Обреченный мост

Мёльде и Жарков

Сквозь щели прикрытых ставен едва сочился бледный дневной свет, распадаясь веерами белесых перьев-лучей, лоснясь бликами на тёмных дубовых рамах и громоздких шкафах экспозиции. В гулкой полутьме слышны были только его собственные шаги по скрипучему паркету, да с мертвящей размеренностью стучал механизм напольных часов в резной башенке. Из-за стекол, воплощением тайны бренности бытия, следили за Эрихом пустые глазницы черепов, безобразно вытянутых обручами по киммерийскому обычаю…

Заметив в сумраке доисторического зала сутуловатую фигуру офицера с заложенными за спину руками, в рыжеватом неуставном кашне, полицай-комиссар уже нисколько не удивился. То, что странное это знакомство он сам же и спровоцировал настырным своим любопытством к персоне визави — было вполне очевидно. Так что удивляться не приходилось.

У огромного ящика морёного дуба, со стеклянной крышкой, — своеобразного саркофага — стоял штандартенфюрер Жарков, заглядывая в утробу ящика, словно в колодец.

— Вообразите только, как ему должно быть досадно, — не поднимая седой головы, риторически вопросил Жарков. — Столько лет публичности — и при этом никто не знает, кто он таков. Чего ради жил, чего хотел, а чего не хотел вовсе? Совершенное инкогнито у всех на виду. Чем-то напоминает нашу судьбу, судьбу разведчика, не правда ли?

— Надеюсь, не с тем же печальным итогом, — заглянул полицай-комиссар в дубовый ящик с другой стороны.

Под стеклом виднелись серые, едва не в труху истлевшие, кости и череп древнего покойника, ритуально согбенного.

— Да уж, не хотелось бы… — согласился Жарков, подняв на оберстлейтнанта Мёльде взгляд не по годам живых глаз неопределенного цвета. Сейчас, при скудном освещении музейного зала, они отсвечивали кошачьей прозеленью.

— А впрочем, — Жарков постучал костяшками пальцев по стеклу саркофага. — Разве не может быть, чтобы этот экспонат подобно библейскому Иову умер, пресыщенный годами, благоденствием и всяческим благословением?

— Будем надеяться, — прохладно отозвался полицай-комиссар и, опершись о край ящика кулаками, слегка подался вперед. — Но вы ж не затем позвали меня, чтобы обсудить варианты его ветхозаветной агиографии?

— Нет, конечно.

На лице штандартенфюрера, сохранившем, несмотря на обилие морщин, благородный рисунок старого аристократического портрета — этакий осколок дворянства, забытый на чердаке столетия, — нервно заиграли губы, пряча не то снисходительную, не то скептическую усмешку.

— Я хотел бы, чтоб мы с вами пришли к взаимопониманию, — благожелательно и мягко — так, что полицай-комиссар тут же насторожился, выискивая подвох в его словах, — начал штандартенфюрер.

— Поэтому сразу же развею ваши подозрения, — уловив его настроение, скупо улыбнулся Жарков. — Но, как вы понимаете, в рамках служебной компетенции.

— Прошу, — согласно кивнул Мёльде.

— Я заметил, что вас изрядно смутило то, что наша резидентура прикрыла русских, вернее, советских диверсантов?

— Естественно, — нахмурился полицай-комиссар, — смутило. Но как вы заметили? Не помню, чтобы я предпринимал по этому поводу какие-либо меры.

— Однако, выясняя, кто и куда подевал советских разведчиков, вы так истерзали начальника вспомогательной полиции, этого Иуду Николая Гдыню! — насмешливо покачал головой бывший русский полковник.

— Иуду? — не удержался, чтобы не хмыкнуть немец: «Сам-то кто? Идеологический борец, что ли?»

Впрочем, тут же спросил, чтобы не акцентировать двусмысленность:

— И кто же? Куда? Подевал русских?

Жарков поджал губы, рисунок лица его стал жестче.

— По агентурной цепочке Абвера мы переправили их к партизанам, — продолжил он, как ни в чём не бывало. — Если хотите в лицах, то «цепочка» — это местный староста профессор Бурцев. Он, впрочем, сотрудничает с нами постольку, поскольку…

— Поскольку?.. — переспросил полицай-комиссар, знавший профессора как чуть ли не официального оппонента новой власти.

— Поскольку его семья в лагере, — ровным тоном пояснил штандартенфюрер. — Бурцев, используя вслепую подпольщицу Сомову, за которой мы следим уже несколько месяцев, свёл разведчиков с неким Григорием — партизаном и полицаем, который, по моему мнению, умудряется служить и тем, и другим. Тот, по указанию вашего Гдыни, препроводил диверсантов в партизанский отряд.

Штандартенфюрер сделал паузу, должно быть, дожидаясь эффекта, но полицай-комиссар тоже оказался не прост.

— В тот самый отряд, где в руководстве находятся ваши люди? — как бы между прочим, уточнил он.

— Однако над конспирацией следует ещё поработать, — после некоторого замешательства криво усмехнулся Жарков, оттягивая концы верблюжьего, песочного цвета, башлыка, намотанные вокруг шеи. Но всё же подтвердил: — В тот самый.

— Могу я узнать, зачем вам понадобилось отпускать русских к партизанам? — спросил Мёльде. — Всё-таки, как бы вы ни контролировали руководство отряда, основная его масса остается преданной советской власти?

— Да нет их уже и у партизан, — отмахнулся Жарков. — Следующим звеном был наш осведомитель среди украинских коллаборационистов. Унтер из числа командования 131-го строительного батальона. Пользуясь дезертирскими настроениями в батальоне и готовностью лишний раз услужить советским властям, удалось благополучно переправить советских разведчиков на ту часть побережья, откуда у них был бы реальный шанс вернуться к своим. Надеюсь, так и произошло, — заключил штандартенфюрер, и многозначительно замолчал, словно ожидая, когда Эрих сделает нужные выводы.

И тот сделал.

— Эти разведчики, которых вы отпустили, чтоб не сказать, конвоировали назад к русским, — они что, носители дезинформации? — спросил он после минутной паузы, потраченной, казалось, на то, чтобы пересчитать желтоватые черепа на полке музейной витрины.

— До известной степени… — удовлетворённо кивнул штандартенфюрер Жарков.