Новый директор

7. Допрос отца

Когда после обеденного перерыва Константин Семенович вернулся в свою комнату, Садовский, по-прежнему сидевший на скамейке в коридоре угрозыска, даже не поднял головы. Два часа ожидания сделали свое дело. Было время поразмыслить о жизни, о работе, о детях. И по-видимому, мысли его были совсем не радужными.

— Проходите, гражданин Садовский, — сухо пригласил следователь, открывая дверь. — Надеюсь, вы догадались, зачем я вас вызвал? Садитесь, пожалуйста!

Любезная улыбка на лице Садовского, тревожно бегающие по сторонам глаза, вежливая предупредительность — всё это исчезло. На смену появилось что-то другое, более естественное.

— Догадаться нетрудно, — мрачно проворчал он, садясь на указанный стул.

— Тем лучше! Скажите, пожалуйста, когда вы получили повестку?

— Вчера днем.

— Вчера? А я решил, что вам ее вручили сегодня. На работе. Почему вы пришли в спецовке? Другой одежды у вас нет?

— Есть, но я подумал… — начал было оправдываться Садовский.

— Всё-таки думали? — перебил его Константин Семенович. — Это хорошо, когда человек иногда думает. Значит, можно считать, что вы умышленно продушили весь коридор бензином?

— Ну как это можно… что вы, товарищ…

— А что, без умысла?

— Ну ясно, без умысла.

— Ничего мне пока не ясно. Могу только предполагать, что думали вы, значит, о чем-то другом. То, что от вас бензином за километр несет, об этом вы не подумали.

— Да я, знаете ли, как-то не замечал…

— Вам нравится этот запах?

— Я привык.

— Дома вы тоже ходите в этой спецовке? — строго и вежливо продолжал спрашивать Константин Семенович.

— Не-ет… дома я переодеваюсь, — неуверенно протянул Садовский.

Грубить и огрызаться в этом учреждении он не решался, хотя на языке и вертелась пара крепких фраз.

— Так. Значит, дома вы переодеваетесь и моетесь.

— Я не понимаю, к чему такой разговор, товарищ следователь. Ну я, конечно, виноват… Признаюсь.

— Не понимаете? Хорошо. Попробую вам объяснить. Если вы не подумали о том, что ваша грязная спецовка малоприятная вещь для других людей, то это значит, что на других людей вам наплевать. Других людей вы не уважаете… Или еще причина. Вас вызвали в угрозыск, вы чувствуете, что разговор будет неприятным и умышленно надели эту спецовку. Да еще и бензином ее смочили. Нате, мол, вам, такие-сякие, нюхайте, чем рабочий класс пахнет…

— Ну как можно… что вы говорите…

— А третьего варианта нет, гражданин Садовский. Некоторые люди на вашем месте надевают выходной костюм. Да, да! Этим они показывают свое уважение к государственному, учреждению, куда приходят, и к людям, которые там работают.

— Хорошо. В следующий раз и я так буду делать, — покорно согласился Садовский.

— Теперь скажите мне, пожалуйста, детей своих вы тоже не замечаете? Привыкли к ним, как вы выразились, и не замечаете… вроде бензина.

— Это вы про Кольку спрашиваете?

— А дочь? Ведь у вас и дочь есть?

— Есть и дочь.

— Зовут ее Людмила. Так?

— Так вы про кого спрашиваете? Про сына или про дочь?

— Пока что разговор идет о вас.

— Про меня? А что я? У меня всё в ажуре. На талоне одна дырка. Могу предъявить. Права у меня с собой.

— Подождите! — остановил его Горюнов. — Вы не только шофер, но еще и отец… Или вы забыли об этом? Чтобы водить машину, нужно знать технику, нужно иметь права, а чтобы воспитывать детей, ничего такого не нужно. Так?

— Ну вот еще… Новое дело, — недовольно пробормотал Садовский. — Какие там права… Они будут шкодить, а я отвечай. Не выйдет это, товарищ следователь! А в крайнем случае спрашивайте с жены. Это ее дело! Она воспитывает! Я не касаюсь.

— Вот как! Вы не воспитываете детей! А когда сына бьете, это как называется?

— Сына бью? А кто это вам сказал?

— Догадаться нетрудно.

— Ну и бью. А что особенного? По-вашему, и поучить нельзя?

— Значит, воспитанием всё-таки занимаетесь.

— Какое же это воспитание… Так, для острастки иногда… под горячую руку.

— Вернее, под пьяную руку!

Садовский с удивлением посмотрел на следователя, погладил себя несколько раз по шее, словно на ней был тугой воротничок, и пожал плечами.

— Чудно́! Откуда вам это всё известно… Колька, что ли, наболтал? Только он не из таких. Из него и слова не вытянешь. Говорят, он куда-то в ларек забрался, подлец!

— Сын у вас очень хороший.

— Хороший?

— Да. Любознательный, отзывчивый, смелый… Прекрасный мальчишка.

— А попал в угрозыск. У вас он, что ли, ночевал?

— Если отец его так воспитывает…

— Я-а? Да вы что… совсем за дурака меня считаете?..

— Хуже! — сурово сказал Константин Семенович. — С дурака и спрашивать нечего. Вы не дурак, а безответственный человек. Это хуже, чем дурак.

— Например? Какие у вас факты, что я безответственный?

— Посмотрите на свою спецовку.

— Далась вам эта спецовка!

Посылая вчера повестку Садовскому, Константин Семенович не предполагал, что Коля быстро сознается, раскается и с детской доверчивостью ответит на все вопросы. У сильно испорченных детей обычно бывает трудно добиться признания. Мальчик не оправдывался, не жаловался, не сказал ни одного плохого слова о своей семье, об условиях, в который он живет, но Константин Семенович понял, почему Коля не считает свой поступок позорным.

Кража! А что в этом особенного? Не надо попадаться. Не пойман — не вор. Да, он знает, что за это наказывают, если поймают. Ну и что? Ну, пошлют в колонию. Там тоже ребята. Там хорошо кормят, одевают. И там даже интересней, чем дома. А что ему жалеть! Школу не жалко. Семью не жалко…

Все эти слова были сказаны мальчиком во время откровенного разговора со следователем.

Каждый раз, допрашивая малолетних преступников и размышляя о причинах детской преступности, Константин Семенович вплотную подходил к пониманию чего-то важного, а может быть, и главного, и каждый раз оно ускользало, терялось в другом, второстепенном: влияние улицы, семья, дурная компания, романтика, распущенность и очень редко — нужда…

Из беседы с Колей Константин Семенович неожиданно для самого себя ухватил и понял то главное, что давно искал. В Колиной жизни не было перспективы. Занятия в школе были для него обязательной и очень скучной повинностью: слова, слова, слова… И за этими словами не было ничего интересного. Мальчик не мечтал, не горел чем-то таким, что, с его точки зрения, самое увлекательное, заманчивое и что должно случиться завтра, через неделю или хотя бы через полгода, если хорошенько постараться. А если нет перспективы, то ему действительно нечего жалеть.

Ну, а как у других детей?

Безусловно, есть семьи, и их немало, где родители понимают, что дети должны жить не только для далекого будущего, но и во имя каких-то близких, понятных детскому опыту идей, каких-то увлекательных дел…

Вопрос был ясен. Ничего нового Садовский-отец сказать не мог, но Константину Семеновичу хотелось, чтобы этот человек, раз уж он его вызвал, задумался о своей ответственности и понял, что влияние родителей на детей происходит иногда помимо их воли и желания.

— Где вы работаете, гражданин Садовский? — спросил он.

— На автобазе райпищеторга.

— Развозите продукты по магазинам?

— Точно так.

— А много вам перепадает из этих продуктов?

— Как это «перепадает»? — явно собираясь обидеться, спросил Садовский.

— У хлеба не без крох, как говорят. Не будете же вы уверять меня, что никогда, ничего, ни капли…

Шофер пристально посмотрел в глаза следователю и неожиданно прозрел. Вместо недоумения на лице появилось понимающее, снисходительное выражение.

— А-а… это точно. Это вы правильно! — согласился он. — У хлеба не без крох. Бывает, конечно, но только самая малость. Если директор магазина сочувствует или на базе излишки…

— Спишут что-нибудь, — в тон ему подсказал Константин Семенович.

Садовский засмеялся и закивал головой:

— Вот, вот. Это точно. Вы здесь в курсе. Смешно было бы отрицать. В нашей работе всякое может случиться. Конечно, и шоферу кое-что перепадет… но только самая малость. Крохи! — охотно заговорил он. — А что делать? Заработки у нас сами знаете какие? А потом я вам вот что скажу, товарищ следователь… На торговых работников часто как смотрят? Берёт человек — говорят «берёт». А если не берёт — всё равно говорят «берёт». Разве не так? Вот я и считаю, что уж лучше брать. Не так обидно. Будь ты честный, порядочный, идейный, так сказать, — всё равно не поверят.

— Значит, вы оправдываете такое отношение к государственному добру?

— Что значит — оправдываю! Я говорю, как оно есть… Конечно, если человек от жадности начинает хапать сверх всякой меры… Таких оправдывать нельзя. Таких надо сажать.

— А что значит сверх всякой меры?

— Ну… когда чересчур.

— А в чем выражается эта мера? Можете вы это точно определить?

— Нет, конечно, это трудно определить, — после короткого молчания сказал шофер. — Но я полагаю, что если человек начинает прихватывать сверх потребностей.

— Потребности бывают разные, — перебил его Константин Семенович. — К тому же потребности имеют свойство расти. Сегодня человек удовлетворяется малым, а завтра ему хочется большего.

— Точно, точно…

— Как же тогда определить эту меру?

Садовский задумался. В самом деле, если оправдывать кражу по самой необходимой потребности, то нужно определить и норму. Ну, а если определить норму и разрешить… то это уже не будет называться кражей…

— Ваша дочь работает тоже в торговой сети? — спросил Константин Семенович.

— Да. Она продавщица.

— У нее вы тоже воспитали такое отношение к товару?

— Какое такое? Ничего я ей не воспитывал.

— Подождите, не горячитесь. И обижаться тут нечего. Дома вы вели разговоры на эту тему… И тоже так вот, со смешком?

— Ну и что?

— Иногда привозили домой незаконно списанные продукты… Самую малость, как вы сказали. А что вы говорили при этом? Вот, мол, ребята, ешьте. Отец честно для вас заработал и купил. Так?

— Ну?

— Так или не так?

— А я не понимаю, куда вы всё гнете, товарищ следователь. Статью мне, что ли, хотите пришить?

— Ничего я вам пришивать не собираюсь. Я хочу, чтобы вы поняли одну простую вещь, — медленно начал Константин Семенович. — С самого раннего возраста дети видят, что делают их родители, слышат, о чем они говорят. Родители для детей всегда были, есть и будут примером. Во всяком случае до тех пор, пока дети не станут мыслить самостоятельно или пока кто-то другой не начнет влиять на них сильней. Вам это понятно, гражданин Садовский? Как вы смотрите на жизнь, так будут смотреть и ваши дети. Вы с самого начала определяете линию их поведения, или, другими словами, даете им закваску для дальнейшей жизни. Почему ваш сын или дочь должны относиться к социалистической собственности иначе, чем вы?

— В школе-то им говорят, как это всё надо… — неуверенно возразил Садовский.

— В том-то и дело, что там только говорят, а вы наглядно, на примерах это воспитываете.

— Да ничего я не воспитываю, — со вздохом сказал Садовский. — Вообще-то вы правильно подметили насчет прав. Это точно! Чтобы машину водить, надо права получить. Учиться надо. Правила уличного движения строго спрашивают… А насчет воспитания детей мы, можно сказать, совсем неграмотные. Даже ликбеза не проходили.

— Кто это «мы»?

— Родители.

— Ошибаетесь! Не все родители так неграмотны.

— Оно конечно… Не все. Но я полагаю, что большинство. Думал я сейчас, и никак не мог вспомнить, кто из моих знакомых, которые детей имеют… Ну, чтобы они какие-нибудь курсы проходили насчет воспитания…

Дверь открылась, и в комнату вошел заместитель начальника управления. Полковник был в светло-сером штатском костюме, в роговых очках и больше походил на ученого, чем на работника милиции. Молча поздоровавшись с поднявшимся ему навстречу Горюновым, он сел на рядом стоявший стул и внимательно посмотрел на шофера:

— Я не мешаю? Продолжайте, пожалуйста.

— Вы сказали, что знакомы со многими родителями, — снова обратился Константин Семенович к Садовскому. — И что же… бывают среди вас разговоры о воспитании своих детей?

— Редко. Насчет отметок по учению говорим между собой, сравниваем. У одного дочь на пятерки учится, у другого двойки получает.

— Тоже дочь?

— Что́ дочь?

— Двойки получает?

— Нет, сын. Девочки вообще лучше учатся. И с ними хлопот меньше.

— Вы судите по своей дочери?

— Да, и по своей тоже.

— Смотрите… — погрозив пальцем, остановил его Константин Семенович. — Не ошибитесь!

— А что… Может, вы что знаете про мою дочь? Говорите уж, заодно, — с дрожью в голосе сказал Садовский. — Тоже воровать пошла?

— Нет. Этого я сказать не могу. Не знаю. Я могу говорить только о том, что мне известно. Вот, например, я точно знаю, что сын у вас хороший, любознательный, и если вы обратите на него внимание, то из мальчика выйдет прекрасный человек.

— Что же я должен делать, товарищ? Как его перевоспитывать? Посоветуйте! — сиплым от волнения голосом спросил шофер и откашлялся. — Конечно, я виноват. Внимания ребятам, прямо скажем, совсем не уделяю… работы много.

Константин Семенович покосился на молча сидевшего начальника и подумал о том, что Садовского он вызвал не напрасно. Как-никак, а всё-таки это отец. Случай с сыном, вызов в милицию, томительное ожидание в коридоре и, наконец, разговор со следователем — всё это пробороздило глубокие следы в его душе, и если сейчас посеять семена, они взойдут.

— А вы не думайте, что его надо перевоспитывать, — спокойно ответил Константин Семенович. — Поставьте перед собой другую задачу: сделать из него себе помощника. Не ждите, когда другие это сделают. Мальчик любит технику. Почему бы вам сейчас, летом, когда ребята болтаются без дела, не взять его с собой в гараж, не приучать к работе по ремонту машины, по уходу за ней. Почему бы не посадить его рядом с собой в кабину, и в свободное время заниматься изучением мотора.

— Молод еще… — нерешительно возразил шофер.

— А что значит молод? Сейчас он в таком возрасте, когда мозг жадно схватывает и на всю жизнь запоминает всё, что он видит, к чему стремится и что его увлекает. Он очень быстро освоит машину. Ведь он видит ее… слышит каждый день о технике. Я думаю, что вы не один такой. Работники вашего гаража имеют детей, и многие ребята болтаются без дела. Сговоритесь между собой и поставьте этот вопрос в профсоюзе. Добейтесь, чтобы вашим детям разрешили бывать в гараже и работать с отцами. Профсоюзные деятели сами до этого не додумались. Надо их подтолкнуть. Но предупреждаю… Делать это нужно всерьез. Пускай это будет не игра, не развлечение, а настоящий труд. Не смотрите на своего сына, как на какое-то неполноценное, слабое существо. Уважайте в нем человека.

— Да, да… я понимаю, понимаю, — бормотал Садовский, энергично кивая головой.

— Ну, а если понимаете, то ничего другого я вам больше сказать не могу. Разве только: не бейте сына! Пользы от ваших оплеух не будет.

— А за ларек?

— Сделайте вид, что ничего не знаете, — посоветовал Константин Семенович и протянул руку. — Дайте вашу повестку. — На оборотной стороне он поставил штамп, отметил часы, подписал и вернул назад шоферу. — Можете идти на работу. Вы, кажется, очень торопились.

— Спасибо, товарищ следователь! Значит, можно считать, что Кольку вы отпустите?

— А вам хочется, чтобы его судили?

— Ну что вы! У меня же сердце кровью обливается.

— Я вас больше не задерживаю.