По возвращении со службы зондерфюрер Рибейрос обнаружил, что в квартире, как он понял, ждали коллеги его нового знакомца Боске, но уж явно не земляки.
Бесцеремонно побросав прямо на половицы зимние штормовки и маскировочные анораки в угловатом, осеннем ещё, камуфляже, на его стульях расселись заурядные СС-штурманы. Один похож то ли на румына, то ли на еврея, в общем, какой-то понтийско-семитский тип. Ещё и хам! — уничтожал штабную пайку зондерфюрера, орудуя плоским штыком в банке французского гусиного паштета. Другой — явный «фон» какой-то, больно морда швабско-аристократическая. Рассматривает на просвет бутылку бордо с длинным горлышком.
Казалось, появление хозяина их не только не смутило, но они его как-то и не особенно заметили. Впрочем, нет…
— А что, дон Рибейрос? — щуря один глаз и выискивая что-то на дне банки, спросил смугловатый. — Как по вашим наблюдениям, в подразделении, где служит Боске, солдаты стрижены под «зеро», как гитлерюгенд, или всяко бывает?
— Да у них там вошь в казарме, — машинально ответил Хуан, всё ещё соображая, как ему реагировать на незваных гостей.
— Ага! — почему-то обрадовался «понтийский семит». — Я же тебе говорил! — И погладил себя по освежённой только что густой щетине на голове.
Только теперь зондерфюрер заметил, что подле зеркала валяется прямо на полу его никелированная машинка для стрижки и чёрный прах волос.
— Да кто вы такие, чёрт вас возьми! — возмутился наконец Рибейрос, бросая на кожаный диван пакеты. — Что за окопное свинство?
— Он не любит фронтовиков?! — с неожиданной пылкостью подскочил на ореховом стуле «понтийский семит» и с размаху так всадил штык в банку, что лезвие со скрежетом её пропороло.
Зондерфюрер, вслед за пакетами, рухнул на диван, просадив скрипучие пружины. Невообразимость происходящего превосходила его бухгалтерское воображение.
— Я… я… — почувствовал Хуан острую необходимость извиниться, даже попросить прощение, поклясться всеми святыми и, если понадобится, самим фюрером. К счастью…
— А вы там, у себя в штабе по какой части? — отрезвил его деловитый вопрос ценителя французских вин.
Спросил он так благожелательно и контрастно в сравнении с любителем французских паштетов, что Рибейрос незамедлительно проникся к нему расположением.
— Я по финансовой, бухгалтерия, господа…
— Что ж вам, штабному, и телефона не поставили? — «фон» прихватив стул за гнутую спинку, приставил его к дивану и дружелюбно протянул Хуану его же бордо.
— Деньги любят тишину, как говорят домушники в Одессе, — сказал что-то на русском «понтийский семит», подтверждая самую ужасную и, положа руку на сердце, самую первую догадку зондерфюрера.
Как только увидел Хуан любимую свою английскую машинку на полу, так даже знакомые донельзя «шмайссеры», висевшие на спинках стульев, показались русскими дисковыми пистолетами-пулеметами…
— А телефон внизу есть, в подъезде, — зачем-то сдал зондерфюрер Рибейрос самую главную тайну Вермахта. Ведь особенно и не спрашивали? Но раз уж отдал палец — закатывай рукав по локоть. — Так что любой может позвонить, здесь же офицеров много…
— Ну, раз можно, то нужно, — поднялся со стула «понтийский семит» и, походя, воткнул штык в стену вместе со звонкой банкой. — Вы же можете позвонить дону Эмилю, благородный идальго?
— Разве что в казарму, — снова смешался Рибейрос. — А что я должен буду сказать? Если, конечно, он будет на месте, у них сейчас много работы и…
— Скажите, что у вас его ждёт старый фронтовой товарищ, — оборвал паническое бормотание зондерфюрера «понтийский семит». — Такой себе Серж Хачариди.
— Ха… Чего? — не понял «благородный идальго», но кое-что он уже сообразил. То, что его втягивают в какой-то ужасный антигитлеровский заговор.
— Хачариди, — повторил второй русский разведчик чуть ли не по слогам. — Привет от Хачариди.
Гауптштурмфюрер Эмиль Боске привету от Хачариди обрадовался, но как-то не сразу, только когда посоветовался с братом, «добровольным помощником — Hiwi» и инструктором зондеркоманды.
Вот тот действительно так обрадовался, что тут же засобирался на встречу. Хоть и предполагал, что, скорее всего, для этого ему придётся идти в неблизкие Крымские горы, но раз зовёт — значит, наконец-то у него есть к нему «Дело»…