Новый директор

18. Встреча

Зинаида Терентьевна Острова, худощавая женщина с маленькой головой на длинной шее и с пронзительно резким голосом, направилась прямо к Константину Семеновичу:

— Вы будете товарищ Горюнов?

— Я.

— Вас просил позвонить Борис Михайлович.

— Телефон в канцелярии?

— Есть и в директорском кабинете, — сказала она и вытащила из кармана ключ. — Пожалуйста! Можете взять. Приказано немедленно приступить к передаче, не дожидаясь Марины Федотовны. А ты чего тут болтаешься? — обратилась она к уборщице, когда Константин Семенович ушел.

— А я… вот меня товарищ просили… показать… — забормотала Поля.

— А какое ты право имеешь показывать? Я, кажется, ясно тебе сказала, что скоро вернусь!

— Так я же ничего… Я только их проводила.

— А ключи! Почему ты без моего разрешения открывала комнаты? — всё больше повышала голос Зинаида Терентьевна.

Поля растерянно посмотрела на стоявшего в стороне Архипыча и увидела, как тот ободряюще подмигнул ей: пускай, дескать, выкипит. Гром не из тучи.

— Сколько я твердила, чтоб без моего разрешения ничего не делать! Ну что это такое? Хоть кол на голове теши!

— А вы строгая, Зинаида Терентьевна… Ох, и строгая! — вмешался наконец Архипыч. — Они у вас, я вижу, по струнке ходят.

— А с ними иначе нельзя!

— Оно конечно… Административная деятельность… Глаз да глаз нужен.

— А почему вы опоздали? Мы же условились в одиннадцать.

— Задержались немного в подвале. В кочегарке побывали, в артель зашли…

Зинаида Терентьевна подозрительно и выжидающе посмотрела на нового завхоза, но видя, что он не собирается продолжать разговор об артели, сделала широкий жест рукой:

— Пойдемте ко мне. Надо взять старый акт и документы.

— А у вас есть своя комната? — на ходу спросил Архипыч.

— Есть.

Поля не отставала. Неприятно было получить выговор при новом начальнике, но ей хотелось видеть, как Зинаида Терентьевна будет передавать дела и что скажет относительно полученных из артели материалов. Ей почему-то казалось, что Острова промолчит, а затем присвоит себе кумач.

Константин Семенович спустился вниз, прошел через вестибюль в канцелярию.

За письменным столом сидела над списками учащихся секретарь школы.

— Здравствуйте, Мария Васильевна!

Женщина подняла голову и равнодушно посмотрела на вошедшего мужчину.

— Вы к директору? Она еще не приехала, — сказала Мария Васильевна, увидев, что тот направился к двери кабинета.

— Я знаю. А когда вы ее ждете? — спросил Константин Семенович, вставляя в замочную скважину ключ.

— Ах, вы товарищ Горюнов! — догадалась секретарша. — Извините, пожалуйста! Марина Федотовна приедет числа пятнадцатого, если не опоздает.

— Я сейчас… Позвоню только по телефону.

Вместительный кабинет директора школы был обставлен с претензией на деловую роскошь. Большой письменный стол, мягкая мебель, обитая кожимитом, второй стол для заседаний, много стульев, тяжелые портьеры на окнах и даже солидный несгораемый шкаф. В углу хранилась радио- и киноаппаратура.

Набрав номер, Константин Семенович сразу услышал знакомый голос:

— Я у телефона.

— Боря, это Горюнов! Что у тебя случилось?

— Ага! Здравствуй, Костя. Случилась у меня обычная история. Вызывают на совещание. Если я тебе нужен, то постараюсь вечером забежать домой. А ты там, пожалуйста, действуй, принимай. Приказ подписан, и Островой я дал указания. Ты ее видел?

— Видел. Она вручила мне ключ от кабинета.

— Вот и прекрасно! Чувствуй себя полноправным хозяином. Я тебе нужен?

— Да… Тут целый ряд вопросов накопился. Во-первых, насчет артели.

— Какой артели?

— У нас в подвале работает промартель. Клипсы выделывает. Ее надо немедленно выселить. Чем скорее, тем лучше.

— А это твое дело.

— Они же наверняка затеют волынку. Нужна твоя поддержка.

— Сделаем. Всё сделаем!

— Насчет пустыря хотел поговорить… Потом о шефах.

— Хорошо. Вечерком я заеду и поговорим. Ну, а как твой завхоз?

— Он уже принимает.

Мария Васильевна с удивлением прислушивалась к разговору, доносившемуся через полуоткрытую дверь. Больше всего ее поразила новость о выселении артели. В столе у нее лежал давно заготовленный договор на три года, который должна была подписать Марина Федотовна. Она не подписала его весной только случайно: помешали выпускные экзамены, а затем отпуск.

— Ну, а теперь давайте знакомиться, Мария Васильевна, — сказал Константин Семенович, выходя из кабинета и протягивая руку секретарю. — Завроно сообщил, что приказ о моем назначении подписан, и требует приниматься за дело. Зовут меня Константин Семенович.

— Я знаю. У нас такие слухи быстро распространяются, Константин Семенович. Я даже знаю, что вы из милиции.

— Даже так?

— Да-а… Но это и правильно. Дисциплина в школе такая, что и милиция не всегда справится.

— Неужели! — улыбнулся Константин Семенович. — Ну, а как со всеобучем в нашем микрорайоне?

— Всё в порядке. Списки детей мы еще весной составили. Комиссия обследовала и проверила по домовым книгам.

— Отлично! Теперь относительно ключа. Таскать его с собой не хочется. Будем оставлять где-нибудь в канцелярии.

— А вы не боитесь?

— Вас?

— Нет, я не о себе, — покраснела секретарь. — Нянечки ходят к телефону, потом всякие маляры…

— Но вы же находитесь здесь?

— После работы я оставляю ключ от канцелярии у дежурной нянечки.

— Так и будем делать! Повесим его на этот гвоздик, — сказал Константин Семенович, вешая ключ.

— На виду…

— Ничего, ничего. Всем как будто известно, что я работал в милиции, так что лучше со мной не связываться, — пошутил он.

Когда новый директор вышел и шаги его затихли, Мария Васильевна достала договор и задумалась. Что делать? Судя по разговору Горюнова с завроно, Самуил Григорьевич ничего не подозревает и может оказаться в трудном положении. Формально срок договора истек, и артель теперь легко выселить. Зачем понадобился подвал новому директору, Мария Васильевна не знала, но сочувствовала артели. «Там работают советские люди и делают полезное дело, — думала она. — Школе они не мешают».

Симпатии Марии Васильевны объяснялись еще и тем, что многие работники школы имели в артели дополнительный заработок. Нянечки, кочегары, завхоз каждый месяц получали небольшое вознаграждение за разные услуги. Сама Мария Васильевна печатала на машинке, и Самуил Григорьевич часто давал ей возможность подработать в неурочное время; то какие-нибудь отчеты перепечатать, то размножить ведомости. Школьная ставка невелика, и в артели это прекрасно понимали.

Выйдя из канцелярии, Константин Семенович увидел в вестибюле очень высокого, худого, с громадным носом и черными длинными усами человека. В руках он держал поводок, привязанный к ошейнику маленькой длинноухой собаки.

— Тихо, Буян! Не вздумай тут валяться! — низким басом говорил человек, направляясь к лестнице. — Перемажешься, потом не отмоешь.

— Кого я вижу! — воскликнул Константин Семенович. — Товарищ Сутырин!

Человек оглянулся, нахмурился, и вдруг усы его зашевелились:

— Константин Семенович! Какими судьбами? Вот уж не ожидал!

— Здравствуй, мой дорогой!

Они крепко пожали друг другу руки. Буян обрадовался не меньше хозяина и начал прыгать на Константина Семеновича.

— Буян, нельзя! Сидеть! — строго сказал Сутырин, оттаскивая собаку в сторону. — Ты смотри, как он тебя разделал!

Брюки Константина Семеновича были действительно перемазаны мелом.

— Не беда, отряхнется. Ну, а ты как здесь оказался, Аким Захарович?

— Да вот пришел посмотреть… Я же здесь работаю.

— Неужели! И давно?

— Как демобилизовался после войны, так и осел в этой школе. А ты?

— Я тоже собираюсь к вам поступать.

— Да что ты говоришь! Вот это новость! Приятная новость. Значит, опять вместе. С литераторами у нас неважно…

— Ну, а больше здесь никого из нашего коллектива нет?

— Есть. Помнишь историка Холмогорова, Сергея Сергеевича?

— Ну как же! Сережа Холмогоров!

— Теперь уж он не Сережа. Очень постарел, характер испортился, но работает хорошо, и ребята его уважают.

— А что случилось? Почему характер испортился?

— Не знаю. Говорят, что в личной жизни что-то такое… Он ведь замкнутый… Выйдем лучше на воздух или пойдем куда-нибудь в класс. Я всё боюсь: Буяну ты очень понравился…

Они вышли на улицу и сели на скамейку.

Аким Захарович спустил Буяна с поводка, и тот сейчас же побежал по какому-то следу на кучу мусора.

— А ты по-прежнему бобылем живешь? — спросил Горюнов.

— Да.

— И нисколько не изменился… Постой, как же тебя звали ребята?

— Грачом. И сейчас почему-то Грачом зовут.

Константин Семенович долго работал с Сутыриным в одной из школ Петроградского района. Во время войны здание было разрушено фашистской бомбой, и учительский коллектив разошелся по другим школам.

Минут десять вспоминали приятели прежние годы, перебирали знакомых учителей, учеников, дальнейшая судьба которых была им известна.

— Да! — спохватился вдруг Сутырин. — Вера Тимофеевна еще здесь работает. — Помнишь ее? Ну… географа Качалову?

— А-а… Ну как же, как же! Сколько же ей лет сейчас? Она же очень старая!

— Почему старая? В позапрошлом году шестидесятилетие справляли. Бойкая еще!

— Та-ак! — протянул Константин Семенович. — Значит, четверо нас. Я, ты, Качалова и Холмогоров. Это приятно! Познакомился сейчас с Ксенией Федоровной…

— «Колобок», — с теплой улыбкой проговорил Аким Захарович. — Она у нас энтузиастка. Не смотри, что маленькая! Энергии хватит на десять человек. С завучем всё время на ножах, и вообще со многими… Невоздержанная на язык!

— Мне она понравилась.

— Ну еще бы! Ты с ней поладишь.

— А ты по-прежнему рисование и черчение ведешь?

— Да. Переводим бумагу.

— А сам? Пишешь?

— Немножко малюю… от нечего делать, — пробубнил учитель. — Для души.

Буян обследовал кучи и кружным путем вернулся к хозяину. Обнюхав ноги Константина Семеновича, он хотел прыгнуть ему на колени, но раздумал и улегся под скамейкой.

— Ну, а вообще как работается? — спросил через минуту Константин Семенович. — Что-то ты не очень доволен…

— Особенно восхищаться нечем. Я потому тебя и не поздравил. Конечно, я рад работать опять со старым товарищем… Но за тебя мне немного обидно. Ты бы мог и лучшую школу найти. Тебя знают, и любой директор возьмет.

— Помещение мне понравилось.

— А что помещение! Дело не в помещении. Дело в людях.

— Ты расскажи подробней. Чтобы я мог на первых порах как-то ориентироваться.

— Плохо у нас. Константин Семенович. Учителей много, а коллектива нет, Каждый сам по себе. Отбарабанил свое, и стоп! Дальше ни с места. Конечно всё, что положено по штату, у нас есть. С внешней стороны как будто всё в порядке. И газеты выходят, и собрания устраиваем, и экскурсии проводим, и физкультурой ребята занимаются, но всё это как-то формально, без души. Полагается делать, ну и делаем. Придет предписание выставить команду на школьные соревнования — соберем, опросим и выставим. А как они там — нетренированные, случайно подобранные, — никого не интересует. За успеваемость боремся. С лодырями нянчимся. Прикрепляем сильных к слабым, шефство организуем, грозим, стыдим, поощряем Очковтирательством понемногу занимаемся… Если бы не ребята, я бы давно плюнул и ушел куда-нибудь. Так надоело это бесконечное подхлестывание… Просто тоска!

— Ну, а что остальные учителя?

— Они привыкли. Да, да! Представь себе — привыкли… Понимаешь? Втянулись и привыкли. Как будто так и нужно. Некоторые пытаются что-то делать… Агния Сергеевна Брагина, Римма Чистякова, потом две молодых… Насчет Макаренко агитируют, но это, знаешь, как ножом кисель резать. Склок вот много! Директора меняются, и всё неудачно. Сейчас, например, Марина Федотовна. Слышал, конечно!

— Слышал.

— Толстая, ленивая, самодовольная женщина… Когда-то, может, она и была неплохой учительницей, ну, а потом… Черт его знает, почему люди так быстро портятся! Похвалили раз, похвалили два, выдвинули, ну и готово! Успокоилась. Ничего ей больше от жизни не надо. Доросла до своего потолка…

— А кто же у вас управляет школой?

— Завуч. Всё на ней. Умная, молодая, но очень властная, самолюбивая и жестокая. Всем рты заткнула. Как скажет, так и будет! Боюсь, что ее назначат директором. Придется тогда уходить из школы.

— Почему?

— Неинтересно ходить на поводке, Константин Семенович. Вот и Буян у меня тоже не любит. А ведь собака всё-таки, не человек… Теперь понимаешь, почему я тебя не поздравил? — сказал он, похлопав Константина Семеновича по руке. — Есть у нас одна учительница, химичка. Эта особенно мутит… Два раза пытались ее уволить — не вышло! Один раз суд восстановил, а другой — профсоюзная организация, через гороно. Ужасная склочница! Все ее ненавидят, но боятся, кроме, конечно, завуча и директора. С теми она нашла общий язык.

— Н-да! Нерадостными красками ты рисуешь. Картина довольно мрачная.

— Ничего не поделаешь! Вот тебе живой пример… Выбирали в прошлом году комсомольский комитет. Ну доклад об успехах, прения, а потом встает наша директриса и говорит: «Партийная организация и дирекция предлагают выбрать в комитет следующих товарищей»… Прочитала список, а в списке все такие спокойные — вроде Мити Зеленцова.

— А выбирали без тайного голосования?

— Почему? Список потом проголосовали тайным голосованием.

— Интересно! А против были?

— Да. Человек двадцать, кажется, зачеркнули весь список… Даже замазали чернилами.

— Это хорошо!

— А что тут хорошего? Выбрали же! Двадцать против. Капля!

— Ошибаешься, Аким Захарович. Двадцать человек — это уже не капля. Это дрожжи!

В это время на крыльцо вышел с головы до ног испачканный мелом Архипыч:

— Вы здесь, товарищ директор? А я-то вас по всей школе, как ищейка, разыскиваю. Идемте-ка, что я вам покажу. Клад нашел!

— Где?

— На первом этаже.

— Сейчас иду, — сказал Константин Семенович, поднимаясь. — Ты еще побудешь здесь, Аким Захарович?

— Нет. Я пойду с тобой. Послушай, он тебя назвал директором, что это значит? — спросил учитель, удерживая Горюнова за рукав.

— Я назначен сюда директором.

— Но почему ты мне ничего не сказал?

— Разве? А по-моему, я сказал, что поступил к вам на работу…

— Учителем литературы.

— Нет. Это тебе показалось.

Разговаривая, они прошли в школу и направились в конец вестибюля, где начинался коридор.

— Неожиданность! Как же это тебя осенило? — спросил учитель.

— Здание понравилось. Возможности большие.

— А люди?

— Людей я не боюсь. Людям можно крылья приделать… Вот, например, ты… Подыскивай себе комнату для кабинета. Но только не методический. Эту комнату я уже отдал Ксении Федоровне.

— Ничего не понимаю!

— Хочу ликвидировать вторую смену, а для этого перейдем на кабинетную систему. Начальную школу оставим в классах, а всех остальных по кабинетам. Значит, и тебе нужна своя оборудованная комната, куда учащиеся будут приходить на урок.

— Понимаю. Следовательно, пустующих помещений не окажется. Великолепная идея! Но где же они будут находиться на переменах?

— В коридорах, в зале, во дворе.

— Толкотня же будет!

— А мы поставим регулировщиков и заведем правила уличного движения… Но только я думаю, что ребята быстро приспособятся. За каждым кабинетом закрепим класс…

— И я могу поставить в свой кабинет мольберты, чертежные столы?..

— Обязательно даже. В дальнейшем там будет помещаться конструкторский отдел.

— А это что?

— Об этом я расскажу потом. Что это нашел Архипыч? Пойдем к нему.

Архипыч поджидал их у широко распахнутой стеклянной двери:

— Вот! Полюбуйтесь, товарищ директор. Метров полтораста с лишком.

Громадная длинная комната с колоннами была до потолка забита ломаной мебелью. Окна, покрытые толстым слоем пыли, пропускали мало света, и трудно было разобрать, насколько ценны эти шкафы, стулья, столы и, главным образом, парты.

— А там дальше знаете что! — таинственно и как-то торжественно сказал Архипыч. — Я не могу вас пригласить, по причине сильной запыленности… Тысячу лет копили этот хлам. Туда надо где на карачках, где по-пластунски. Там кухня! И какая кухня, Константин Семенович! Вся кафельная! Плита громадная! Раковины… Полки. Просто душа у меня, так сказать, взыграла. И всё забито разным хламом.

— Очень хорошо! Очень хорошо! — довольно говорил Константин Семенович.

— А что в нем хорошего? — удивился Архипыч. — Хлам и есть хлам! На растопку в кочегарку.

— Правильно.

— А вы говорите — хорошо.

— Я про кухню говорю. Значит, здесь была столовая…

— В том-то и дело! — снова обрадовался Архипыч. — Помните, вы говорили насчет кондитерского цеха… Да тут прямо хлебозавод можно открывать!

— Действуй, Архипыч! Что можно починить — починим, а остальное надо списывать по акту и, действительно, в кочегарку…

Учитель рисования, занятый своими мыслями, не прислушивался к разговору. Фантазия его рисовала специально оборудованный светлый кабинет, с удобными столами. Для талантливых ребят — мольберты. Постоянное место кружку… Ежегодные выставки работ…

— Аким Захарович? Ты что — оглох?

— А что?.. Размечтался немного.

— Я хотел спросить насчет актива. Есть у тебя такие ребята?

— Ну конечно есть!

— Придется их собрать и приниматься за дело. Надо, во-первых, твой кабинет ремонтировать, оборудовать, а затем общешкольные работы…

— Когда собирать?

— Завтра с утра. К девяти.

— Отлично! Сейчас же отправляюсь. Относительно своей комнаты я тебе скажу завтра… Хочу с ребятами посоветоваться.

Мария Васильевна окончила работу на полчаса раньше. Спрятала журнал, списки, бумаги в стол, закрыла машинку, свернула в трубочку договор с артелью и вышла из канцелярии.

— Поля! Кто дежурит… Поля! — крикнула она.

— Я здесь, Мария Васильевна.

— Закройте, пожалуйста, канцелярию. Я ухожу.

— А новое начальство еще здесь, наверху ходят, на чердак полезли! — со смехом сообщила Поля. — Свалятся еще, дров наломают.

— Это их дело.

Мария Васильевна вышла на улицу, оглянулась по сторонам и, никого не видя, направилась за угол.

Самуил Григорьевич встретил ее как всегда любезно:

— Милости просим! Очень рад вас видеть, Мария Васильевна. Познакомился сегодня с новым завхозом…

— А с директором?

— Что вы говорите! Этот высокий, симпатичный, с палкой — директор?

— Да.

— Вот оно что! Но он назвался учителем…

— Самуил Григорьевич, мне некогда. Может быть, я делаю нехорошо, но я решила вас предупредить…

— Я слушаю.

— Вас хотят выселять. И как можно скорей.

— Не может быть!

— Я слышала его разговор с завроно.

— Ну, завроно — это еще не председатель Совета Министров.

— Срок вашего договора кончился, а Марина Федотовна в Гаграх. Новый они не подпишут.

Самуил Григорьевич нервно забарабанил пальцами по столу и некоторое время молчал.

— Ну, а зачем ему этот подвал?

— Понятия не имею. Может быть, для склада… Я слышала, что они около бывшей столовой о чем-то долго говорили. Там хорошее помещение, но всё завалено ломаной мебелью. Может быть, хотят перенести сюда.

— Н-да! Так или не так, но что-то надо предпринимать. Я очень вам благодарен, Мария Васильевна.

— А почему бы вам не созвониться с Мариной Федотовной? Может быть, она подпишет задним числом?

— Я уже думал об этом… удобно ли?

— Вы же весной договаривались! Вот он, ваш договор. Я давно его перепечатала…

С этими словами она развернула и положила бумагу на стол, Самуил Григорьевич прочитал и снова задумался:

— А у вас есть ее адрес?

— Конечно есть!

— Запишите мне, пожалуйста, сюда. Я поговорю с моим начальством, и, может быть, мы так и сделаем.

— Торопитесь. Осталось десять дней. Путевка у нее кончается пятнадцатого.

— По небу, слава богу, летают самолеты. День туда, день сюда… Но всё это между нами.

— Само собой разумеется.

Мария Васильевна попрощалась молча, с каким-то новым, неизвестным ей чувством. Так, вероятно, прощаются заговорщики.