Обреченный мост

Мёльде и Жарков

Полицай-комиссар Керчи даже присел, чтобы не сказать — опал на край дубового саркофага с доисторическим трухлявым покойником.

«Что за бред?..» — явственно читалось в морщинах на его лбу.

Образ арийской невозмутимости, документированной генеалогическим древом аж с 1673 года, пострадал до неузнаваемости, когда он несколько раз открыл и закрыл рот, точно выброшенная на песок рыба, и наконец выдавил из себя, придерживая рукой пластыри на щеке:

— Какого чёрта?

Сомнение вообще не было в характере оберстлейтнанта. Будучи логиком большим, чем иной гегельянец, он бы куда хладнокровнее отнесся к известию, что, например, генерал Йенеке уже брассом гребёт в Констанцу. Было такое совпадение на логарифмической линейке его мышления, допускалась такая возможность[66].

Но предположить, что Рейх, изнемогающий от недостатка почти всех стратегических материалов, вдруг оставит «красной сволочи» сотни тонн дефицитнейшей стали, проката, рельсов, инженерного оборудования, цемента и строительной техники, столь необходимых тут же, в Керчи, для устройства оборонительных сооружений?

Теперь вот ещё…

— На вокзале зондеркоманда СС передаст на ваше попечение электромоторы и другое электрооборудование для механизмов разведения моста, — невозмутимо продолжил Жарков, будто не замечая гримасы недоумения на лице полицай-комиссара. — Это взамен тех моторов, что вы прозевали в форте «Тотлебен», — заметил он без тени упрёка, но кровь бросилась в лицо Эриха, болезненно пульсируя в ране.

Ране, полученной, как выясняется, при уничтожении русскими важнейших технологических составляющих моста.

«Нарочно или случайно? Знали русские, что именно хранится в подземельях крепости или нет? — теперь этот вопрос не казался праздным, но, пожалуй, второстепенным. — Зачем? Почему взамен уничтоженного ценного оборудования, которое следовало бы и самим взорвать накануне русского десанта, везут новое?!»

Эрих пытливо всмотрелся в невозмутимое лицо штандартенфюрера, но не нашел в нем ни ответа, ни сочувствия его смятению.

«Почему? Это действительно сверхсекретная операция Абвера, как пытается представить сейчас Жарков, или?..»

Оберстлейтнант состроил откровенно скептическую гримасу, но Жарков никак не отреагировал и даже отвернулся, будто заинтересовавшись коллекцией древних черепов.

«Или для того, чтобы у Советов, после захвата Крыма, не возникло проблем со строительством трофейного моста», — сделал окончательный вывод полицай-комиссар.

Теперь он почти не сомневался, что у русского проснулся их загадочный патриотизм к Родине-мачехе. С таким за время службы в тайной полиции он сталкивался, и не раз. И плоть, и душу изуродует иному советская власть, а он за неё последнее, что есть, отдаёт — жизнь.

Полицай-комиссар, невольно сунув сжатые кулаки в карманы плаща, подошёл к Жаркову сзади. Бывший полковник Русской Императорской армии, найдя своё смутное отражение в застеклённом шкафу, как ни в чём не бывало, поправлял мизинцем старомодные седые бачки и похлопывал по бедру белой перчаткой.

Это вызвало у Эриха ещё один приступ глухой, но неуёмной злобы.

«Такой ещё в Первую войну[67], в 15-м, рубанул шашкой отца в августовских лесах под Гродно», — подумалось ему без всякой видимой привязки к действительности. Да и к логике. С чего бы это русский полковник удостоил вдруг сопливого немецкого фенриха сабельной дуэлью?

— Поверьте мне, герр Мёльде, чем демонстративнее будет ваша забота о привезённом оборудовании, тем будет лучше для дела, — не оборачиваясь, заявил штандартенфюрер как истину в последней инстанции.

Верить в это полицай-комиссар отказывался. И так и сказал:

— Отказываюсь верить. Более откровенного, я бы сказал, наглого сотрудничества с Советами я ещё…

— И правильно делаете, что отказываетесь, — прервал его, сухо улыбнувшись, Жарков. — И впредь отказывайтесь, — поощрительно помахал он перчаткой. — И желательно, также демонстративно.

— Это ещё зачем?! — чуть не вскрикнул Эрих, окончательно потерявшись от гнева и недоумения.

— Чтобы привлечь внимание подпольщиков, — слегка даже удивлённо, как само собой разумеющееся, пояснил Жарков. — У вас же есть на примете советские агенты?

— Имеются… — еле выдавил из себя оберстлейтнант.

Ни признавать, ни принижать своих успехов на этом поприще ему не хотелось. Тем более что перед ним, с вероятностью 9 из 10, был русский шпион.

— За которыми вы установили слежку? — продолжал тем временем «шпион». — Вот некая Сомова Наталья, например…

«Donnerwetter!» — красноречиво промолчал оберстлейтнант и, помолчав, язвительно осведомился:

— Они тоже должны стать носителями дезинформации?

— Именно, — подтвердил русский. — Вы догадливы.

— Но в чём же она тогда состоит?.. — вновь раздражаясь, спросил Мёльде. — Эта ваша дезинформация? Или привезённое электрооборудование бутафорское?

— Ни в коей мере, — глянув на брегет, принялся натягивать перчатки Жарков. — Всё подлинное. И мне искренне жаль, что я пока… — подчеркнул он выразительным взглядом. — Пока вынужден оставить вас в недоумении. Но, поверьте, так надо для Германии! — и приглашающим жестом указал на выход из зала.

— Не поверил, — с бесцветной улыбкой констатировал штандартенфюрер Жарков в спину удаляющегося полицай-комиссара, с которым они только что сухо попрощались на пороге музея. — Не поверил…

— Ни на секунду! — держась за обожжённую щеку, прорычал тот, сбегая с порога музея, бывшего дома табачного фабриканта Месаксуди.