Николай I Освободитель // Книга 9

Глава 19

Весной 1852 года прошла первая в истории Всемирная Выставка. На сколько я помнил, в моем варианте реальности первое подобное мероприятие прошло в Лондоне двумя годами ранее, однако здесь Великобритания не была столь однозначным мировым экономическим лидером, да и темпы роста ее промышленности уже к началу 1840-х потихоньку начали замедляться, так что идея провести выставку собственных достижений британцам видимо просто не пришла. Ну а я подумал, что глупо не перехватить приоритет в таком полезном деле и не провести первую выставку у себя. Тем более, что за годы проведения русских сезонов — фактически таких же выставок только в миниатюре — мы уже в этом направлении неплохо поднабрались опыта.

Ради такого дела на противоположном берегу Южного Буга был построен целый городок из павильонов, мест для гуляния, концертных площадок и домиков для проживания гостей. Все же Николаев оставался пока, — при всем своем столичном статусе — достаточно небольшим населенным пунктом, и было понятно, что вместить всех приезжих молодой город просто не сможет. Поэтому о размещении людей подумали заранее.

О проведении выставки было объявлено еще в конце 1849 года, и тогда же специально учреждённый комитет начал принимать заявки от стран и отдельных предприятий на участие в данном мероприятии. Если участие стран Таможенного Союза предполагалось как бы по умолчанию, то вот остальные страны Европы — и не только — подтянулись уже тогда, когда масштаб будущей выставки стал очевиден всем.

В итоге на момент открытия Выставки 29 апреля 1852 года здесь возле Николаева оказались представлены целых четыре десятка стран включая такие экзотические для европейцев как Персия, Квебек, Мексика, Бразилия и Чили.

— Нет, сын, это не значит, что я тебя люблю меньше, — мы с моим младшим сыном неспешно поднимались вверх на колесе обозрения, ставшем центральным объектом выставки. Николаю в прошедшем декабре исполнилось двадцать один и в свои годы он имел чин капитана, командуя ротой одного из пехотных полков, стоящих на Кавказе. В столицу он приехал в отпуск и, естественно, не упустил возможность посетить Выставку. — К сожалению, и думаю, что ты понимаешь все причины этого, у меня нет возможности уделять тебе, Михаилу и даже Соне с Ваней столько внимания, сколько я всегда уделял Александру. Тут дело не в любви, а только в том, что Саше в скором будущем принимать себе на голову мономахову шапку. А она, поверь мне, весьма и весьма тяжела.

— И поэтому я должен торчать в заднице мира, отлавливая диких горцев? — В отличии от государственных дел на семейном поприще у меня было все не столь гладко. С наследником отношения были ровные, скорее даже дружественные, чем отцовские, девочки уже давно разъехались по новым семьям и теперь только иногда заезжали в гости, а вот с младшими сыновьями все сложилось несколько более сложно.

— Нет, ты должен торчать в заднице мира для формирования правильного мировоззрения, — мы неспешно поднимались вверх на высоту в добрых 70 метров, что по нынешним временам было очень и очень высоко. Выше летали только наблюдатели на своих воздушных шарах, с такой высоты окружающая, ровная как стол, местность просматривалась на добрых два десятка километров в любую сторону. Некоторые даже говорили, что видели море, до которого было больше тридцати километров, но это был явно обман зрения. — Я хочу, чтобы вы с Михаилом стали хорошими людьми вне рамок титула великого князя. Чтобы вы понимали жизнь простых людей, чтобы в итоге стали Александру помощниками в его правлении, а не обузой.

Объяснить молодому мужчине, почему он, имея в отцах самого императора, должен проводить свою молодость, не развлекаясь на балах, как это делают его аристократические сверстники, а полноценно служа в пехоте — благо на Кавказе сейчас было относительно спокойно — оказалось не так-то просто. Еще и рождение детей в новом браке от Нелидовой вызвало у старших очевидную ревность. Нет, впрямую они об этом не говорили, но я прожил на свете достаточно, чтобы такие вещи считывать и без слов.

Кабинка колеса обозрения, меж тем, поднялась на самую высокую точку и медленно начала спускаться вниз. Отсюда с самого верха открывался отличный вид на площадку выставки и на расположенный на другом берегу Николаев.

Главной доминантой, за которую цеплялся глаз, стал здоровенный центральный павильон, выстроенный по уже отработанной технологии из стали и стекла. Внутри, собственно, и проходили основные активности в рамках Выставки. Напротив же «теплицы» — в отличии от местных, которым данное чудо архитектуры очень нравилось, мне оно навевало почему-то именно садовые ассоциации — была возведена алюминиевая башня. Тридцатиметровая конструкция из металла, еще недавно имевшего стоимость близкую к стоимости золота, производила на традиционно скуповатых европейцев просто неизгладимое впечатление.

Алюминий мы уже научились добывать промышленным способом, но вся загвоздка там была в огромном расходе электричества. В империи — да и нигде в мире пока еще — банально не имелось достаточного количество установочных мощностей электрогенерации для промышленного производства «летучего металла». В России суммарная мощность всех электростанций пока едва-едва перевалила за полсотни мегаватт, что по меркам будущего выглядело просто смешной цифрой. Те же 30 тонн алюминия которые пошли на сооружение башни, мы нарабатывали чуть ли не год. Благо потом этот алюминий всегда можно было переплавить и пустить в дело по новой.

Фурор вызвали и результаты наших первых экспериментов по производству алюминиевых фляг, котелков и другой походной и армейской утвари. Сама мысль о том, что каждому солдату в империи будет положена банальная фляга из столь дорогого материала не укладывалась у многих в головах, и даже то, что прямо на Выставке уже продавались образцы алюминиевой посуды за не столь уж большие деньги, ничего не меняло.

Мы же готовились строить первый в мире полноценный завод для выплавки алюминия — до этого она проходила мелкими партиями в полулабораторных условиях — рядом с селом Старая Ладога, для чего на Волхове уже началась постройка первой в мире полноценной гидроэлектростанции. Мощность у нее должна была по проекту быть не слишком большой — всего 25 мегаватт, что опять же по меркам будущего выглядело не слишком впечатляюще — но для нынешней России это было более чем солидно.

Такими темпами скоро стоимость летучего металла должна была совсем просесть, и те же армейские фляги очень быстро сравняются с их жестяными аналогами, при этом будучи легче и удобнее в использовании.

— И долго мне нужно будет еще сидеть на Кавказе? — Николай, к сожалению, даже не пытался понять мои резоны, из-за которых я «сослал» их с Михаилом в провинцию. Михаил, кстати, демонстрировал заметный административный талант, и как раз сейчас был заместителем начальника на постройке железной дороги между Красноярском и Иркутском. Более того средний сын настолько был увлечен делом, что даже в столицу приезжал раз в год на мой день рождения, когда тут собиралась вся семья. В его лице нашел — или правильнее было бы сказать взрастил — настоящего фаната железнодорожного дела, который уже сейчас регулярно писал о необходимости продления Великого Сибирского Пути до самого Тихого океана. Глядишь, лет через пять, он сам этим и займется уже в статусе полноценного руководителя стройки.

— Пока не поймешь, зачем я тебя туда отправил, — я только пожал плечами. Разговор получался тяжелым и неприятным, причем я понимал, что виноват во всем только я сам. Если старшему сыну я старался всегда уделять максимум внимания, то на младших детей времени банально не хватало. — Это только для твоей пользы.

— Ты еще скажи, что лишил моих детей статуса великих князей для моей пользы, — эта проблема тоже неожиданно всплыла спустя двадцать лет. Когда-то я сильно поссорился из-за этого решения с братом, теперь на меня начали давить младшие сыновья. Можно сказать, круг замкнулся.

— Ты еще даже не женат, какие дети?

— Ну да, женишься тут сидя в самой заднице мира… — Тут сын явно лукавил, претендентки были, да и без них он, по моим данным, вполне неплохо проводил время, не слишком напрягаясь службой. Ну и конечно сын императора всегда найдет себе женщину для удовлетворения естественных потребностей. Так что прибеднялся он явно напрасно. — Такое только в историях иллюзиона бывает.

— Ну-ну… — Не стал я обострять тему, поскольку женитьба младшего сына не была пока в приоритете. Просто потому что на горизонте не виделось подходящих кандидатур.

Иллюзион кстати продолжал победное шествие по империи. Нехитрая забава, оживляющая нарисованные на пластинах картинки, неожиданно стала феерически популярной и всего за несколько лет со скоростью лесного пожара распространилась по всем крупным городам страны. К сожалению, очевидная техническая неразвитость ограничивала нас в плане длины сюжетов, однако даже в таком виде годовое количество посетителей всех иллюзионов страны — а также ближнего зарубежья — уже в прошлом 1851 году составило больше десяти миллионов человек.

Мелкое разовое развлечение на глазах превращалось в мощнейшую отрасль промышленности. Банально — количество художников, занятых в создании и дальнейшем тиражировании «мультфильмов», уже сейчас исчислялось сотнями и это, не говоря про другие востребованные здесь профессии.

Новые двух-трехминутные жанровые сценки выходили чуть ли не каждую неделю, зрители распробовали своеобразные сериалы, в которых имелись сквозные персонажи, раз за разом попадавшие в странные и курьезные истории, и постоянно требовали добавки.

Меня же интересовал иллюзион в первую очередь как инструмент пропаганды, поэтому над всеми театрами и студиями, производящими «иллюзии» был установлен строжайший надзор со стороны СИБ. Воистину кино — пусть даже в таком кастрированном виде — было в моменте самым важным из искусств. Просто, потому что способно было охватить максимально широкую аудиторию без зависимости от пола, возраста, социального положения и уровня образования.

Воспользовавшись чужим опытом, мы сформировали «кинопередвижки», которые были способны давать представления вне специально оборудованных помещений и пущены по мелким городкам и селам. В городе с населением в три тысячи человек такая передвижка могла давать представления по нескольку дней кряду, пока все желающие не насытятся невиданной ранее диковинкой, и не посетят иллюзион по два-три раза. В небольших деревнях обычно хватало полдня чтобы утолить жажду людей к прекрасному.

Ну и конечно среди блоков развлекательных роликов в обязательно порядке вставлялись информационно-новостные и откровенно пропагандистские. Последние, впрочем, большого отторжения у зрителей не вызывали, поскольку население пока еще не было пресыщено обилием льющейся из всех щелей пропаганды, так что подобные идеологические закладки в основном воспринимались как должное.

— Что «ну-ну»? — В свою очередь Николай был явно настроен повыяснять отношения, впрочем, ситуация к этому не располагала, колесо сделало полный оборот, и нужно было слазить обратно на грешную землю.

— «Ну-ну» — означает, что жену я тебе подберу, даже не сомневайся. И руководствоваться я буду не твоими желаниями, уж извини, а пользой для страны. Империя превыше всего, превыше тебя и меня, наших фантазий, мечтаний и желаний. Я предлагаю закрыть этот разговор и надеюсь, что мне больше никогда не понадобится объяснять тебе столь очевидные вещи.

Мы с сыном отошли от аттракциона и окруженные кольцом охранников из состава императорского коновая двинули в сторону главного павильона, где сегодня вечером планировалась очередная презентация, на этот раз связанная новыми достижениями в химии.

Я шел сквозь толпу людей, в которой были гости со всего мира и неожиданно для себя обратил внимание на одежду, в которую были одеты некоторые — их было очень легко отличить от местных — заграничные гости.

Тут нужно сделать пояснение, что Россия еще со времен Петра была страной мундирной. Мундиры носили все, кто хоть чего-то стоил в этой жизни. Военные, госслужащие, студенты, гимназисты, врачи, учителя, работники почты и железной дороги. Каждое ведомство имело мундиры своего собственного образца, фасоны, знаки различия, значки, виды полагавшегося оружия и головных уборов. Какие-то ведомства старались идти в ногу со временем, другие держались за традиции. Так, например последнее время стало модным отказываться от еще недавно обязательных даже гражданским чиновникам шпаг и переходить на более короткие в обращении кортики. Вроде и при оружии, и таскать удобнее. Военные же и вовсе — «о ужас!» — стали переходить с неактуального теперь в практической плоскости холодняка на компактные барабанники.

Такая «мундирность» зачастую приводила к тому, что современные тенденции в мире мужской моды в Россию приходили с определённым запозданием. Какая тебе разница, какой формы фраки носят в Париже, если ты все равно носишь мундир — не только на работу, но и в повседневной жизни — 90% своего времени.

А в Европе меж тем происходило столкновение старого французского стиля, связанного с ношением длиннополых камзолов попугайских расцветок, вышитых золотом и серебром, с новым. Так называемым «английским». И в этом столкновении четко просматривалось отражение имеющих место в большой политике раскладов. Если в моей истории в середине 19 века произошел так называемый «великий мужской отказ» — переход мужчин на одноцветные строгие костюмы, мода на которые сохранилась аж до первой половины 21 века, то тут все было несколько сложнее. Франция тут сумела сохранить свои позиции как одного из главных мировых гегемонов, занимая почетное третье место после Англии и России. При этом англичане совсем не виделись тут безусловными мировыми лидерами, скорее мы с ними делили первое место не пару, с очевидной перспективой в дальнейшем оставить островитян у себя за кормой.

Так вот в отличии от моей истории, где на смену пышному французскому стилю пришел подчеркнуто сдержанный английский «сельский» стиль, и где важное место занимали простого покроя сюртуки, «охотничьи» штаны и клетчатые жилеты, тут в мужской одежде явно прослеживалось русское влияние.

В моде были вышитые воротники-стойки, явно уходящие корнями к парадному гвардейскому мундиру, часто попадались костюмы «на семь пуговиц» копирующие повседневную офицерскую форму русской армии, в качестве дополнительного аксессуара носили «офицерские» поясные шарфы различных цветов. Популярны были застежки-молнии, да и в целом мужской костюм тут был гораздо более пестр и разнообразен, ухода в однотипные черно-белые одеяния, отличающиеся лишь микроскопическими деталями и самим качеством изготовления, в этой истории не произошло. Пока во всяком случае.

В общем можно было с уверенностью говорить, что русское влияние на моду было соразмерным и влиянию на мировую политику с экономикой. Это было как минимум приятно, люди всегда тянутся за победителем, и осознание того, что твоя работа — а я считал все происходящее вокруг во многом своей заслугой — имеет столь глобальное влияние на мир вокруг заставляло биться сердце чуть быстрее.

Меж тем мы с сыном и сопровождающими неспешно дошли до центрального павильона. На мой взгляд ничего совсем уж такого футуристичного в его конструкции не было — ну уж на фоне километровых небоскребов из будущего так точно — но на местных конструкция из стали и стекла, с посаженными внутри пальмами и другими южными растениями и даже небольшим зоопарком с африканскими животными, производила неизгладимое впечатление. Разве что из-за парникового эффекта внутри было несколько душновато, однако специально выделенные рабочие целыми днями ползали по стеклянной крыше и открывали-закрывали продухи, регулируя климат внутри, так что эту проблему тоже в принципе решили.

Собственно причиной моего сегодняшнего визита на выставку — кроме желания немного «потусоваться» среди людей — была подготовка к церемонии вручения Николаевской премии. По причине Всемирной Выставки было принято решение совместить два мероприятия и разово перенести церемонию награждения из Смоленска в Николаев.

— Добрый день, Карл Карлович, — я с радостью пожал руку, наверное, одному из самых известных химиков современности профессору Клаусу из Юрьевского университета. — Ну что, как вы себя чувствуете? Волнуетесь?

— Да не так что бы и слишком, хе-хе, ваше императорское величество, — в голосе балтийского немца слышался легкий акцент несмотря на то, что он практически всю жизнь прожил в России. — Чай не впервой.

— Ну да, второй раз оно всяко проще, — я кивнул. Клаус уже получал премию в 1849 году за открытие цезия, а в этом году он был номинирован вместе со своим коллегой Николаем Николаевичем Павловым за открытие сразу двух элементов — Сайбирия и Балтия. Судя по всему, таблица элементов тут будет выглядеть совсем иначе, не знаю уж какие это были элементы в моей истории, но то, что ни Сайбирия ни Балтия там не было — совершено точно.

Еще раз кивнув химику, я отправился в кабинет главы Николаевского комитета, где меня уже ждал подготовленный заранее черновик приветственной речи, расписание и общий сценарий награждения. Как известно самый лучший экспромт — тот, который был подготовлен заранее, и даже в таких мелочах я старался не пускать дело на самотек.

А вообще в этом году премия была сильной. Так, в категории медицины награду получил молодой 25-летний, но уже успевший прославиться, врач-гематолог Савельев Сергей Петрович. Сам из крестьян Смоленской губернии сумел сначала закончить начальную школу потом поступить в гимназию и закончить медицинский факультет Московского университета получая стипендию за отличные результаты, он еще во время учебы начал работать над проблемой переливания крови и достаточно быстро добился успеха, сумев выделить первую и вторую группы крови, доказав, что именно в них находится корень всех предыдущих неудач. Так-то вливать в вену физраствор у нас научились еще два десятилетия назад, но все попытки переливать кровь стабильно заканчивались смертью пациентов, и вот Савельев наконец нашел ответ, почему. Заслуженная премия, ничего не скажешь.

По физике премию должен был получить пруссак Генрих Румкорф — который правда последние восемь лет работал в университете Суворовска, где была вторая по силе электротехническая школа империи — за открытие радиоволн. Глядишь такими темпами я еще на своем веку застану полноценное радиовещание. Хоть это и вряд ли, если честно.

А вот по литературе премию в этом году получал английский писатель Диккенс. За роман «Тяжелые времена», в котором писатель изобличал ужасы эксплуатации английским капиталом бесправных рабочих. Ну и по совокупности заслуг.

Тут я беззастенчиво использовал опыт будущего в плане награждения писателей, являющихся на родине оппозиционерами существующему режиму. Не знаю уж насколько сам Диккенс в самом деле хорошо или плохо относился к властям Великобритании, но ужасы жизни городского дна ему удавалось описывать очень талантливо, тут не поспоришь.

Вообще-то у меня на содержании и без великих писателей было несколько десятков ремесленников, которые по заказу — и за деньги естественно — непрерывно строчили романы на нужные темы, поднимая всю грязь со дна истории Англии, Франции, католичества и протестантизма и вообще всего что могло хотя бы косвенно задеть нынешнюю власть в Париже и Лондоне. Они, конечно, были не столь талантливы как тот же Диккенс, но при наличии под рукой столь мощного медийного и экономического ресурса какой был у меня, популярным можно сделать даже писанину полного идиота.

В общем, Российская империя продолжала наступать по всем фронтам; военном, научном, культурном, экономическом и конечно социальном.