Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 1

Глава 28 Вспомнить о цене, все одно, что к ночи черта

Оставив Шахова доруливать процессом, контр-адмирал отбыл со свитой, а переселенцев взял в оборот Николай Оттович:

— Господа, ради вас в Кронштадт приехал генерал-майор Тверитинов. Надеюсь, вы не возражаете против встречи?

Возражать переселенцы не планировали, а в круг приглашенных вошли Беляев, Шахов и Колчак.

Тверитинов жил в небольшой трехкомнатной квартире в трех минутах от радиомастерской. В зале стояло фортепиано, на стене красовались портреты предков, между которыми примостилась скрипка. Мореного дуба книжный шкаф прикрывал от пыли фолианты. Для гостей был накрыт стол. В отсутствии хозяина здесь жила его племянница, но, как сказал отставник, Саша сегодня вряд ли вернется из Петербурга.

Приветствия и первый тост прошли «штатно», за царя и отечество, после чего на отставника вывалился сумбурный рассказ о чудо-аппаратах отечественного «радиопрома». Перебивая друг друга, все старались донести Тверитинову виденное, а переселенцы услышали много нового о своем железе. В итоге, предложение сделать краткий показ для Евгения Павловича, был принято на-ура, чему в немалой степени способствовало спиртное. В лабораторию вошли без препятствий, ибо, кто же откажет героям Порт-Артура, сопровождающих бывшего главного минера порта, тем паче, что время всесилия охранников пока не наступило.

После показа, Федотов по наитию запросил «Берег», на что тут же получил ответ Колбасьева. Специфические искажения в голосе говорили о продолжении рабочей вахты, по традиции плавно перешедшей в банкет.

— Евгений Павлович, прошу к микрофону, на связи ваш коллега.

После разговора бывший главный минер Кронштадтского порта, посвятивший жизнь развитию Флота Его Императорского Величества и автор множества изобретений, был потрясен:

— Господи, всю жизнь я мечтал быть свидетелем чему-нибудь подобному! Не побоюсь сказать — мы свидетели величайшего достижения, — глаза отставника предательски заблестели.

Людям не часто доводится посмотреть на привычное глазами стороннего наблюдателя. Более-менее такой способностью обладают дизайнеры. Федотов к таким не относился, но после возгласа Тверитинова он как бы со стороны увидел созданное переселенцами. Заново оценил необычный по здешним канонам стиль аппаратуры, что он успел окрестить «милитари», и технические особенности, сулившие потрясающие преимущества.

«Черт побери, а ведь действительно невероятный результат! Если я правильно понимаю, местные привыкли к демонстрации полуживых макетов и клянченья казенных денег. М-да, не занудствуй Димон, не видеть нам половины успеха!»

Федотов по-новому вспомнил изумление на лицах молодых офицеров. Едва приметную оторопь Дубасова, зависть Рогова и победно топорщащуюся бороду капитана первого ранга Николая Отовича фон Эссена.

На грешную землю его вернул голос того самого каперанга:

— Господа, пора вернуться к столу, впереди у нас серьезные разговоры.

Эссен, что называется, зрил в корень — сев за стол, серьезные мужи принялись рассусоливать о нуждах флота, а Димон схлестнулся с Колчаком о земле Санникова. Вытягивая из флотских их представления о потребностях в аппаратуре, Федотов пытался спрогнозировать программу выпуска. По минимуму получалось с десяток станций, максимум терялся в облаках. Параллельно он прислушивался к спорщикам. Димон старательно играл роль сомневающегося российского обывателя среднего разлива, его визави изображал из себя исследователя Арктики и по совместительству аристократа, но против природы не попрешь. В какой-то момент терпение будущего верховного лопнуло, на что тут же последовал адекватный ответ, мол, хрен вам, будущий уважаемый верховный, а не теплые края:

— В Исландии рулит Гольфстрим и шестьдесят пятый градус, против дубака семьдесят пятого Новосибирских островов.

Пришлось вмешаться, ибо, откуда обывателю знать о северных широтах, тем паче репатрианту из задрипаной южноамериканской страны.

— Дмитрий Павлович, пожалей ты нас, грешных, что за чилийские жаргонизмы «рулит», «дубак». Пора отвыкать, мы же дома. Ты лучше поведай Александру Васильевичу о пуховой одежде южно-чилийских аборигенов.

Сигнал был принят правильно и вскоре исследователь севера слушал рассказ об прикиде из тамошней гагары, что в разы теплее и легче меховой одежды полярников. Попутно звучали байки о каком-то боцмане, чью «подарочную» пуховку Димон обещал при случае Колчаку то ли показать, то ли подарить. Федотов готов был поклясться, что некоторые из этих историй, подстроенные под местный лад, раньше были связаны с любимым главстаршиной Дмитрия Павловича. Что удивительно, даже рифма: «…и бразильских болот малярийный туман», отнесенная к мифическому боцману пришлась ко двору.

Настоящий владелец пуховки никому отдавать ее не собирался и в пол-уха слушая зверевский треп, одновременно терзал флотских:

— Господа, мне приятно слышать о наших успехах, но этого мало. Нужны заказы от родного адмиралтейства, — Федотов нахально вперился взглядом в Эссена.

— Вы будто не знаете, как тяжело раскошеливается Империя, только не говорите об оторванности от родины, — Эссен непроизвольно кивнул в сторону Димона. — Все-то вы прекрасно знаете. Будет вам заказ, небольшой, конечно, но будет, но я вам так скажу — лиха беда начало, но и вы цену скиньте, тогда заказ естественным порядком увеличится.

От предложения скинуть цену Федотов на мгновенье завис, и было от чего: брать миллионный кредит, а станции продавать на уровне рентабельности представилось верхом идиотизма.

— А с каких шишей я верну банку проценты и затраты на разработку? — накопившееся за время презентации напряжение выплеснулось в яростной интонации и столь же яростном жесте, что явно не понравилось окружающим, но ответом было смущенное сопение.

«Ну, Оттович, тебя и занесло. Такого бреда я от тебя не ожидал».

Скупым Николая Оттовича назвать было трудно. Как всякий старший офицер, зарабатывающий авторитет не паркетным расшаркиванием, был он въедлив и резок, но всегда трезво оценивал ситуацию. Отсюда следовало, что его сиюминутное предложение или намеренная провокация, или риторический прием, а вот потеря Федотовым самоконтроля непременно будет отмечена, ибо нехрен обрушивать на вояк свои проблемы. Люди властные в любом времени такое не забывают.

Пораскинув мозгами и успокоившись, Федотов посчитал, что из всякой оплошности надо извлекать выгоду.

«О срыве конечно напомнят, но не сильно, зато оговоркой Николай Оттовича непременно воспользуюсь, взаимность, так сказать. Итак, после второй мировой Япония по всему миру шакалила патенты и, не имея сырьевых ресурсов, вышла в мировые лидеры. Чуть позже аналогично поступили китаезы, с той разницей, что япы патенты скупали, а китайцы их нагло тырили. Кстати, и правильно делали. Общим и главным явилось активная государственная поддержка, как и в СССР, но о Союзе и косоглазых мы благоразумно промолчим. Пойдем дальше. С начала семнадцатого века в Англии протекают примерно те же процессы. Не буквально, конечно. Ресурсы они тянут со всего света, но на науку не скупятся. К слову сказать, и с патентованием навели идеальный порядок. Опять же в свою пользу. Не потому ли тот же Маркони патентовал и открывал предприятие в Англии? Пожалуй, с Англии и начнем».

— Помнится, некто Исаак Ньютон был возведен в достоинство рыцаря. Сэр, Исаак Ньютон, выходец, так сказать, из самых низов, плоть от плоти народной, — прозвучало с сарказмом.

Ответом были удивленные взгляды. Подобрался Эссен, почувствовав изменение обстановки, забыли о северной землице спорщики.

— В начале семнадцатого века англы не поскупились и тут же получили отдачу. Сегодня весь мир платит северному Альбиону за изобретенный сэром Ньютоном секстант. Что характерно, только этим изобретением все тогдашние затраты с лихвой окупились.

— Причем здесь Британия? Вы в России, а у нас свои традиции, — с пол оборота завелся Беляев.

«Сам козья морда, — пробурчал про себя переселенец, — а мы значит не наши».

— Согласен, умом Россию не понять, но это не повод нарушать законы экономики.

— Борис Степанович, к чему весь этот балаган? — н этот раз недовольство выразил Эссен.

— Не балаган, уважаемый Николай Оттович, просто я хочу подтвердить правоту уважаемого капитана второго ранга — рассчитывать не целенаправленную поддержку правительства не следует.

Взгляд на собеседников. Беляев все еще хмурится, хотя с последним утверждением согласен, ждут продолжения Шахов с Тверитиновым и молодежь. Догадка на лице Эссена — возвращаясь из имения генерал-майора, они долго мусолили тему финансирования.

— Господа, чудес на свете не бывает и если нам не удастся добиться приемлемого заказа, то затраты России только вырастут.

Слегка выделенное местоимение «нам» можно было отнести как к товариществу РР, так и к присутствующим. Все зависело от дальнейшего разговора.

Резким движением руки Федотов тормознул пытавшегося тут же встрять Белева.

— Господа! Всего минуту вашего внимания и я готов принять возражения, — зафиксировав взгляд на Беляеве, Федотов начал четко рубить фразы:

— Первое. Экономика есть такая же точная наука, как математика.

Второе. Не получив разумного заказа, я открою дело в Англии.

Третье. В этом случае Держава не получит с меня налогов.

Итог — при выпуске аппаратуры в России корона платит отпускную цену минус налоги, а при покупке за рубежом платит предприятию, плюс налоги чужого государства, плюс таможенные сборы. При таком раскладе цена возрастет вдвое, но, самое главное, смогу ли я продать вам «всевидящее око»? Вы бы его продали потенциальному противнику?

Федотов не планировал занимать внимание флотских вопросами экономики, это вышло помимо его воли. Изначально он рассчитывал лишь немного подтолкнуть их энергию на получение заказа, но разговор свернул туда, куда свернул. Благо, хоть в конце кривая вывела на локатор. Растекаться мыслью, о том чтобы все как один бились за заказ, смысла уже не было. Умные все поняли, а упертые… поймут позже или не поймут никогда.

Как и ожидалось, упоминание об очередном чуде мгновенно сместило разговор в область голимой техники, но об идее локации присутствующих теперь просвещал Тверитинов.

«Как интересно-то! Евгений Павлович сходу напомнил о секретности. Воспринимают его практически без скепсиса. Вот что значит подача материала от признанного авторитета. При случае непременно воспользуюсь. Главное, генерал-майор начал с упоминания о военной тайне, надо понимать эта словесная конструкция, как у нас подписка о неразглашении. Непременно поинтересуюсь, есть ли у них подписки».

Надо было прочнее привязывать к себе присутствующих, а чем больше ниточек, тем прочнее веревка, поэтому Борис легонько коснулся о иных возможностях электроники.

— Господа, только связью возможности нашего прибора не ограничиваются. Всерьез обсуждать все перспективы преждевременно, но через несколько лет товарищество Русское Радио планирует предложить флоту устройства, мгновенно вычисляющие углы наводки торпедных аппаратов. Как это будут выполнено, я пока умолчу, могу лишь сообщить, что в этот вычислитель будут вводиться данные с постов наблюдения, а на его выходе появятся данные для стрельбы. Дальнейшее же развитие техники неизбежно приведет к нацеливанию аппаратов уже без участия наводчика.

Вспыхнувший было яростный интерес, тут же пресек Эссен, а Тверитинов дал понять, что ничего немыслимого в том нет.

В конце всех огорошил Зверев:

— Я согласен, что упоминать о локации категорически не следует, но как вы относитесь к правильному освещению сегодняшних успехов в газетах?

Судя по кислым физиономиям, мысль о привлечении газетчиков должного понимания не нашла. Димон не настаивал, заметив лишь, что в той же Англии газеты гораздо шире освещают успехи своих кораблестроителей.

— Видите ли, сударь, в России не принято приглашать писчую братию если на то нет высочайшего соизволения, а контр-адмирал Дубасов ни согласия, ни запрета не давал. С другой стороны, а что мешает Вашим щелкоперам пронюхать об этих испытаниях? Например, после статьи в Кронштадтском Вестнике, — Эссен выразительно посмотрел в сторону Тверитинова, редактировавшего это издание, — мне отчего-то кажется, очень скоро газеты разразятся нужными статьями.

Разговор растянулся на добрые пару часов и когда изрядно нагрузившиеся знаниями и коньяком Беляев с Шаховым отбыли, Федотов поинтересовался раскладом сил в комиссии. В положительном заключении он не сомневался, ибо аппаратуре РР противопоставить было нечего, но даже самое распрекрасное заключение могло содержать всего одну строку: «Аппарат обладает превосходными свойствами, но его внедрение не целесообразно по причине стоимости изделий». С этого момента придется вспомнить о миллионном кредите. Банкротства конечно не будет, но с монополией придется распрощаться навсегда.

— Моя позиция секретом не является, — степенно начал Николай Оттович, — Беляев высказался в том же ключе и по моему разумению командир Кронштадтского порта его поддержит. Сложнее с техническим комитетом, мнение которого на этом этапе главенствует. Позиции Шахова и Крылова нам понятны, но Рогов…, — было очевидно, что только нежелание задеть честь мундира, сдерживало Эссена от яркого словца, — напрасно вы его зацепили.

— На слабых ездят, а у Роговых всегда два мнения свое и неправильное.

— Хорошо подмечено, но вы все же чересчур рисковали.

— Рисковал и победил, с другой стороны риск был просчитан, — упрямился Федотов, но поймав любопытный взгляд, уточнил, — к тому моменту Рогов уже дважды срывался и оба раза подставлял хозяина, особенно с фотографиями.

— «Подставлял», «в разы», — Эссен с явным неодобрением повторил словечки переселенцев, — это то же из чилийского жаргона?

«Жаргона, скажешь тоже, это считай уже говор, можно сказать почти литературная норма. Был великий русский, стал великим матерным, для тупых, значит».

— В общем да, оттуда, — все валить на Чили сегодня отчего-то расхотелось.

— А Крылов?

— А при чем здесь Крылов?

— При знакомстве вы были в большом замешательстве и ваш Мишенин высказал сущую несуразицу.

Когда человека длительно преследует какая-нибудь опасность, пусть даже гипотетическая, он рано или поздно ее увидит там, где ее нет, или она только обозначится. Увидит, вздрогнет, но, чертыхнувшись, тут же забудет, и лишь вечером, покопавшись в себе, поймет, какое слово или жест он истолковал не верно. Такое чаще всего случается после длительного эмоционального напряжения, какое было на этой презентации.

На какое-то мгновенье в вопросе каперанга Федотов услышал… сложно выразить, что именно он услышал. Но, так или иначе, это было связано с ожиданием «разоблачения», тем самым, которым последнее время доставал переселенцев математик. Всего миг, менее секунды, но пролетевшая в сознании паника не могла не отразиться на лице. Наивно было ожидать, что такую реакцию его искушенное собеседники не заметит. От этого за себя стало стыдно, а против Мишенина и виновника «разоблачения» поднялась волна недовольства.

«Господин капитан первого ранга, выше превосходительство, мать вашу за ногу, вы-то куда полезли? — приходя в равновесие, Борис укоризненно мотнул головой, — На хрена вам эти игры в юных СМЕШевцев. А ведь, как подловил, зараза. Мог же спросить, отчего мы так дружно отреагировали на Колчака, но сообразил, змей, что об исследователе севера мы могли читать, и момент выбрал — рядом только Тверитинов. Мудро, блин, — откинувшись на спинку стула, Борис теперь испытывал почти физическое наслаждение от такого Эссена. — А вот малину я тебе сейчас обломаю».

— Смысла отправлять на каторгу нашего математика не вижу. У него не голова, а энциклопедия, чего там только нет и все в беспорядке, — деланно зевнув, Борис с ехидством вперился взглядом в Тверитинова.

— Мы, собственно, не имели ввиду ничего дурного, — от неловкости генерал-майор невольно заерзал.

«Ага! Значит, все-таки „МЫ“, потому и момент выбран, когда рядом только вы двое. Ясности вам захотелось, а на что, блин, вам ясность. Что вы с ней будете делать? Нет, я понимаю, окажись рядом Мишенин, сбледнул бы с лица по полной. А если и так, что с того? Что дальше? Выкатили бы претензии к кроватям в публичном дома с престарелыми шлюхами? М-да, хрена вам лысого, а не откровений, уважаемые. Вопрос конечно был спонтанный вопрос, но впредь интересоваться поостережетесь и это правильно, зато наблюдательны станете… ужос, как страшно». Это пишется.

Борис со злорадством представил себе, как после сегодняшнего щелчка по носу, Эссен будет отмечать все нестыковки, как постепенно у него начнут копиться вопросы, на которые не будет ответов, ибо даже версия с чертовщиной не сможет объяснить все подмеченное. Главное же, всю эту бредятину, по большому счету ни использовать, ни забыть.

«М-да, жестоки вы, однако, любезный переселенец. К вам, можно сказать, с открытой душой, а вы в нее запулили подляну — всю жизнь тащить этот чемодан без ручки. С другой стороны, вряд ли Эссен настолько деликатен. Непременно на чем-нибудь подловит, но сегодня на этой проблеме мы ставим точку».

Как бы в подтверждении этой мысли Тверитинов обратился к Звереву:

— Дмитрий Павлович, весь Кронштадт исполняет ваши тридцать восемь узлов, но слов никто толком не знает, вам не составит труда исполнить вашу песню?

— Я не против, но получится ли? — Димон с сомнением посмотрел на стоящее у стены пианино «Сайлер», — сто лет не прикасался к такому инструменту.

Между тем, руки подняли крышу, пальцы пробежались по клавишам, звук мягкий, но чего-то не хватало. Эти движения вызвали у Федотова воспоминания — врач районной больнички в хлам разбивал клавиатуру. Моторика пальцев была непривычная и одновременно знакомая по далекому отрочеству, когда родители безуспешно пытались из него сделать пианиста. Если тогда Бориса осенило — у врача пальцы привычны к игре на пианино, то сейчас стало очевидно — Звереву, как и всем играющим на синтезаторах, категорически не хватает ударной техники.

— Дмитрий Павлович, может быть на этом инструменте будет удобнее? — смущаясь, Тверитинов протянул гитару.

«Ну, блин, я же говорил, сговорились. Всегда бы так, без наездов. Цены бы вам не было. Впрочем, сделали вы для нас по-настоящему много, грех обижаться».

Пока Димон настраивал инструмент, пока повествовал, как страна отправляла дрейфовать в студеное море молодых капитанов, мысли Федотова вернулись к вопросу Эссена: «Кто же вы такие, господа изобретатели из Чили»?

«А ведь наверняка ни на какой особый ответ господин Эссен не рассчитывал. Скорее была спонтанная реакция на непривычное поведение. Не было и сговора с Тверитиновым — не тот случай, чтобы опускаться до мелочной пошлости, а с гитарой подсуетился генерал-майор. Он и на даче садился за пианино. Теперь по поводу наших отличий от местных. Есть они, есть, да еще какие! А как им не быть, коль при коммунистах из народа три поколения подряд выбивали рабство. Помнится, в старинных киношках дедки все ходили эдак придурковато бочком, а здесь это повсеместная норма: не унизишься — отгребешь. В поздних советских фильмах такие „щукари“ повывелись, что является признаком кардинального изменения культуры. Жаль, до конца не выбили, да это, похоже, и невозможно. Такое впечатление, что в генокоде у одних доминирует лидер, сиречь самец стада, у других гены подчинения и все это безобразие обеспечивало оптимум выживания первобытному стаду хомо сапиенс. Генетика, блин, а над ней надстройкой нависает культура. У нас троих культура будущего века. Отсюда, вот ведь незадача, не испытываю я надлежащего почтения к власть имущим. С Димоном та же история. Мы конечно мимикрируем, но разве таких зубров, как Рогов с Дубасовым проведешь? Они же нутром чувствуют — нет в нас должного подобострастия, как, значит, у местных жополизов. Скорее всего, отсюда: „Вы излишне рисковали“. Не выпирай из меня мое естество, Эссен и словом бы не обмолвился, так что, Борис Степанович, считайте, что каперанг вас предупредил о крайней нежелательности подобного поведения. Извольте в общении с властью ниже склонять головку и всячески выказывать почтение именитому собеседнику. Учитесь делать „Ку“, любезный. А вот Мишенин, будто здесь родился. Поначалу рвался донести о своем иновременном происхождении, а сейчас до запоров в анусе боится разоблачения. Из-за этой шизы стал реже захаживать в университет, а перед нашей поездкой завел шарманку — не спалитесь, не спалитесь, не дай бог спросят, откуда вы знаете об ионосфере!? Тварь дрожащая, правильно Димон сказал: у Вовы мозг страхом сплющило и соображать ему стало нечем».

Борис мысленно сплюнул себе под ноги, впрочем, тут же втихаря глянув под ноги, успокоился — ковер был девственно чист.

Безуспешно пытаясь доказать Мишенину беспочвенность его страхов, Федотов однажды едва не засветил упрямцу в ухо. Положение спас морпех, наорав на разбуянившегося приятеля, мол, Вовино ухо нам еще сгодиться. Тогда же Димон придумал действенный прием психотерапии:

— Ильич, хорош трепаться. Ты сейчас жандарм. Да не вертись ты, как мартышка под клиентом. Сядь прямо, шашку поправь и морду кирпичом, — Димон прилично приложил математика по спине. — Вот так, а теперь задавай Старому вопросы.

Растерявшийся поначалу математик, вскоре вошел во вкус и стал третировать Федотова вопросами. К всеобщему удивлению, все диалоги строились по одному шаблону:

— Откуда вы знаете об ионосфере? — воплощение стража грозно хмурило брови.

— Господин жандарм, занимаясь исследованием прохождения лучей Герца, я наткнулся на явление, как если бы на большой высоте имеется слой, отражающий эти лучи. Это зеркало я назвал ионосферой, — с вою очередь Федотов так вошел в роль, что тут же продолжил, — Господин урядник, но если вы против, то я могу называть этот слой жандармское зеркало. Бошочку поднял — дурака увидел, только откуда ты, хрен безграмотный, слышал об ионосфере?

Вроде бы и ежу понятно, что Вове-жандарму крыть больше нечем, но не таков был его математический мозг.

— Как ты смеешь оскорблять блюстителя при исполнении! Да я тебя на каторге сгною — вы все из будущего!

— Если мы из будущего, то ты, морда жандармская, из психушки. Ты, самка собаки, совсем нюх потерял? Да если ты такое ляпнешь своему шефу, тебя самого в дурдом запечатают.

Зверев выразился гораздо убедительнее, естественно из-за виртуозного владения военно-матерным языком, а в конце потребовал от Мишенина обосновать своему жандармскому шефу причину задержания Федотова. Естественно шефом был сам Зверев. Увы, ничего вразумительного друзья не услышали.

Добила же Вову, его попытка реконструировать наезд на переселенцев, когда они в хлам пьяные бузили в Кронштадте. Кроме заурядного хулиганства приписать им оказалось нечего.

— Как же так, но мы же вспоминали краснофлотцев!?

— Ильич, да хоть «Советский союз», ты пойми — для всех это не более чем пустой звук и только мы знаем, что за этим скрывается, а против царя и отечества мы совсем не против.

К радости переселенцев «лечение» Владимиру Ильичу пошло на пользу, а его страхи на время забылись.

«М-да, в генотипе Ильича явно доминирует страх перед сильными. Здешний народец с теми же революционными тараканами этот страх персонифицируют в адрес самодержавия. В точности, как дома Вова ярился на коммунистов. Правда, последнее время Вова о самодержавии начал поговаривать без прежнего пиетета, а разок в его речи проскочил „жестокий режим“. По возвращении заряжу-ка я нашего особиста, пусть выяснит с кем наш Вова якшается, а Ильича все одно надо отфутболить в Европу. Хватит нам одного Никитича, как выразился достопочтенный О.Генри: „Боливар не выдержит двоих“. Между прочим, большевички уже вовсю мечтают воспитать нового человека. Хрен им, а не человек новой формации, ибо в основе поведения хомов лежит не воспитание, а конкретный геном. Воспитание же, сиречь культура, формирует только внешнюю сторону поведения и не более того».

Федотов прислушался. На смену «Вейся, вейся на просторе», зазвучал старинный вальс «Ночь коротка», а чуть погодя «В лесу прифронтовом».

Вспоминая вчерашний хоровой концерт под управлением Иванова, Федотов сопоставил его с репертуаром дубненского хора «Бельканто». Отличия были минимальными.

«А ведь странный у нас репертуар. Понятно, что наши шлягеры здесь не прокатят, но все более-менее близкое этой эпохе или о войне, или о любви: и слова и пули, и любовь и кровь, времени не будет помириться».

Не самые своевременный мысли о сути ныне живущих, понемногу отступили на второй план. Им на смену пришло состояние, возникающее при прослушивании любимой музыки.

После исполнения «Тридцать восемь узлов» Колчак с отрешенным видом, уставился в никуда. Не лучше выглядел и Тверитинов, лишь прикрывший глаза Эссен казался умиротворенным.

«Молодец Димон! Как и договаривались, Колчака ты зацепил намертво. Похоже этот парень однолюб и до чертиков упертый. Достаточно вспомнить его отказ в предоставлении Финляндии самостоятельности в обмен на подавление финиками большевиков в Питере. С другой стороны были слухи о сговоре с Антантой по зонам контроля над нашей Империей. Вранье? Скорее всего, хотя, когда дело пошло к краху… случиться могло всякое».

Будто подслушав мысли Федотова, Зверев вспомнил Окуджаву. Романс «Кавалергарды век недолог» здесь пользовался неизменным успехом, казалось, еще чуть-чуть и торжественно зазвучат медь, ей на смену вступит флейта, но… вместо них в мелодию вплелись немного неуверенные звуки фортепьяно — погруженные в свои мысли гости не заметили бесшумно прокравшуюся к инструменту Александру Семеновну Тверитинову.

Реакция господина Федотова на вопрос о Крылове поставила Николая Оттовича в тупик. Сейчас он пытался понять, чем же именно он задел за живое этого, симпатичного ему человека. Сам по себе его вопрос коварством не отличался, он был естественной реакций на некоторые противоречия.

Как и всякий командир, Эссен всегда остро чувствовал фальшь. Любые недомолвки или неточно сформулированные фразы вызывали у него мгновенную реакцию и всегда следовали вопросы, которые молодые офицеры поначалу воспринимали едва ли не как прозрение. Таким приемом пользовался каждый командир.

«Мне показалось странным, как во время переговоров по радио их математик едва-ли не стелился перед Крыловым, в то же время эти люди совершенно не умеют кланяться. Но не в том было главное. Мишенин произнес что-то неправильное, но что именно, сейчас не могу припомнить».

Николай Оттович знал, что он в точности вспомнит зацепившую его фразу, но для этого надо было отвлечься.

Когда командир Кронштадтского порта контр-адмирал Бирюлюв, обратился к нему с просьбой оценить новые аппараты беспроводной связи, он не стал отказываться, хотя в том была несвойственная ему задача. Финансирование изобретатели брали на себя. Никаких обязательств флот не нес, но насторожила просьба изобретателей возглавить комиссию лично им, капитаном первого ранга фон Эссеном.

Собственно изобретателем оказался один господин Федотов, коренастый крепыш, примерно одного возраста и роста с Эссеном. Два его подельника были на подхвате. Против ожидания, Борис Степанович сразу «расставил точки над и»:

— Ваше превосходительство, меня категорически не устроят хвалебные отзывы.

— ??

— Изобретение мое, деньги на испытания мои, отсюда, чем вы больше выявите недостатков, тем в будущем я меньше потрачусь, а успех… меня уже вовсю донимают германцы о продаже моего изобретения.

На вопрос, с какой целью Федотов на эту роль пригласил его, Эссена, изобретатель невразумительно промямлил об опыте каперанга в боевой обстановке. Похоже, ответа он и сам не знал.

Искушенный разного рода приемках, Николай Оттович жестко настроил специалистов и тем более был удивлен восторженными отзывами. Испытания показали — новые аппараты открывали принципиально новые возможности по управление кораблями флота.

Оценив последнее, Николай Оттович в меру сил способствовал дальнейшей судьбе изобретения, хотя, Федотов явно посчитал его роль едва ли главенствующей.

«Так что же такое произнес Мишенин? Ведь мимолетная гримаса крайнего недовольства проскользнула в момент, когда я напомнил господину Федотову о Мишенине. Может это было связанно с…?»

Николай Оттович очень хорошо знал Беляева, и не доверять его интуиции у него не было оснований. Григорий Павлович был уверен, что в прошлом Федотову приходилось бегать по вантам, а Дмитрию Павловичу наводить морские орудия, очень уж привычно он приник к прицелу, а руки сами легли на маховики горизонтальной наводки.

«А каков шельмец! — с улыбкой вспомнил о Федотове Николай Оттович, — Не каждому удается провести такого педанта, как командир Крейсера. Долго же я ничего не мог понять, когда тот пытал меня о какой-то тайной мисси по изучению солнечных циклов. И ведь таки убедил, заставил пустить гражданского в непогоду на ванты. Авантюрист! — последнее определение, как ни странно, несло положительный оттенок. — А еще назвался старшим лейтенантом какой-то мудреной флотилии и утверждает, что в Чили он был только по электрической части. Этому фрукту не привыкать общаться с высокопоставленными особами, хотя странности все же имеют место быть. Да-с, имеют, не потому ли он так вымотался на этой своей демонстрации».

Капитана первого ранга совершенно не тревожило, служили или не служили «чилийцы», а если служили, то где и в каком качестве. Гораздо важнее было их стремление дать Императорскому флоту столь нужные устройства. Проанализировав версию о военной службе владельцев Русского Радио, Эссен не нашел в том ничего, что навело бы его на злосчастную фразу Мишенина, но фраза всплыла как бы сама собой:

«Ваше превосходительство Николай Алексеевич Крылов? Основоположник теории непотопляемости судов? Борис, ты меня не разыгрываешь?»

«Хм, и что в том необычного? Ну, ошибся математик, с кем не бывает. Полковник Крылов, безусловно выдающийся ученый, но основоположником, тем более теории непотопляемости, его назвать нельзя. Александр Николаевич, слава богу, жив и здоров, а его научный труд называется „Теория качки кораблей“. Основоположником же справедливо считается Вильям Фруд и адмирал Макаров, вечная ему память», — Эссен мысленно перекрестился.

Еще немного поразмышляв на эту тему, Николай Оттович пришел к выводу, что если связь и существует, то она обусловлена личными взаимоотношениями чилийцев и не его это дело, да и какое имеет значение, откуда Мишенин и Федотов слышали о Крылове, тем более, что оба относились к нему с нескрываемым уважением.

«Хм, как к живой легенде», — такова была последняя мысль Николая Оттовича, перед тем, он дал себе наказ забыть об этом курьезе.

Капитан первого ранга Николай Оттович фон Эссен, даже представить себе не мог, сколь близок он был к истине, но люди практичные отвлеченных фантазий себе не позволяют, в противном случае они не достигали бы занимаемого положения.