Обреченный мост

Хачариди и Боске

…О брате своём, старшем на три года Эмиле Боске, Мигель ничего не слыхал с 39-го года, с того самого дня, как старый отец, перебросив фанерный чемодан через гнутые леера коммерческого каботажного пароходика, отправлявшегося в Мадрид, прокричал…

Что он там кричал на самом деле — Мигель не расслышал, потому что тогда в жёлтом и пыльном небе Бильбао носились «Юнкерсы-52», наполняя узкие улочки воем и грохотом, а в мутной воде портовой акватории то и дело вздымались шипящие белые столбы. И как ни старался Мигель, не мог не то, что расслышать, но даже сосредоточиться на том, что кричал ему отец. Он видел только его разодранный в крике рот, — наверное, отец клялся, что вернётся сын в уже свободную «Страну Басков». Он часто это говорил в последнее время, но Мигеля душили слёзы отчаяния и… зависти. Он не мог не завидовать брату. Тому было уже полных восемнадцать лет, и он никак не мог попасть в квоту эвакуируемых, даже если б ему, как Мигелю, приписали год лишку, — усы и щетина, обметавшие юное лицо предательской сажей, выдавали с головой. Возрастное ограничение на вывоз в Советскую Россию было четырнадцать лет… Но, что за горе — не отправиться в далёкую северную страну, если он мог остаться и сражаться плечом к плечу с отцом? Вон, за его костлявым плечом отблескивает лаком приклад настоящей винтовки…

— Но как получилось, что сын коммуниста, сражавшийся вместе с отцом против фашистов, — пожал плечами Сергей, поправляя лезвием ножа фитиль керосинки, — оказался…

— В нашей семье никогда не было коммунистов, — покачал головой лейтенант. — Скажу больше: и к коммунистам, и к анархистам отец относился с большим недоверием.

— Вот как?.. — удивился «Везунок», но удивился довольно-таки вяло.

После Финской своей эпопеи[26], он уже мало удивлялся как превратностям судьбы, так и переменчивости людских идеалов. «Бытие определяет сознание», — вынужденно соглашался опыт рядового Хачариди с умозрениями Маркса. Что, не видел никогда он, как тухнут «пламенные бойцы», а «заклятые враги» закладывают соратников?

— Мой отец был националистом, — вздохнул Мигель и тут же поправился: — Нет, не из тех, что были за Франко. Баскским националистом. Он видел в Народном фронте только шанс Эускади на независимость. Баски видели Гражданскую войну со своей колокольни, и колокольня эта была во всех смыслах католической… Отец, например, никогда не мог простить коммунистам избиения монахов в 36-ом, когда в Мадриде кто-то пустил слух, дескать, католические монахи раздают детям пролетариев отравленные конфеты. Этот ничем не обоснованный слух привёл к тому, что сотни монахов и священников было убито разъярёнными толпами рабочих. А красные палец о палец не ударили, чтобы остановить это безумство.

— А ты?.. — после невольной заминки всё-таки спросил Хачариди.

— А я никогда не был ни коммунистом, ни католиком, — иронически развёл руками лейтенант Красной армии Мигель Боске.

Кроме раннего детства, разумеется, когда мама следила, чтобы юный Мигель не зевал в костёле во время пения «Ave Maria». Вот пионером быть — да, довелось. Приняли, как только в июле 39-го он попал в Коминтерновский, или, как его ещё тогда называли, «испанский» детский дом под Ленинградом. Не слишком-то понимая, куда именно попал и куда приняли, — но, судя по всему, туда, куда надо: красные знамена, бой краснолаковых барабанов, фанфары празднично блистающих горнов. И сразу не просто в пионеры, а в старшие, так что можно было командовать младшей ребятне: «Izquierdo, derecho!»[27] А в старшие, потому что ему тогда исполнилось уже полных пятнадцать.

То есть на пароход «Sontay», пришвартовавшийся в Кронштадте, он попал безо всякого на то желания. Достаточно взрослого мальчишку бомбёжки Герники пугали куда меньше, чем чужбина. Как чувствовал…

Впрочем, ему повезло. Мигель не скончался от малярии или туберкулёза в непривычном сыром климате Чукоккалы, не пропал без вести после отказа принимать советское гражданство — разочарование в советской действительности наступило довольно быстро[28]. И не загнулся от голода и дизентерии во время эвакуации в Саратов. Их, брошенных на запасных путях, вовремя нашёл представитель КИМа[29]. И уже весной 42-го Мигель попал в «школу Старинова».

Именно тогда при легендарном «компанейрос», начальнике Высшей оперативной школы и ветеране войны в Испании, была создана диверсионная группа, состоящая из испанцев.

На сытных харчах Генштаба, несмотря на бесконечные учения и изнурительные тренировки, жилось куда лучше. Правда, недолго. Пришло время оплатить и этот счёт, как в своё время сомнительное спасение от режима Франко под заботливым крылом режима Сталина.

Война. Тут, по идее, всё было как когда-то в немыслимо далекой теперь, родной Испании. Русские «Los compañeros» — по нашу сторону баррикад, немецкие «Los fascistas» — враги.

А насчёт брата…

— Больше я ничего не слышал об Эмиле, — откинулся лейтенант на бревенчатую стену землянки.

— А про «больше» мы расспросим у самого твоего братца, — как бы между делом заметил Сергей, искоса отслеживая реакцию Боске.

Смуглое лицо лейтенанта вытянулось, он придвинулся к дощатому столу, но продолжения ждал молча, напряжённо стиснув обветренные губы.

— «Черепанов» со станции сообщил, что тем эсэсовцам здорово досталось, — не стал слишком тянуть Хачариди. — Один из вагонов, я так понимаю, караульный, оказался слишком близко к топливному составу и выгорел вместе со всем содержимым. Царствие… — закатил было глаза Сергей к корневищам, оплетавшим брёвна наката, но передумал. — Чтоб их Барбаросса не добудился. Спасся только собственно караул, те, кто был на открытых платформах, охранял какое-то секретное оборудование, да начальство — они в это время были на станции, оформляли перегрузку.

Сергей бережно размял трофейную сигарету и потянулся к колбе керосинки. Мигель едва дождался, пока, вспыхнув на тяге, подтянется к кончику сигареты узкое пламя и закружатся серые завитки дыма.

— И что ещё знает этот ваш?.. — не выдержал он всё-таки.

— Он знает, что эсэсовцы были возвращены на переформирование в горный лагерь разведшколы «Эски-Меджит». И, как теперь знаем и мы с тобой, твой блудный братец, как его?..

— Эмиль, — глухо подсказал Мигель.

— Эмиль Боске уцелел, — удовлетворённо кивнул командир разведгруппы. — Как и вообще офицерский состав команды. Вот только в горах он или в Керчи?.. — пожал плечами Сергей.

— В Керчи? — не понял лейтенант. — Почему в Керчи?

— Потому что с новым караулом, но под прежним командованием вверенное им секретное оборудование, — Сергей, выразительно присвистнув, кивнул куда-то в сторону Старого Крыма, — проследовало по месту назначения.

— Послушайте… — помявшись с минуту и вроде как зябко поёжившись в шинели, наброшенной на плечи, будто решаясь. — Послушайте… — повторил лейтенант Боске.

— Конечно, пойдём, — усмехнулся Хачариди, вставая с лежанки, заваленной лапником. — Пойдём и посмотрим, нет ли там, в лагере, твоего братца. В конце концов надо же проверить ваши братские чувства на предмет их пользы для нашего общего дела, да?

— Ну… — неуверенно протянул Мигель.

— А вот потому что: «Ну?» — повторил звук сомнения Хачариди и вдруг навис над лейтенантом, упершись ладонями в засаленные доски. — Потому что нет в тебе, такой себе, понимаешь… — Он нетерпеливо пощёлкал пальцами, подбирая слова: — Прозорливости Авеля!

— Не понял, — честно признался Мигель.

Да и то правда, с этими апелляциями Хачариди то к «Краткому курсу ВКП(б)», то к Библии кто разберётся с непривычки?

— В общем, ни я, ни товарищ Сталин в моём лице, — с наигранной патетичностью помахал перед собой кулаком Сергей, — не уверены, что вырастили из тебя достойного продолжателя дела Павлика Морозова. Посидишь дома, — заключил он. — Тем более что с занозой в заднице ты и для нас будешь тем же самым, и в том же месте…

— Не в заднице, — только и сообразил Мигель, но достаточно, чтобы огрызнуться. — А в бедре. И не заноза!

Да уж действительно какая заноза? Порядочная доска из разорванной взрывом теплушки сшибла Мигеля с ног на полпути к спасительному люку. Не будь рядом этого злоехидного парня…