Новый директор

39. Кошмарное дело

Комиссар был у себя, и Константину Семеновичу даже не пришлось ждать.

— Заходи, заходи! — приветливо встретил он бывшего сотрудника. — Здравствуй. Садись, рассказывай, как живешь, что нового?

— Пока ничего интересного нет. Всё в проектах. Правда, нащупали одну форму работы… Школьный патруль.

— Школьный патруль! На манер комсомольского?

— Да. Что-то вроде.

— Уже интересно. Ну и как?

— Ребятам понравилось. Не знаю, что будет дальше, но взялись они с огоньком, с выдумкой… Ну, что еще? Строим свой стадион, ремонтируем, чистим. Честно говоря, я не ожидал, что они с такой охотой возьмутся за дело. Не все, конечно, но большинство…

— Недооценил?

— Возможно. Коллектива прежде не было, и дети приходили в школу, как в какое-то «казенное» учреждение, куда нельзя не ходить. Отбыли положенное время и расходились по домам. Школу не любили…

— Так-то оно так, но не забывай, что они вертятся среди взрослых. В семье, например: Видят, слышат, читают.

Зазвонил телефон. Начальник управления, поморщившись, снял трубку.

— Извини, — сказал он Горюнову. — Я слушаю! Кто? Здравствуйте, Ольга Васильевна. А в чем дело? Я помню. Он приходил ко мне на прием в прошлый четверг… Отказал. Нет. Есть законы, есть правила… Верно! Все правила имеют исключения, но в данном случае они неприменимы… А я вам вот что скажу: на свете существуют мать, сестра, жена и невеста. Других женщин нет… Не спорю. Вы женского рода, и для мужа вы жена. Для остальных — не женщина, а знакомая, сотрудница, товарищ, коллега… Пускай моя теория несовершенна, но я смотрю на вещи так…

Чем дальше, тем вежливей говорил комиссар. Константин Семенович понял, что какая-то сердобольная и влиятельная особа просила прописать в Ленинграде кого-то, отсидевшего свой срок заключения. Осужден был этот человек за изнасилование или что-то такое в этом роде. Горюнов знал, что комиссар совершенно нетерпимо относится к таким преступлениям.

— К величайшему моему сожалению, я ничего сделать не могу. Только в установленном порядке. До свиданья!.. Вот, слышал? — сердито сказал он, вешая трубку. — Я бы у таких ходатаев отбирал партийные билеты. Без разговоров! Немедленно! Для них, видишь ли, законы не писаны. Ну да ладно, давай выкладывай свое. Ты ведь пришел не просто языком почесать…

Константин Семенович достал договор с артелью и коротко рассказал о создавшемся положении, о первом посещении подвала, о планах организации производительного труда и о том, что произошло сегодня, вплоть до разговора с секретарем школы.

— Что делают жулики! — проворчал комиссар. — Хитрецы, комбинаторы… Но в данном случае строго судить их нельзя. Корыстных, личных целей здесь нет. Они ведь наверно считают, что если не выпустят свои клипсы, то пострадает экономическая мощь Советского государства.

— Да, но у меня создается очень сложное положение. Если придется занимать под мастерские комнаты, то значит вторая смена… А это, в свою очередь, отразится на продленном дне…

— Не расстраивайся. Выведем на чистую воду, и думаю, что выселим. Как пробки выскочат! Давай адрес бывшего директора. Запросим Сочи. Там есть дельные работники. И оставь свой телефон… Я позвоню.

— По горячему следу…

— Не беспокойся! Откладывать не будем. Я прослежу.

Прежде чем покинуть Управление, Константин Семенович поднялся в уголовный розыск и зашел в свое отделение. Перед Глушковым, закрыв глаза носовым платком, сидела плачущая женщина.

— О-о! Ты-то мне и нужен, — обрадовался следователь. — Подожди минутку. Я сейчас закончу.

Пока Глушков записывал показания женщины, Константин Семенович прошел в конец комнаты и остановился возле окна. Обстановка напомнила ему дело Гошки Блина и имеющего к нему какое-то отношение Уварова. Теперь уже не приходилось сомневаться, что и в школе Уваров имеет друзей и что все они связаны чем-то большим, чем обычная школьная дружба. Странно, что учителя отзываются об Уварове хорошо… Но разве много учителей, которые знают, чем живут их воспитанники вне школы?..

Глухой от слез голос женщины прервал размышления:

— Что же теперь будет, товарищ следователь?

— А это суд решит. Распишитесь вот здесь…

— Расстреляют его…

— Ну вот… Сразу же и расстреляют!

— Убийца ведь…

— Не отчаивайтесь. Разберутся. Вот вам пропуск. Придется вас еще не раз побеспокоить, а сейчас можете идти.

Константин Семенович оглянулся, но увидел только согнутую горем спину женщины.

— Мать? — спросил он, когда она вышла из комнаты.

— Мать, — подтвердил Глушков. — Кошмарное дело, Константин Семенович. Тринадцатилетний мальчишка убил десятилетнюю девочку… вот этой железякой.

На столе лежал обрезок водопроводной трубы сантиметров семидесяти длиной.

— За что?

— Тут путаная история. Я и сам еще до конца не разобрался. Вот послушай. Жила семья. Отец, мать и сын. Жили в общем ничего, нормально. Отец квалифицированный рабочий, зарабатывал прилично. Мать домохозяйка. Простая, малокультурная. Ты ее видел. Прожили пятнадцать лет, а в прошлом году он бросил семью и ушел к другой. К учительнице, между прочим.

— Бывает. Выросли духовные запросы, а жена отстала, — иронически заметил Константин Семенович.

— Вот, вот! У новой жены дочь…

— А мальчишка у матери остался?

— Ну ясно! Куда отцу такую обузу? Весной, в середине мая, этот мальчишка… Да, забыл! Получилось так, что и девочка и мальчик учились в одной школе. Она в третьем классе, а он в шестом. В мае мальчик побил эту, так сказать, сводную сестру. И здорово, говорят, побил. А за что, почему, я так еще и не выяснил. Полагают, что выместил на ней развал семьи. Вполне возможно… Представь себе сам. Жить стало хуже, мать постоянно плачет, ну вот и нашел виновницу. Мальчишку исключили из школы. Дочь учительницы всё-таки! Ну, а отец, когда узнал, как сын отличился, пришел в прежний свой дом и тоже поучил… Основательно приложил руку. Мать заступилась… Ну и той попало. Словом, большой семейный скандал…

Какая-то мысль пришла в голову Алексею Николаевичу, и это было видно по глазам. Он замолчал, взял со стола обрезок трубы и очень внимательно осмотрел заржавевшие концы.

— Ну, продолжай, — сказал Константин Семенович.

— Да вот, собственно, и весь пролог. Лето прошло без инцидентов. Девочка отдыхала в лагерях. На днях вернулась. Пришла к подруге во двор дома, где жил Костя…

— Кто такой Костя?

— Мальчишка… убийца. Встретились они во дворе… Он ее трубой по голове и стукнул. Да так стукнул, что через два часа она и душу богу отдала.

— Та-ак, — протянул Константин Семенович.

— За что он ее убил? Неужели действительно за развал семьи?

— А что он сам говорит?

— Ничего. Второй день с ним бьюсь. «Да»… «нет». Вот и всё. Больше молчит. Как только про отца или мать спросишь, насупится, голову опустит и онемеет.

— Парень хулиганистый?

— Похоже, что нет. Ничего такого раньше за ним не замечали. Хмурый немного, и замкнутый… Ну, а этому удивляться не приходится. Такая трагедия в семье!

— Ссора между ними была, прежде чем он ее ударил?

— Неизвестно. Дворничиха говорит, что две девочки поблизости находились, но не с этого двора. Щербаков ищет…

Помолчали. Константин Семенович взял обрезок трубы, взвесил на руке и осмотрел.

— Крови нет. Значит, с первого удара…

— Да. Кровоизлияние в мозг.

— Я бы на твоем месте выяснил подробности этой майской истории, — начал Константин Семенович. — За что он ее тогда побил? Почему и как его исключали? Надо поговорить с классным руководителем, с директором школы, с одноклассниками… А главное, выясни, что собой представляла девочка… Думаю, что причина озлобления мальчика в ней самой. С какой стати он стал бы вымещать на ней свое горе, горе своей матери…

— Ты полагаешь, что она сама виновата?

— Подлинного виновника мы с тобой всё равно не найдем, Алексей Николаевич, — грустно проговорил Константин Семенович. — Виноват мальчик. Он убил — он и виноват.

— Да, но ведь есть, вероятно, смягчающие вину обстоятельства…

— Наверно, есть… Но я о другом. Если бы школа в тот раз разобралась основательно, по-настоящему, и приняла бы меры, убийства бы не было. Я в этом совершенно убежден. Между ними что-то происходило… Представь себе, что у девочки несносный характер. Есть такие «вредные», как их называют. Задира, капризна, избалована. Привязалась к нему и дразнила. А повод очень болезненный: отец мальчика ушел к ней…

— Да, да, да, да, — кивая головой, говорил Глушков, листая папку. — Что-то такое мать вспоминала… Неужели не записал? Ты прав! Нужно поискать в школе. Если учителя не знают, то ребята — наверно скажут…

— Я должен уходить, Алексей Николаевич, — сказал Константин Семенович, подсаживаясь к столу. — Что с Уваровым слышно?

— Пока ничего. Арнольд познакомился, работает.

— Не будем торопиться. Хочется верить, что всё дело в ложной романтике. Ну, а Волохов?

— Это стреляный воробей! — безнадежно махнул рукой следователь. — Все жилы из меня вытянул. Про тебя спрашивал.

— Неужели?

— Я ему сказал, что тебя по сокращению штатов уволили. Преступность, говорю, падает, делать нам становится нечего… Вот и сокращают.

— Ну, а он?

— Не верит. Ты, говорит, меня на пушку не бери… Арнольд убедил Уварова, что может передать Блину всё, что угодно, через надзирателя. Надо подождать… Ну, а как твоя жизнь?

— У меня тоже дело завязалось.

— Какое?

— Да так… пустяки. Дело о выселении артели из школьного помещения.