Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 1

Глава 29 Парадокс заключается в том, что чиновник всегда тормоз на пути прогресса, но без него дело стопорится

Под перестук колес и редкий посвист паровоза хорошо коротать время за игрой в подкидного. Столь же ценны забавные истории, в этом смысле анекдоты лучший друг попутчиков. Иные же ведут деловые переговоры, хотя на российских просторах такое случается не часто.

Не стало исключением и это путешествие из Петербурга в Москву. Под неспешные разговоры двух пассажиров первого класса за окнами проплывали сельские пейзажи, что со времен господина Радищева заметных изменений не претерпели, разве что было отменено крепостное право, но на внешности российских деревушек эпохальное событие не отразилось.

Поездку можно было считать успешной. Зверев организовал филиал своего клуба. Федотов провел испытания. Главное же, прошел первый тур переговоров о поставке судовых станций. Неплохо обстояло дело и с «фрицами». Как и ожидалось, на первой встрече с дирекцией Сименс-Гальске никакого решения не принималось. Познакомились, расшаркались, поговорили «за цены на урожай». Цены «этого урожая» ни одну из сторон не удовлетворили. Как выразился Дмитрий Павлович, немцы хотели на халяву срубить капусту, но наш амбар оказался толще. Эту тему сейчас и мусолили.

— Старый, а может послать их, неужели на рынок сами не выйдем?

Окрыленный успехами демонстрации и осознанием собственного вклада, морпех пребывал в приподнятом настроении, чего нельзя было сказать о Федотове.

— Послать можно и на рынок выйдем, и бабки будут наши, — после такого начала Зверев заметно приободрился. — Но, Димон, ты берешься прокормить контору еще два-три года?

— Не понял?

— Ты бизнес планы составлял?

— Знаешь же, что не мое.

Федотов извлек из папки бумаги, над которыми корпел последние дни. Листы добротной бумаги были испещрены расчетами. После каждого стояли какие-то графики. В глаза бросилась кривая с названием: «Рост рисков от времени внедрения, при Кинвест=2». На рисунке горизонтальная линия все круче и круче загибалась вверх, пересекая красную линию: «Допустимый риск». Перелистав, Димон обнаружил несколько похожих графиков.

— Может, все же разъяснишь? — на этот раз задора в голосе морпеха не прозвучало.

— Объясню, — в этом «объясню» звучал упрек.

Зашиваясь на производстве, Федотов пытался привлечь Мишенина и Зверева к эконмическим расчетам, но потерпел фиаско. Владимир Ильич не отказывался, но ему не хватало характера самостоятельно определять расчетные величины, а Димон, в силу разболтанности, так и не рискнул овладеть, в общем-то, простым ремеслом расчетчика.

Сейчас Борис изложил, как меняя начальные условия, он получал различные сроки возврата кредита.

— Теперь смотрим этот рисунок.

В начале координат X, Y и Z находился небольшой шар, а правее были изображены два эллипсоида вращения, один в другом.

— Мы двигаемся к этому яйцу бешеного страуса? — Димон опять почувствовал себя уверенно.

— Ага, иногда и у тебя думать получается — не остался в долгу Федотов. — Я получил сроки возврата кредита в зависимости от объема проданных лицензий и конъектуры рынка. Без продаж лицензий проскочить можно, но скорее всего нас обанкротят. Вот область разумного риска — карандаш ткнулся во внутреннее яйцо. — Отсюда же вытекает минимальная цена на лицензии.

— Старый, ну ты голова!

Ровные строки формул и четкие графики производили впечатление надежности. Одновременно морпех увидел порядок расчетов. Все оказалось просто, такой расчет он мог бы повторить, а потому не понимал, почему он совсем недавно так паниковал.

— Димон, какая к черту голова, этот расчет надо было провести до получения кредита. Половина цифр взята с потолка, вот и получилось страусиное яйцо. Эта область должна быть минимум вдвое меньше. Лучше ответь, почему до сих пор не скатался на родину предков? — в голосе Бориса вновь прозвучало не свойственное ему раздражение.

Ответом было обиженное сопение морпеха.

«Родиной предков», переселенцы называли городки империи, указанные местом рождения в их паспортных книжках.

После общения с дирекцией Сименс-Гальске Бориса не отпускало ощущение тревоги. На разборки в стиле лихих девяностых немцы вряд ли рискнут, да и жители XXI были к такому готовы. Сложнее обстояло дело с «разоблачением». Сегодняшние документы были практически идеальны, но оставался риск нарваться на мелочь, вырастающую до размеров хищного млекопитающего из вида песцовых.

Ожидать опасности от охранных структур Империи не приходилось. Более того, окажись переселенец замешанным даже в преступлении против короны, разбираться с происхождением такого придурка никто не будет — вот он преступник, а вот факты правонарушения. Далее, всё сгружается на весы фемиды и «Его честь» с аптекарской точность отвешивает клиенту каторжный срок.

Другое дело конкуренты. Им сам черт нашептывает поискать компрометирующую зацепку. На крайняк сгодится ошибка в написании фамилии. Пользы от этого, конечно, немного, но помутить воду удастся, а там, смотришь, и заказец отожмется. Собственно, ничем иным Борис не мог объяснить жгучий интерес «товарищей фашистов» к родным пенатам переселенцев и месту их учебы. В конце концов, на вопрос «где», был дан исчерпывающий ответ, с использованием крайне нецензурного существительно женского рода. Велика сила русского языка! Для вида повозмущавшись, с такими вопросами больше не приставали.

Ко всему прочему, последние дни Федотов все сильнее погружался в хандру — обещанная Нинель весточка так и не пришла.

«Голова, голова, — бурчал про себя переселенец. — Знал бы ты, сколько тут туфты».

Федотов не был докой в составлении бизнес планов. Сегодняшние расчета он делал, вспоминая попадавшиеся ему документы. Хуже дело обстояло с данными по емкости рынка. Их он буквально высасывал из пальца.

Посетить «предков» и на месте убедиться в надежности паспортин, Федотов предложил лишь вскользь и выговаривать по этому поводу Звереву было не совсем честно. С другой стороны, морпех и сам должен был понимать, что время раздолбайства осталось в прошлом, т. е. в будущем.

Борису за себя стало неловко.

«Что я срываюсь на Димона, коль сам не настоял. Ни что не мешало рявкнуть, а лучше убедить взяться за дело. Его дизайн принес половину успеха и в паре с математиком прекрасно бы справился», — Федотов запоздало корил себя и за собственный ляп, и за раздражение.

Глядя на понурившегося Зверева, неожиданно вспомнилась его яростная фраза, когда после памятного перехвата радиограммы японцев они стояли на палубе клипера: «Почему мы все время проигрываем? Ты пойми, у меня батя был офицером, я ему верю. Сталин спас Россию, но почему мы развалились. Почему здесь все повторяется?!»

«А что, собственно, я тяну? Позиция каждого, как на ладони. Подлянки ждать не приходится. Ильич будет вечно стонать. Димон, типичный, — подбирая термин, Борис на мгновенье прервал свой мысленный монолог, — да государственник он, и этим все сказано. Если протянуть еще пяток лет, может и зачерстветь. Вероятность не велика, но может, и все ему станет до фени».

— Морпех, а ты был прав.

— В чем?

— В том, что предложил опустить почки говнюку из комитета.

— Да ерунда все это, тут таких…, куда не плюнь в педика попадешь, — Зверев с безнадежностью махнул рукой. — Всех не перестреляешь.

— А всех и не надо, — произнося эту фразу, Борис отметил несвойственный Звереву пессимизм. Столкновение с реалиями этого времени, могли привести в уныние кого угодно.

После посещения артиллеристов технического комитета, где Борис удачно провел «разъяснительную работу» по будущему применению электроники, друзья зарулили в комитет по техническим делам при Департаменте торговли и мануфактур. Надо было решать вопрос с привилегиями.

— Так вы говорите у Вас нет уверенности в новизне наших изобретений? — Зверев безуспешно бомбардировал советника своими вопросами.

— Да-с. Как официальное лицо именно это я и утверждаю. Лично мне ваши изобретения представляются весьма многообещающими, но пока нет положительных заключений, я обязан озвучивать официальную позицию. Поверьте, мы отнюдь не всезнайки, тем более в таком сложном вопросе. Из уважения к Вам открою печальную истину — в штате комитета всего пятеро экспертов. Стоящих специалистов по электрическому делу среди них нет-с и не предвидится. Однако все запросы мы разослали и в положительном заключении я лично, не сомневаюсь, но надо подождать-с, надо потерпеть-с.

Начальник отдела комитета по техническим делам при Департаменте торговли и мануфактур его превосходительство надворный советник Петр Витальевич Соколов восседал за большим столом красного дерева. Нос картошкой. Могучие бакенбарды, свисавшие на лацканы форменного сюртука, даже приличных размеров брюхо, все олицетворяло верность долгу, лишь прищур серых глаз говорил о проницательности и цинизме советника.

Федотов меланхолично посматривал на «битву титанов». Попасть на прием к Соколову оказалось существенно сложнее, нежели к морским артиллеристам. Ускорить процесс выдачи привилегий, переселенцы не надеялись, но надо было окунуться в эту кухню. Без этого найти действенные рычаги воздействия было проблематично.

Слушая монотонные ответы чиновника, Борис физически ощущал непробиваемую стену. От того его меланхолия понемногу уступала место озверению.

«Прав был Димон — сразу по приезду надо было опустить почки этому борову. Проку от этого, конечно, никакого, но хотя бы кайф поймали. И откуда только берутся такие упыри? — Борис с брезгливостью смотрел на квадратные ногти лопатообразных лап хозяина кабинета, — Руки загребущие, блин, и сколько таких в России. Один Рогов чего стоит. Система, однако, а против системы одиночки не пляшут, с системой может справиться только система. Это аксиома. В этом смысле революция не что иное, как вооруженное противостояние систем. Кстати, интересная мысль — новой системы, как бы еще нет, но она уже показывает зубы. Как же так, если ее нет? Значит, новая система уже сформировалась, а живет она в умах солидной части жителей империи? Да, черт с ней, с системой, гасить надо этого кренделя».

Федотов злорадно представил, как запаникует Соколов, увидев весьма скабрезные фотографии из публичного дома. Естественно, с собой в главной роли. Не зря же Борис буквально вынудил Соколова встать из-за стола, и все это писалось в память панасоника.

«Шлюх мы тебе подберем в самом вонючем заведении этого города, а такие позы ты и в камасутре не найдешь» — воображение Федотова рисовало грязные сцены порнографического репертуара, а настроение уверенно пошло вверх.

А еще ему представилась кровожадная сцена, когда по возвращении домой, господин советник застает там незнакомца с незапоминающимся, но крайне неприятным лицом. При попытке заорать, советник тут же отгребает по почкам, а после с ужасом будет разглядывать свои фотографии в самых диких видах.

По ассоциации последняя сцена вызвала из памяти частушку: «Ехал на ярмарку Ванька-холуй, за три копейки показывал…».

«А ведь, брат Елдырин, никуда ты после этого не побежишь. Будешь мочиться кровью и скрипеть зубами, но свой отдел сделаешь образцово-показательным. Естественно, только относительно нас, любимых, ибо равновесие системы нарушать запрещено. Робин-гуды бывают только в книжках. Зато твой отдел получит переходящий вымпел победителя соц. соревнования. Жаль, гнида, не знаешь ты, как это почетно».

Нищие изобретатели брали комитет измором. Эти бедолаги годами ждали положительных заключений. Даже господин Попов, награжденный к тому времени громадной премий в тридцать восемь тысяч рублей, получил свою привилегию спустя два года.

Вокруг оформления изобретений кормилось множество «жучков». Все эти поверенные в один голос пели: «Дайте денег и вопрос сей момент решится к вашей пользе». Кстати, и цену называли примерно одинаковую.

Все бы ничего, но друзей душила жаба и стереотипы своего мира, к тому же изобретений было много. Большинство носило заградительный характер. Отдачи они не предполагали, но по сумме все это стоило далеко не копейки. Главное, время получения привилегий все одно выкатывалось за год.

— Ваше превосходительство, нам достоверно известно, что Московский университет и господин Попов уже дали положительное заключение, кого же мы еще ждем?

— К господину Попову мы относимся с искренним почтением, но не имеем морального права принимать его заключения, по причине участия его в ряде этих изобретений. По сути, он лицо заинтересованное. Что касается остальных экспертов, могу сообщить — я не имею права разглашать их фамилии, во избежание давления-с. Вы, господа требуете невозможного, — в интонациях его превосходительства прозвучала укоризна, мол, здесь не принято задавать неудобные вопросы. Вас теперь и на порог не подпустят.

Пора было показать зубы.

— Согласен, Петр Витальевич, нехорошо получилось.

Сожаления, однако, в голосе посетителя не звучало, скорее наоборот, если судить по гримасе хозяина кабинета.

— Я хотел сказать, нехорошо, когда запросы по электричеству отправляются в министерство внутренних дел. Ответа они не дадут, а время будет упущено. Вы бы разобрались, не дай бог скандал возникнет. Впрочем, — поднявшись, Борис изобразил сожаление, больше походившее на мат, сегодня нам назначен финальный разговор у его высокопревосходительства, контр-адмирала Дубасова. Кстати, после успешных испытаний нашей аппаратуры. Вы бы подумали.

В переводе на прямую речь господину советнику было сказано: «Зря ты, дура, кочевряжишься. Слишком серьезные задействованы силы во всей этой катавасии, как бы под каток не угодить. Твоим клеркам копеечку заплатили, они и выкатили адреса всех сторонних и посторонних экспертов».

— Ты, пацан, считай уже нарвался, — багровеющего советника, Димон умудрился таки панибратски хлопнуть по плечу.

Разъяренные вопли были слышны даже с улицы, но переселенцам нужны были только кадры озверевшего лица, с выпученными глазами. Собственно, ради таких гримас и затевался весь этот спектакль.

После хулиганства в вотчине Соколова, состоялась встреча с дирекцией Сименс-Гальске, а за пару часов до отъезда, переселенцы были спешно вызваны в Главное Управление Кораблестроения и Снабжения (ГУКиС). Пришлось сдавать билеты, но оно того стоило. Трудно сказать, какие рычаги были задействованы, но в ГУКиС состоялись переговоры о приобретении четырех морских и одной береговой станций Русского Радио. Естественно, на Технический комитет возлагалось формирование задания, а на ГУКиС приемка и оплата. Все круги ада предстояло пройти заново, но таков удел поставщиков новой продукции — взялся за грудь, не говори, что не дюж.

На первый взгляд объем был смехотворен, к тому же, пришлось ужаться в цене, но кроме поставки раций отдельным пунктом шел их монтаж и строительство берегового антенного хозяйства. По этому поводу переселенцы, не сговариваясь, вспомнили фамилию строителя шуховской радиобашни. Главное, этим заказом конкуренты лишались возможности шантажировать Русское Радио на начальной и самой уязвимой стадии. Конечно, борьба еще не окончена и договор не подписан, но к тому появились серьезные предпосылки. Размышляя над причинами столь скорой реакции, Федотов поставил на личную позицию Федора Васильевича Дубасова. Решение о заказе, безусловно, проталкивалось и генштабом, и командиром Кронштадтского порта, но в скорости решения проглядывалась заинтересованность будущего московского губернатора.

«М-да, вот вам, уважаемый переселенец, и душитель свободы. Плохо вы разбираетесь в местных реалиях. Плохо. В этом мире тот же ретроград Соколов, вполне может оказаться стоящим на страже прогресса. Не притормаживай он поток изобретений, селевой поток диких прожектов запросто захлестнет блестящие самородки. С другой стороны, вымогатель редкостный. Но это уже относится к системе сложившихся традиций. Еще совсем недавно товарищи цари отправляли своих наместников на кормление. Так и формулировалось — на кормление! Без всяких недомолвок — если поднимешь вотчину, то тебе перепадет больше масла на корочку хлеба. Вкалывай. Что характерно, такая система проработала не одно столетие, но в последнее время вошла в противоречие с новыми вызовами.

В этом смысле, уважаемый переселенец, вы наблюдаете острое противоречие между традиционной системой отношений и интересами нарождающегося российского капитализма. Не устраивает его российская тягомотина, а сословность, так даже и душит.

Вот оно, основное противоречие, двигающее сейчас историю. А как же противоречия между капиталом и пролетариатом? Есть и такое, никто его не отменял, но что мощнее по воздействию? Этого вам, скорее всего не выявить. Вы, конечно, не лох, но против титанов мысли однозначно не тяните. Масштабец не тот-с».

К удивлению Федотова, всегда неунывающий Зверев, похоже, впервые осознал, сколь тяжело разворачиваться с делом в России. На самом деле ничего странного в это не было, во-первых, Дмитрию Павловичу было всего двадцать семь лет, а во-вторых, его образ жизни дома, не способствовал осмыслению социальных процессов. Только здесь он стал осознавать, сколь неповоротлива империя, как нелепо она сама себя толкает в горнило революционного пламени.

В такт рельсовым стыкам мерно колыхалась шторы с бахромой цвета бронзовых светильников. Цвет штор гармонировал с красным деревом оконных рам. На этот раз в Москву возвращались в новейшем вагоне первого класса. Длинный коридор, отдельный купе со спальными местами, электрическое освещение, все дышало добротной новизной и богатством. Переселенцы же в очередной раз почувствовали стремительный бег прогресса.

— Помню мальчишкой — на окнах грузовиков висела такая-же бахрома.

— А у нас радист на БДК повесил висюльки и тут же схлопотал трое суток наряда.

— Живучи традиции, Димон, а ты с Савенкова видел?

От такого перехода Зверев едва не поперхнулся.

— Ну, ты даешь, Старый, черта с два его достанешь, шифруется. Встречался с местной мелкотой.

— И как они?

— Нервные.

— А если точнее?

— Степаныч, да там одна мелюзга с горящим взором. Блин, свободная любовь, девкам под юбки лезут.

Раскрывать подробности морпех отчего-то не спешил.

— Колись, так прямо и лезут, — не поверил приятелю Борис.

— Какой-там, — уныло подтвердил сомнения товарища морпех. — Кроме болтовни ни-ни. Дети, правда, с большими аппаратами. Достал меня один, я ему: «Вот тебе револьвер…».

К эсэрам попасть оказалось не просто. На свою беду за Зверева поручился, известный своими левыми взглядами репортер. По договоренности морпех должен был взять у подпольщиков интервью, естественно, исключительно для себя, без попытки прямой публикации. До встречи был оговорен ритуал, и круг задаваемых вопросов. Особенно подчеркивалось — репортер не должен был интересоваться подлинными именами революционеров. На конспиративной квартире за круглым столом сидели четверо молодых людей лет восемнадцати-двадцати и три их сверстницы. К рабочему сословия публика явно не относилась, может быть, поэтому в глаза бросалась торжественная приподнятость — мальчиков и девочек журналяки вниманием пока не баловали.

— Александр, — представился самый рослый. — Товарищ Игорь немного задержится, просил начинать без него.

— Степаныч, представляешь, это же детский сад. Они постоянно путали клички и имена. В конце концов, даже я окончательно запутался. Но Шурик меня достал, террорист гребаный. Я ему: «Хорошо, теракт, так теракт. Дело благородное. Вот тебе разряженный револьвер, а теперь стреляй мне в грудь». Блин, по глазам же вижу — без девок, он бы тут же сдриснул, но девки есть девки, а одна, ух, как хороша. Представляешь, Старый, всего лет восемнадцати, но я же чувствую потенциал…

— Димон, давай о бабах позже.

— Позже, так позже, хотя, телка, я тебе скажу…

Слушая товарища, Борис представил, как Димон заставил придурка «выстрелить» в центр своей грудины, как тут же в красках расписал последствия:

Летящие в лицо стрелку брызги крови. В такт сокращений умирающего сердца фонтанчики из раны и хрипы заваливающегося тела. Чуть позже отвратительно-частое подрагивание конечностей, будто ни в чем уже не виновное тело хочет уползти от этого ужаса, вновь ожить, дарить миру радость. В этот момент палачу отчаянно хочет того же, но ничего уже не изменить.

— Ты этого хотел, козел!? — на этот раз Зверев по-настоящему рявкнул.

Рявкнул, он, в общем-то, напрасно. Его уже никто не слышал. Саша впал в прострацию, с первыми брызгами несуществующей крови. Девушки визжали, а пришедший с Димоном корреспондент блевал прямо на ковер.

— Вот теперь действительно все, — констатировал изрядно ошалевший Федотов.

— Угу, потом послал всех в эротическое путешествие и свалил.

— Сильно ты их.

— Не то слово, зато целее будут, — ответил зло, будто с кем-то спорил, — но девицу жалко. Теперь же не знаю, а надо было их лечить?

— Надо, надо, пилюли имени Зверева действуют безотказно.

— Да ну тебя, — обиженно махнул рукой виновник происшествия.

Не сговариваясь, оба погрузились каждый в свое. Зверев вспоминал поезду в Питер, Федотов, отгоняя воспоминания о Нинель, ломал голову, как начать разговор с морпехом.

К жизни во времена перемен переселенцам было не привыкать. Этой радости они нахлебались дома, но и равнодушными российские события наших героев не оставили. Как и в своем времени, Ильич все ближе сходился с российскими либералами. Зверев пребывал в «творческом» поиске. В своем времени политика его не интересовала, но воспитание, возраст и местные реалии делали свое дело. Сунув свой нос к черносотенцам, он вынес вердикт: «Пивные говнюки. На ряженых с крестами я насмотрелся дома». Последнее время Зверев стал контачить с эсэрами и большевиками. Там он находил людей деятельных с мощной энергетикой, в точности, как Ильич находил общее с либеральными болтунами.

Свои интересы морпех не афишировал и сегодняшняя байка с посещением «юных эсэеров», была лишь вершиной айсберга. С другой стороны, что можно утаить от людей, делящих с тобой кров? То-то и оно, что только мелкие подробности.

Такого рода интересы настораживали. Зверев со своими боевыми навыками и возможностями борцовского клуба, мог натворить дел — мало не покажется. Конец же этой эпопеи терялся или в эмиграции, или на каторге. Главное, такое развитие сюжета ставило большой и жирный крест на развитие в России радиодела и замыслах Федотова.

Сам же Борис с момента переноса осознал уникальность шанса повлиять на историю страны, и весь его треп о невмешательстве в политику был не более чем попыткой тормознуть своих друзей. Оставалась малость — понять, с кем и в какую сторону рулить. Вопрос этот оказался совсем не так прост, как ему казалось по началу.

Многие «душители свободы» предстали несколько в ином свете, нежели они представлялись ему ранее и это еще, мягко сказано.

Иными оказались и сторонники радикальных преобразований. Из его времени они представлялись едва ли не рыцарями без страха и упрека. «Собственно, а кем по своему психотипу являются здешние революционеры»? — не раз задавал себе вопрос Федотов. И чем больше он узнавал этих людей, тем больше находил в них общего с теми своими друзьями, кто в конце XX века гордо именовал себя демократами.

Все здешние борцы с самодержавием представлялись ему людьми в высшей степени порядочными и искренне радеющими за народное счастье, но у революции своя этика. Сегодня ими оправдывается террор, а завтра с их подачи… Безусловно, нажимать на спусковой крючок, придется не каждому, но иные слова и подписи принесут несчастий больше, чем расстрельная дивизия. Сегодня фразу «руки по локоть в крови», Борис в равной степени относил к героям обеих революций начала и конца XX века.

«Ох-хо-хо, до чего же похожи мои Лукичи с Никитичами. Мы с Тамарой ходим парой, а злой волшебник Карло Марло реет над ними, блин. Страна пропитана идеями справедливости по Марксу и точка. Вру, в России не хило отметились анархисты, кстати, надо бы почитать Бакунина с Кропоткиным, ибо совсем темен. Маркс же, зараза, не знал о генетически обусловленном стремлении к властному доминированию и стяжательству. В этом времени многие питаются иллюзорной идейкой перевоспитания, а про смотрящего в лес волка забывают. Позже появятся Фромм со Шпенглером и Валлерстайн со своим мир-системным анализом, но с их теориями развития общества мы знакомы, как с искуренным на двоих букварем. Хуже другое. Не встроятся эти идеи, как здесь говорят, в массы. К восприятию таких размышлизмов не готовы ни европейские левые, ни, тем более, наши. На сколько я понимаю, остальные теории нашего времени, удерживающие общество от революционных катаклизмов, не более чем манипулирование общественным сознанием и к справедливости они отношение имеют весьма опосредованное, хотя, на определенном этапе…».

Размышления Федотова были бесцеремонно прерваны морпехом:

— Степаныч, может и зря я этих сморчков отфудболил. Мы с тобой замочили с десяток бандитов, отморозков не жалко, а тех пацанов пожалел, но после знакомства с Роговым и Соколовым я начинаю понимать местных борцунов. Представляешь, чтобы открыть клуб, я ни за что отвалил пять сотен, а предпринимателям тут полный абзац, да что я тебе говорю, сами же платим не по-детски. У дворянства прав, как у дурака махорки и столько же лени. Ни хрена толком не делают, вот и полезли наши революционеры.

— Знаешь, Димон, мне этот социальный катаклизм больше всего напоминает сель. Жаль, не видел ты этот кошмар. Вроде бы и не быстро ползет, можно даже перебежать, но раз глянешь и поймешь — эту грязе-каменную массу не остановить! В эту революцию поток ненависти к режиму немного ускорился. Реакция 1907 года это как бы взгорок на его пути. Сель тормознется, но одновременно начнет копиться масса, и, перевалив в четырнадцатом году через гребень, устремится по нарастающей на равнину. Остановить эту дикую силу — не смешите мои тапочки. Может чуток подправить, но как? Ума не приложу. Впрочем, об этом позже.

Под удивленным взором Зверева, Федотов молча извлек любимый напиток русских мужчин. Напиток был кристально прозрачен, хотя традиционно назывался «беленькой». Крупными ломтями накромсал колбасы, за ними последовала краюха хлеба. Последним на свет появился деревянный бочонок с солеными огурчиками.

Сбил сургуч, ударом под днище ловко выбил пробку, булькнул по полстакана каждому. Произнеся традиционное «Бум», не чокаясь, замахнул в себя содержимое.

Обалдевшему Звереву ничего не оставалось, как последовать примеру старшего товарища.

— Нинель?

— Есть такое, хотя… не знаю.

Такое объяснение еще больше запутало морпеха. Впрочем, лезть с расспросами было не в его правилах.

— Между первой и второй?

— Есть разговор.

— Как скажешь, — морпех с сожалением отставил Смирновскую.

— Помнишь, ты в море спрашивал, отчего мы все время проигрываем?

— Ну, и…? — насторожился Зверев.

— А как тебе Дубасов, Рогов и тот же Эссен?

— Старый, ты о чем? — выражение крайнего недоумения, внезапно озарилось вспышкой понимания. — Борис Степанович, считаешь пора вмешаться?

— А потерять голову?

— Если что слиняем, а бабла мы везде нарубим, но здесь такая засада, ты знаешь, я поначалу захотел просто свалить из страны и заработать, но потом как-то все поменялось, у меня же отец офицер и тут мои предки, а я их не знаю. Поначалу казалось, ты думаешь только о капусте, хотел тебя послать, но некоторые слова, стал думать…

Зверев говорил путанно, обрывками мыслей, слова сыпались, опережая мысли.

— Димон, все гораздо сложнее.

— ???

— Дмитрий Павлович, заруби себе на носу. У нас будет только одна попытка. Если вектор воздействия вычислим правильно, все получится, но не дай нам бог ошибиться. Второго шага нам сделать не дадут.

— Степаныч, но почему?

— По кочану, едрена вошь! Разливай.

Заглядывая в дорогое купе, проводник всякий раз видел безрадостную картину — господа изволили пить горькую. Сперва все было чинно-благородно, ну пили, ну разговаривали, но никому не мешали, а то, что хлеб на столе кусками и молодой руками в бочонок с огурцами, так иные господа себе и девок заказывали.

А потом господа о чем-то горячо заспорили, да так горячо, что отдельные слова были слышны даже в коридоре, вот только все непонятно. Какой-то Вовка, спутался с какими-то либерастами и сам он либераст и козел. Еще старший из пассажиров все долдонил о какой-то базовой реальности, зато потом оба запели, да так хорошо, что проводник заслушался:

«Эх, хорошая песня, душевная, только, при чем тут Таньки? Эх, господа, господа, все то вы чудите, а Росси не знаете».

Проводник был прав. Господа действительно мало что понимали в этой Росси, с другой стороны, а кто ее понимал? Не случайно же господину Тютчеву пришла в голову гениальная рифма: «Умом Россию не понять, в Россию можно только верить». Видать тоже был переселенцем, только умным, ибо ни в какие авантюры с изменением истории не лез и другим не советовал.