне женщина, одетая по последней моде в приталенный жакет ярко зеленого цвета — изобретенный пару лет назад новый химический краситель соответствующего оттенка мгновенно перекрасил всех с популярных ранее красных в зеленые тона — сделала повелительный жест рукой и зал тут же замолчал. — Кто сказал, что женщина не может учиться в университете? Кто сказал, что женщина не может быть врачом или преподавателем? Кто сказал, что женщина не может управлять государством?

— Мы требуем равных с мужчинами прав! — Истерично выкрикнула какая-то сидящая в первых рядах барышня и этот крик был мгновенно поддержан другими участниками съезда.

— Почему в России женщины могут участвовать в выборах, а у нас в стране — нет? Неужели русские женщины чем-то лучше, умнее или талантливее немецких?

— Париж с вами! — Вновь выкрик с места.

— И Мюнхен!

— Ганновер!

— Вена!

— Амстердам! — По залу прокатилась «географическая» перекличка, показывая, что в этот день в оперном театре Дрездена, используемом как наиболее подходящую для подобного рода событий площадку в городе, собрались представительницы со всей Европы. Ну хорошо, не совсем всей — почти не были представлены южные страны — Сардинское Королевство, Неаполь, Сицилия, Испания с Португалией. Отсутствовали женщины с Балкан и из Великобритании. С последними все было сложно — там хоть в обществе и шли подобные общеевропейским процессы, английское движение за женские права как-то изначально отмежевалось от остальных суфражисток западного мира. У них имелся свой путь.

— Почему вы всегда киваете на восток? В России в выборах могут участвовать одна сотая процента всех женщин, это абсолютно не то, на что нужно равняться. Да и парламента там нет совсем, только местные представительства на уровне областей, — а вот нашелся и адвокат дьявола, обнаруживший в себе смелость пойти против мнения толпы.

В Империи действительно формально не было никакого ограничения на участие женщин в выборах. Зато там был имущественный и образовательный ценз, преодолеть который женщине было очевидным образом гораздо сложнее чем мужчине. Примерно 99,99% всех женщин в империи формально не были владельцами хоть какого-то имущества кроме личного — юридически им был либо отец, либо муж, либо старший сын и только в случае смерти мужа и отсутствия наследников мужского пола вдова становилась полноценным собственником, — не учились в университетах, не состояли на службе, и не имели никаких наград. С другой стороны, теоретически, при большом желании и упорном многолетнем труде женщина вполне могла избирательные права получить, просто большинству, особенно если брать крестьянское население, коего в России было больше 80%, это просто не виделось чем-то важным. Именно в таком разрезе выступающая на трибуне выкрикнувшему с места и ответила, добавив в конце.

— А если вам есть что сказать, то милости просим на сцену, у нас никто за иное мнения вас не осудит! — Судя по недовольному гулу из зала, далеко не все были согласны с таким, высказанным главой федерации женских союзов Европы Розой Цеткин, мнением.

На сцену оперного театра воспользовавшись любезным приглашением выбралась одетая куда более традиционно женщина примерно сорока лет.

— Добрый день, мои дорогие сестры! — С характерным акцентом, выдающим ее французское происхождение — впрочем за последние сорок лет на землях Берга и Вюртемберга уже успела сформироваться своя норма немецкого языка, которую уже вполне серьезно некоторые филологи называли «Рейнским» отделяя его от «Прусского», а также Верхне- и Нижненемецких диалектов — обратилась женщина к залу. — Последние годы среди участниц нашего движения почему-то появилась очень странная мода смотреть на восток, как будто именно оттуда к нам приходит свет истинного знания. А ведь, я вам напомню, еще не так давно московитов считали варварами и дикарями, против них объединялась вся Европа…

— Против вас объединялась она еще более охотно, — кто-то выкрикнул из зала, явно намекая на французский акцент выступающей, чем вызвал волну смешков.

— Я напомню, дорогие мои сестры, что до сих пор в России только пятая часть девочек вообще получают хоть какое-то образование даже в школах на уровне умения читать и писать. И это официальная статистика русских причем по их центральным регионам, что творится на окраинах, одному богу известно!

— Однако это не мешает нашим женщинам ездить в Россию, чтобы учиться в университетах, ведь так? Сколько вообще университетов в Европе принимают к себе женщин на обучение, причем не вольными слушателями и не ученицами к отдельным преподавателям, а с полноценной выдачей диплома? Только Цюрих? И сколько там мест для женщин выделяется? Два-три на группу, не больше. Я сама изучала математику в университете Суворовска, и скажу вам, дорогие женщины, никаких препон для получения образования русские мне не ставили. Да, это было не дешево, но за исключением денег, на меня не оказывалось вообще никакого давления.

Более того, и Роза Цеткин совсем не торопилась объявлять это собравшимся, именно в русском городе Суворовске она сделала первые шаги по дороге защиты женских прав. Там она познакомилась с совершенно уникальными людьми — в том числе и с нынешним своим мужем, — которые и направили ее на путь борьбы за права женщин во всем мире

Отсюда из Дрездена — как, впрочем, и из других городов западной и центральной Европы — Российская империя была невообразимым местом, где происходило то, что нигде больше просто невозможно. Даже за океаном в Америке — во всех хоть сколько-нибудь серьезных странах этого континента — при всей тамошней свободе нравов и либерализме вкупе с республиканским строем и прочими необычными для европейца вещами, женщинам на выборах голосовать не позволяли. А в России — пожалуйста, никаких проблем.

— А сколько в них учится непосредственно русских девушек? Сколько вот с вами училось, дорогая наша Роза, — в голосе француженки послышались саркастические нотки.

— Не много, около двух десятков девушек, — вынуждена была признать суфражистка.

— На весь университет? В миллионной Варшаве? В империи с населением больше ста десяти миллионов человек. Вы правда считаете, что на это стоит равняться? Действительно?

— Город, в котором я училась, называется Суворовск, назван он так в честь великого русского полководца, никакой Варшавы я не знаю, — добавив железа в голос произнесла Роза Цеткин, и зал ее в целом поддержал одобрительным гулом. Не сказать, что русских в Европе так уж сильно любили, но к полякам относились глобально еще хуже. Уехавшие после провала их восстания миллионы католиков-поляков быстро стали настоящей головной болью почти для всех. Мгновенно образовывались целы банды из людей этой национальности, бордели были набиты полячками, а городское дно крупных городов повсеместно становилось двуязычным, кроме местного городские низы много, где говорили и на польском. Немного утрировано, но тем не менее любви к полякам это точно не добавляло.

Понятное дело, не от хорошей жизни бывшие подданные Российской империи заняли самую низшую ступень в городской экосистеме европейских городов. Большая часть уехавших из России были крестьянами и никаких полезных «городских» навыков за душой не имели. А есть меж тем, как и раньше хотелось каждый день, а еще лучше — даже не один раз. Что в таком случае делать? Кто-то уходил в строители, извозчики, просто батраки, нанимался на самые тяжелые и грязные работы в шахтах и на фабриках. А кто-то шел по кривой дорожке, и последних было совсем не мало, что у местных вызывало жуткую изжогу. Еще и газеты каждый случай участия поляков в какой-нибудь заварушке обязательно освещали с особым тщанием, политическая карта, связанная с иммигрантами, появилась на «большом столе» отнюдь не в 20-ом веке, в 19-ом чужих и понаехавших традиционно не любили еще сильнее. Время «общечеловеческих ценностей» еще не настало.

Так что сочувствия к себе полячка — а кто еще мог назвать Суворовск Варшавой — не почувствовала ни на грош.

— А по другим аспектам вы мне можете что-то сказать?

— Могу, — кивнула суфражистка. — Не защищая русских скажу, что у них есть возможность, а у нас ее нет. И мы здесь собрались именно для того, чтобы бороться за эту самую возможность! Никто никого не будет принуждать учиться, хочешь заниматься детьми и домом — занимайся, но возможность реализовать себя по-другому должна быть обязательно. Это вопрос принципиальный!

В ответ на это зал взорвался аплодисментами. Нужно понимать, что и в Европе в эти времена далеко не всем женщинам нужны были какие-то особые права. Тем более политические, которые и мужчинам-то были доступны далеко не всем. В той же Франции после очередной реформы избирательного законодательства на выборах в Национальное Собрание получили возможность голосовать примерно 3 миллиона человек. То есть меньше 7 процентов от 55-миллиононго населения Французской Империи. Коренного населения в смысле, дикарей в колониях, естественно, тут никто не считал. В той же России — да там только местные были выборы, но тем не менее — для сравнения к выборам на низовом уровне было допущено около двадцати миллионов человек или шестая часть населения. Считай в два раза больше, если относительные величины сравнивать. Ну и кто тут варвар и дикарь, появляется резонный вопрос.

— Нет «Четырем К», — взлетела очередная реплика из зала, тут же подхваченная остальными собравшимися женщинами. — Нет «Четырем К»! Нет «Четырем К».

Четыре «К» — Kinder, Küche, Kirche, Kleider, то есть Дети, Церковь, Кухня и Платья, если перевести на русский язык — была высказанная в какой-то консервативной газете концепция традиционного женского интереса, за пределы которого слабый пол вроде бы как и не должен высовываться. Высказывание тут же было поднято на знамя традиционалистами и так же мгновенно стало настоящей красной тряпкой для нарождающегося на континенте движения за права женщин.

Под это же скандирование на сцену поднялся еще один человек. На этот раз для разнообразия мужчина. Он улыбнулся собравшимся и задорно помахал рукой. В этот день в Дрезденской опере присутствовали и мужчины, однако их было не так уж много.

— А сейчас позвольте мне представить специального гостя нашего собрания — главу Прусского Телеграфного Агентства графа Карла Либкнехта. — Он нам поведает о том, что по поводу целей нашего движения думают в правительстве.

Хоть собрание проходило в Дрездене и позиционировалось как общенемецкое и общеевропейское, никого появление чиновника из Берлина в общем-то не удивило. Еще с конца 1830-х Саксония находилась с Пруссией в максимально тесных отношениях. Фактически Саксонией управлял даже не сам король Карл I — ему собственная власть была мало интересна — а назначенное из Берлина техническое правительство во всем идущее в фарватере старшего брата. Да и в целом в Европе Саксонию воспринимали теперь не как независимое государство, а как прусский сателлит. Это, впрочем, было не совсем до конца верно, во всяком случае старший сын и наследник короля Карла Фридрих Карл, будущий первый своего имени, уже сейчас проявлял куда большую самостоятельность и во многом хотел ориентироваться на Николаев, а не на Берлин. Хотя бы, потому что «сателлиты» России — типа того же Эриванского княжества, Трансильванского, или Болгарского королевств — имели во внутренней политике куда больше свободы чем саксонцы. А дурной пример, как известно заразителен. Причем чрезвычайно.

— Добрый день, добрый день, мои дорогие дамы, девушки, барышни, — поприветствовал русский агент в правительстве Пруссии собравшихся в зале женщин. Наверное, если бы женщины знали, о чем он сейчас думает, то изрядно бы удивились. А думал тот, кого когда-то звали Русланом Малиновским, о том, что идея с раскачиванием «женской» лодки в Европе совершенно неожиданно даже для него дала свои плоды. Кто бы мог подумать, что дурацкая присказка про «Четыре 'К», запущенная через одну из подставных газет, так мощно ударит по мозгам немецких женщин. — Боюсь с точки зрения правительства мне вас обрадовать нечем. Как минимум в деле получения университетского образования. Дело в том, что наши университеты обладают известной долей самостоятельности, и по принятым уставам ни я, ни канцлер, ни даже наш король, не можем указывать университетским советам, кого им принимать на учебу, и кого — не принимать.

— И что же, вы совсем не можете повлиять на них? — Новый выкрик с места, судя по одобрительному гулу массово поддержанный другими женщинами, на секунду перекрыл остальной шум. — Зачем тогда нам такое правительство?

— Вы уж определитесь, девушки, — ухмыльнулся Либкнехт. Змея свернулась в кольцо и укусила себя за хвост, — нас постоянно в либеральных газетенках полощут за нежелание устроить полноценный парламент и отсутствие других либеральных преобразований. А тут оказывается, что, когда нужно, король должен просто взять и всем приказать. Вы себе представляете, к чему это может привести? Обратно в 1840-й год захотелось? Со студенческими бунтами и баррикадами на улицах?

— А что насчет участия в выборах? — Поинтересовалась стоящая тут же Роза Цеткин.

Общекоролевский Ландтаг появился в Пруссии в том же 1840-м году на волне общественных беспорядков и на удивление многих пережил последовавшую в дальнейшем реакцию. Никакой реальной законодательной власти он в общем-то не имел, оставаясь по большей части пустопорожней говорильней, но, надо признать, говорильней местами авторитетной. Ну то есть правительство и король зачастую прислушивались к тому, что происходило в ландтаге, расценивая его как некий своеобразный барометр общественного настроения.

— Здесь у нас тоже есть идея, — хитро улыбнулся главный пропагандист королевства. — Провести по этому поводу плебисцит. Пусть прусские мужчины проголосуют, хотят ли они давать своим женщинам право голоса или нет. Если проголосуют «за», правительство его величества короля Вильгельма противиться такой новации не будет.

— Но ведь они проголосуют против, — высказала общую мысль Роза Цеткин. — Мужчины не захотят давать нам возможность участвовать в политической жизни страны.

— Возможно, — кивнул Карл Либкнехт. — Однако это будет уже проблема взаимоотношений вас, дорогие женщины, с вашими отцами, мужьями и сыновьями, а не королевского правительства. В конце концов именно они являются владельцами земли в королевстве, а в случае войны встанут в строй, чтобы защищать отчизну. Вы учили историю, дорогая моя Роза? Античную, там, где древняя Греция и независимые, демократические полисы. Там право голоса имели те, кто брал оружие в руки и становился в фалангу, разве это не справедливо?

— Мы женщины, рожаем детей. В том числе и мальчиков, которые потом защищают государство, так что не нужно умолять наше достоинство, — девушка гордо вскинул подбородок вверх. Судя по реакции зала такой ответ собравшимся более чем понравился.

— А я ничего против не имею, — еще шире улыбнулся глава Прусского ТА. То, что в этот момент на сцене оперного театра стояло сразу два русских агента, он не знал, хоть и подозревал, что все движение суфражисток подпитывается из Николаева. Во всяком случае ему самому были даны указания не только не мешать активным дамам в продвижении их позиции, но и помогать по возможности. Аккуратно, чтобы хуже не сделать. — Договоритесь со своими мужчинами, пусть они проголосуют, и мы обязательно внесем такую новацию в закон о выборах.

Заявления Либкнехта и глобальный разворот политики Его Величества Вильгельма I в условно «либеральном» направлении — во всяком случае касаемо внутренней политики — вызвал целую волну женских манифестаций по всей Европе. А когда на 16 ноября 1847 года действительно была назначена дата плебисцита — который в итоге прусские мужчины закономерно провалили, дураков допускать женский пол до политической власти там не было — это привело к настоящей буре. При этом, что делать с женскими манифестациями, традиционалистским правителям старых монархий было решительно непонятно. Разгонять войсками — так позору не оберешься. Терпеть бабские выходки — никак нельзя, пример это плохой другим дебоширам. Ну не давать же им реально выборные права, как женщины того требуют.

Конечно, глобально суфражистки ни на что повлиять не могли. Просто, потому что даже среди женщин их количество было ничтожным — абсолютному большинству представительниц слабого пола и без избирательных прав жилось вполне сносно, их гораздо больше волновали права трудовые и социальные. Тем не менее случился в последствии прецедент, когда и менно разгон женской манифестации едва не привел в Нидерландах к революции и смене династии. Естественно, побитые женщины тут были только поводом, причин там была целая пачка, в основном экономического свойства, но тем не менее случай показательный.

Прорыв в плане обучения женщин в высших учебных заведениях произошел уже в конце 1860-х, когда европейские университеты постепенно начали допускать женщин к обучению, а процесс выдачи слабому полу политических прав затянулся еще на более долгий срок. Только уже после Великой Войны под занавес 19 века, женщины повсеместно получили сначала право сначала избирать, а потом — еще спустя пару десятилетий — и избираться.