Новый директор

41. "Глаза и уши"

В окнах задрожали стекла. Глухо урча мощным мотором, перед зданием остановился бульдозер. Из кабинки вылез Михаил Петрович Куприянов и, крикнув что-то водителю, направился в школу.

Константин Семенович видел в окно, как вокруг машины быстро начали собираться ребята, как из кабинки вылез водитель в синем комбинезоне, в военной фуражке и, закуривая, о чем-то говорил со школьниками. Не понимая, зачем прислали на пустырь бульдозер, он забеспокоился. «Уж не начинают ли здесь какое-то строительство?» — мелькнула в голове тревожная мысль. Тревога исчезла и всё стало понятным, как только он увидел входящего Куприянова.

— Здравия желаем, товарищ директор!

— Михаил Петрович, пропащая душа! А я всё поглядываю кругом: куда, думаю, вы исчезли?

— Не исчез. Раздобыл бульдозер на с-сегодня и завтра.

— Предупредили бы…

— Не хотелось обнадеживать. Вдруг бы сорвалось!

— Где вы его раздобыли?

— В своей части. Т-трудно было добираться: по одной улице нельзя, по другой нельзя… К-кружили, кружили. А ведь скорость-то у него не реактивная. Хотел утром поспеть, и вот столько времени впустую… Так что разрешите приступать к делу?

— Михаил Петрович, — беря под руку летчика и подводя его к окну, сказал Константин Семенович, — начальником строительства стадиона назначен Женя Байков. Вон он справа подходит, в зеленой рубашке! Очень хороший мальчишка! Щадите его самолюбие. Важно, чтобы все остальные ребята видели, что с ним считаются… мы с вами, честно говоря, закладываем основу их самостоятельности. До сих пор ребят здесь только опекали, делали за них…

— Я понимаю, Константин Семенович, — улыбнулся Куприянов. — Бульдозер пришел в распоряжение начальника строительства. Так, что ли? Пускай командует.

— Пускай дает задание, — поправил директор. — А если пропадут лишние полчаса-час по нераспорядительности… черт с ними! Пускай пропадут. И еще одно: они должны сами позаботиться о водителе.

— Это хорошо. Ему надо где-то переночевать. Правда, он человек военный…

— Ночевать он будет в школе.

— Отлично. Ну не буду мешать…

«Да. Этот кажется подойдет, — подумал Константин Семенович, проводив глазами летчика. — Умеет работать».

В дверь постучали.

— Войдите!

— Константин Семенович, это к нам пришел бульдозер? — спросил Клим, как только закрыл за собой дверь.

— К нам. А вы его не хотели пускать?

— Нет, почему же…

— Я не знаю, почему вы решили никого не пускать в школу, — шутливо заметил директор. — У дверей поставили такого строгого мальчика…

— Ну, это просто недоразумение, — смутился начальник штаба. — Он не узнал химичку, а она… Ну, она всегда такая!

— Я не упрекаю мальчика. Он очень хорошо, несет наряд, но стоит ли ему вообще стоять у дверей? Почему вы решили затруднять всем доступ в школу?

— Константин Семенович, там столько сырых и диких набралось!

— А кого вы называете дикими?

— Дикие? Это которые болтаются без дела… ходят, смотрят.

— Дикие, потому что не организованы… Ничего, меткое определение! Садитесь, Клим, нужно посоветоваться. Мы должны найти общий язык. Ведь вы мой заместитель! Хороша будет работа, если мы в разные стороны потянем. Согласны?

Вместо ответа мальчик кашлянул в кулак.

— Как-то очень давно я прочитал в «Правде» заметку приблизительно такого содержания: «В ответ на наш фельетон «Плохой буфет» на станции такой-то, редакция получила из управления железной дороги письмо. Помещаем его без комментариев: «Комиссия проверила на месте работу буфета. Все факты подтвердились. Меры приняты. Буфет закрыт…» Вы понимаете, — продолжал Константин Семенович, когда Клим перестал смеяться, — что подобный метод работы нам не подходит. Если появилось много «диких», как вы говорите, то нужно их не выгонять, а организовывать. То есть исправлять то, что делает их дикими. Контроль за приходящими, конечно, нужен, но все ученики, все до единого, являются полноправными хозяевами своей школы. Это не только красивые слова. Так оно есть и так будет… Хорошенько подумайте, Клим!

— Я думаю, Константин Семенович.

— Палочный метод, так сказать, дубинка — это самый примитивный метод. Дубинкой орудуют те, кто иначе не может. Мозгов не хватает. А я более высокого мнения о вас. Вы можете совсем по-другому наводить и поддерживать порядок: умно, просто, тонко и даже весело…

То, что Константин Семенович не приказывал, а разговаривал, как равный с равным, так восхищало юношу, что он готов был улыбаться даже тогда, когда для этого вовсе не было причин. Так и сейчас, как он ни крепился, а засмеялся и спросил:

— Значит, «дубинку» долой?

— Почему долой? — огорошил его директор. — Нет, я думаю, что иногда и «дубинка» пригодится. Мало ли какие случаи могут быть в нашей жизни! Чувство меры — великое чувство…

Договорить не удалось. В дверях, предварительно постучав, появилась учительница химии.

— Извините, пожалуйста! Я помешала? — бойко спросила Лизунова, посмотрев на юношу.

Клим в свою очередь вопросительно взглянул на директора.

— Нет. Я уже всё сказал, — ответил Константин Семенович, поднимаясь. — Идите… Вы ко мне, товарищ Лизунова? Я не ошибаюсь, вы Лизунова?

— Совершенно верно! — заулыбалась учительница, проводив взглядом школьника. — Здравствуйте, Константин Семенович! Позвольте от всей души приветствовать вас и выразить свое восхищение вашей деятельностью!

— Какой деятельностью? Никакой деятельности еще нет.

— Ах, какая скромность! Но я сама, своими глазами видела, что у нас делается… Ученики строят спортивную площадку, наверху красят парты, прибирают в столовой и вообще… под вашим руководством… — Она остановилась, перевела дух и с новой силой восторженно продолжала: — Общественно полезный труд под вашим руководством сыграет решающую роль в деле воспитания подрастающего поколения. Указания партии и правительства о политехнизации учебно-воспитательной работы обязывают нас, педагогов…

Этот набор штампованных фраз Константин Семенович почти не слушал. Он внимательно смотрел на говорившую, и в памяти его встал образ другой учительницы… У Лизуновой были такие же тонкие губы, острый носик, покрытое мелкими морщинками, словно высыхающее лицо, и даже странная прическа походила чем-то на прическу Лидии Андреевны Орешкиной — сплетницы, с которой ему когда-то пришлось иметь дело.

— Марина Федотовна прекрасной, изумительной души человек, — говорила Лизунова. — Я искренне, и горячо любила ее, но… как директор, как руководитель такого большого коллектива, она безусловно не справлялась, Я искренне желала ей добра…

Константин Семенович видел шевелившиеся губы учительницы, но слов не понимал, словно смотрел немое кино. Он думал о другом… Месяца полтора тому назад, вернувшись домой с работы, он узнал, что к нему заходила одна из бывших его учениц — Иванова. Не дождавшись, она ушла, оставив свой телефон. Тогда было некогда, и кроме того, мало ли учениц с такой фамилией учились в школе… И вдруг сейчас он вспомнил об этой Ивановой.

«Да ведь это, наверно, была Катя из школы имени Ушинского, — догадался он. — Выпускница сорок восьмого года. Первого послевоенного года его педагогической работы. Катюша Иванова, комсорг и руководитель воспитательной тройки, верный помощник учителя химии. Она как будто поступила в институт, а потом…»

— А почему вы стоите? — спохватился Константин Семенович. — Садитесь, пожалуйста.

Лизунова села и, по-прежнему улыбаясь, продолжала. Молчание директора ее поощряло:

— Я всегда держала ее в курсе всех дел. Директор школы должен иметь глаза и уши…

Константин Семенович насторожился, хотя в голове по-прежнему бродила мысль: «Где же телефон Ивановой?»…

— Среди учителей… — вкрадчиво закончила фразу Лизунова. — Уверяю вас, Константин Семенович, что учителя не святые. Это очень сложные люди. Часто они говорят совсем не то, что думают… А что они делают, когда их не видит руководитель?.. Уму непостижимо!

— Зачем вы говорите мне об этом? — холодно спросил Константин Семенович.

— Если вы хотите знать, чем занимаются ваши подчиненные…

Не раз и не два встречался в своей жизни Константин Семенович с так называемыми отрицательными людьми, и, как правило, с первого взгляда они не производили отталкивающего впечатления. Наоборот, вначале даже казались хорошими, добрыми и честными людьми. И только потом, столкнувшись с ними на деле, начинал он понимать их истинную сущность. Впрочем, бывало и так, что раскрывались они нечаянно, вдруг — благодаря какому-либо необычному, заставшему их врасплох случаю. Но всегда эти люди действовали за спиной… И вот теперь перед ним сидел как раз такой человек… но — без маски! У которого «всё написано на лбу». Возмущаться ее словами нельзя. Всё равно не поймет и истолкует по-своему… и допустить работать в школе — тоже нельзя. Это значило бы совершить преступление.

— Давайте лучше поговорим о деле, — остановил он химичку. — Вы знаете, что наша школа будет опытной?

— Ну, конечно, знаю! Я всегда и всё знаю, Константин Семенович. Я знаю, например, что вы работали в школе имени Ушинского и у вас там были неприятности… Но я вам сочувствую всей душой! Склочники, клеветники и завистники встречаются на каждом шагу. Очень трудно уберечь свое честное имя… Вам, наверно, и про меня уже успели наговорить бог знает что! Не верьте, Константин Семенович. Никому не верьте! Про вас я тоже много чего наслушалась, но ничему не верю!

— Товарищ Лизунова, мне совсем не интересно, что вы слышали про меня. Вы знаете, что наша школа будет школой продленного дня?

— Комната продленного дня, — поправила Лизунова директора.

— Нет, школа. Вся школа. Мы будем начинать работу в девять или даже в восемь утра и заканчивать к девяти часам вечера.

— Не-ет… первый раз слышу…

— Вечерами вам придется вести научно-исследовательскую работу в химической лаборатории. Вы справитесь с такой работой?

— В пределах программы? — неуверенно спросила Лизунова.

— Нет. Значительно шире. Химическая лаборатория будет связана с производством. Придется делать анализы, испытывать материалы. Одним словом, объем работы очень большой.

— Но с какой стати! Я учительница химии, и на моей обязанности…

— Значит, вы не справитесь? — перебил ее Константин Семенович.

— Почему не справлюсь? Я двадцать один год работаю в советской школе! — с беспокойством заговорила учительница. — Предмет свой я знаю…

— Теперь школа опытная, — вставил Константин Семенович.

— Ну и что! Пускай опытная, но учебная программа остается прежней. Я узнавала в роно. Там сказали мне, что никаких изменений программы, никаких сокращений…

— Да. Сокращать мы не собираемся.

— Всё равно. Изменить утвержденную программу… — взволновалась Лизунова. — Как можно… Тем более нельзя увеличивать. Программа и без того перегружена!

— Я не понимаю, почему вы волнуетесь? — спросил Константин Семенович. — Вы перейдете на работу в другую, обычную школу. Химики везде нужны.

— То есть как в другую школу? Что это значит?

— Повторяю: не теряйте даром времени и устраивайтесь в другую школу, — сразу, уже без всякой дипломатии отрубил Горюнов. — До начала учебного года еще далеко.

Удар был неожиданный, но учительница была к нему готова и не растерялась ни на секунду. Готовность эта выработалась в ней за двадцать лет работы в школе, за двадцать лет интриг, наушничества, стычек с учениками и оскорбленными коллегами, а также — невольным ощущением расплаты.

— Ну нет! — твердо заявила она и встала. — Из этой школы я никуда не уйду. Меня здесь все знают и любят.

— Вполне возможно, — спокойно возразил Константин Семенович, — но я вам всё-таки советую подумать. Если вы не справитесь с работой и вас придется увольнять в середине учебного года, вы подорвете свой преподавательский авторитет. Подумайте, посоветуйтесь…

Всё это произошло так неожиданно и быстро, что Лизунова даже не успела рассердиться по-настоящему. Выйдя из кабинета, не взглянув на секретаря, она торопливо миновала канцелярию и, сильно хлопнув дверью, скрылась. «Что это значит? Без конфликта, без всякого повода с моей стороны», — думала она, останавливаясь в вестибюле.

Куда идти? Кому жаловаться? Уволить! За что? Опытная школа, научно-исследовательская работа… Всё это пустой предлог, придирка. Она имеет диплом и звание, и это дает ей право работать в любой советской школе. Ясно, что ему наговорили про нее всяких гадостей.

Прекрасно понимая, что ее позиция неприступна, а у директора нет ни прав, ни оснований для увольнения, Лизунова постепенно начала успокаиваться. Ей ли не знать трудовых законов? Любой суд встанет на ее сторону и немедленно восстановит на работе, если директор действительно попытается привести свою угрозу в исполнение. «Пускай сначала напишет приказ, а тогда будем разговаривать», — решила Лизунова.

После ухода Лизуновой Константин Семенович ненадолго задумался, затем, пробормотав: «Да, эта будет в самый раз», — разыскал в записной книжке нужный номер телефона и позвонил:

— Кто у телефона? Это Катя Иванова?

— Нет. Я мать. Вам нужна Катя? Сейчас я ее позову…

Пока мать ходила за дочерью, в памяти Константина Семеновича встал образ вдумчивой, высокой, с курчавыми волосами и скуластым лицом семнадцатилетней девушки. Такой он знал ее почти семь лет назад. С тех пор она, конечно, сильно изменилась. Катя увлекалась химией, и не случайно Константин Семенович вспомнил о ней с приходом Лизуновой.

В трубке раздались звуки шагов, щелчки и голос:

— Я слушаю!

— Это Катя?

— Да.

— Извините меня, Катюша, но я не знаю, как вас величать?

— Михайловна. А кто это говорит?

— Ваш старый учитель и друг…

— Ой! Константин Семенович! Это вы?

— Узнали?

— Узнала! Я по голосу вас узнала. Как хорошо! Вот… Теперь я… я так обрадовалась, что не знаю, что и сказать… растерялась, как в первый день… Помните, когда вы меня спросили про пятерки?

— Катюша… Извините, Екатерина Михайловна…

— Ну что вы, Константин Семенович! Для вас я всегда буду Катя или… как вам нравится.

— Это мы решим при встрече. Увижу вас и сам определю. Вы давно в Ленинграде?

— Третий месяц.

— И надолго?

— Надолго. Я в аспирантуру приехала. Константин Семенович, я была в нашей школе и там узнала… Неужели вы работаете в милиции?

— Вас это огорчило?

— Скорей удивило. Не могу представить вас в милицейской форме. В школе очень много перемен… Наталья Захаровна ушла на пенсию. Вместо нее какая-то странная особа… Варвара Тимофеевна в другой школе.

— Катюша, сегодня вечером у вас есть свободное время? Приходите ко мне — поговорим. Адрес вы знаете. Я буду дома часов в восемь.

— Спасибо! Обязательно приду!

— А сейчас мне нужно идти… на допрос. Буду докрашивать одного директора, как он относится к коммунистическому воспитанию.

Катя не поняла шутки:

— Наверно, сынка плохо воспитал?..

Удивительно теплое, почти отцовское чувство к Кате вызвал в душе Константина Семеновича этот краткий разговор с ней по телефону. Чувство это было значительно больше того, какое испытывает обычно учитель при встрече через несколько лет после школы даже с самым хорошим своим учеником. В Кате Константин Семенович запомнил прежде всего человека.